— Сегодня, — сказала она, — у нас выступит… А это, кстати сказать, наше третье заседание; в последний раз, если вы помните, все мы имели удовольствие прослушать рассказ профессора Муры о китайском земледелии. Сегодня же у нас в гостях, и я с гордостью объявляю вам об этом, выходец из России и гражданин нашей страны, профессор — вот тут, боюсь, мне предстоят трудности, — профессор Пан-нин. Надеюсь, у меня тут правильно записано. Он вряд ли, конечно, нуждается в специальном представлении, и все мы очень рады видеть его среди нас. Нам предстоит сегодня большая программа, большая и очень насыщенная, и я уверена, что все вы заинтересованы в том, чтоб у нас осталось время и вы могли задать вопросы докладчику. Между прочим, как мне говорили, отец его был домашним врачом Достоевского и сам он немало путешествовал по ту и по эту сторону Железного Занавеса. Так что я не буду больше занимать ваше драгоценное время и скажу только в дополнение два слова о лекции, которая будет прочитана в рамках той же самой программы в следующую пятницу. Уверена, что вы будете в восторге, когда узнаете, какой замечательный сюрприз нас с вами ждет. Нашим следующим докладчиком будет видный поэт и прозаик — мисс Бетси Бисершилд. Все мы знаем, что она создала произведения поэзии и прозы, а также несколько коротких рассказов. Мисс Бисершилд родилась в Нью-Йорке. Ее предки со стороны отца и матери во время Революционной войны сражались с той и с другой стороны. Первое свое стихотворение она написала еще студенткой. Многие из ее стихотворений — во всяком случае, не меньше трех — были опубликованы в сборнике "Ответное чувство. Сто любовных стихотворений американских поэтесс". В 1932 году она удостоилась денежной премии, учрежденной…
Но Пнин не слушал. Легкий отзвук недавнего приступа совершенно завладел его вниманием. Он длился совсем недолго, всего несколько ударов сердца, с нерегулярными сбоями то там, то здесь — последнее и безвредное эхо, — и Пнин вернулся к трезвой реальности, приглашенный почтенною хозяйкой занять место за кафедрой; и все же, пока длился этот миг, каким ясным было видение! В середине первого ряда он узнал одну из своих прибалтийских тетушек, в жемчугах, кружевах и в светлом своем парике, что она надевала на все спектакли знаменитого и никчемного актера Ходотова{13}, которого она обожала издали до той самой поры, пока мало-помалу не уплыла в безумие. Рядом с ней, застенчиво улыбаясь, склонив набок гладко причесанную темную головку и даря его нежным, сияющим кареглазым взглядом из-под бархатных бровей, сидела, обмахиваясь программкой, его мертвая любовь. Убитые, неотмщенные, позабытые всеми, безгрешные и бессмертные, его многочисленные прежние друзья притаились в уголках этой тускло освещенной залы среди более поздних, таких, как мисс Клайд, которая скромно ушла на свое место в первом ряду. Ваня Бедняшкин, расстрелянный красными в 1919 году в Одессе за то, что отец его был либералом, радостно махал бывшему однокласснику из задних рядов. И где-то в скромном отдалении доктор Павел Пнин и его взволнованная супруга, оба чуть расплывчатые, но все же, в целом, чудесным образом возвращенные из мрака небытия, глядели на своего сына с той же всепоглощающей страстной любовью и гордостью, с какой смотрели на него в тот вечер 1912 года, когда на школьном празднике, посвященном победе над Наполеоном, он декламировал (маленький очкарик, один-единственный на целой сцене) стихи Пушкина.
Краткое видение исчезло. Старая мисс Геринг, профессор истории, в отставке, автор книги "Россия пробуждается" (1922), через головы двух или трех слушательниц приносила мисс Клайд свои поздравления по поводу ее речи, а выбираясь из-за спины этой дамы, еще одна мерцающе дряхлая участница заседания тянула свои сморщенные ладони, так чтоб они видны были мисс Клайд, и аплодировала беззвучно.
Утренний перезвон знаменитых уэйндельских университетских колоколов был в самом разгаре.
Лоренс Дж. Клементс, уэйндельский ученый, чьим единственным популярным курсом был курс философии жеста, и его супруга Джоун (урожденная Пенделтон, выпуск 1930 г.), недавно разлучились со своей дочерью, лучшей студенткой отца: Изабел еще первокурсницей вышла замуж за инженера, который, окончив Уэйндел, получил работу в далеком западном штате.
Колокола мелодично звонили в серебристом сиянье солнца. Обрамленный окном крошечный городок Уэйндел (белые стены, черные узоры сучьев) вписан был — как на детском рисунке, без перспективы и глубины пространства — в серо-аспидные холмы; все вокруг было живописно оправлено инеем; блестели на стоянке блестящие части автомобилей; старый шотландский терьер, принадлежащий мисс Динглдон, некая цилиндрическая помесь пса с кабанчиком, уже начал свой ежедневный обход — вверх по улице Уоррена, вниз по проспекту Спелмана, снова вверх, снова вниз; впрочем, ни дух добрососедства, ни красота пейзажной планировки, ни колокольный перезвон не могли смягчить суровости зимней погоды; через две недели, после раздумчивой паузы должна была начаться наиболее зимняя часть учебного года, так называемый весенний семестр, и Клементсам было грустно, тревожно и одиноко в их милом, старом, продуваемом сквозняками доме, который словно бы стал велик и болтался на них, вроде того как болтается отвислая кожа или обвислая одежда на каком-нибудь безумце, который скинул зараз треть своего веса. Изабел была еще так молода, так рассеянна, и они ведь понастоящему даже не видели семью мужа, если не считать той отборной свадебной коллекции марципановых лиц, что предстала в снятой напрокат зале, где воздушная невеста казалась такой беспомощной без очков.
Колокольные звоны под вдохновенным управлением д-ра Роберта Дисканта, энергичного педагога музыкального отделения, все еще сотрясали райское небо, и, склоняясь над спартанским завтраком из лимонов и апельсинов, Лоренс, светловатый, лысоватый и болезненно тучный, все прохаживался на счет главы французского отделения, одного из гостей, приглашенных к ним на вечеринку в честь профессора Энтсвистла из Голдвинского университета. "На кой черт, — кипятился Лоренс, — тебе надо было звать этого Блоренджа, эту мумию, эту зануду, одного из самых заштукатуренных столбов просвещения?"
— А мне нравится Анн Блорендж, — сказала Джоун, кивками утверждая и приглашение свое и пристрастие. "Пошлая старая кошка!" — вскричал Лоренс. "Бедная старая кошка", — промурлыкала Джоун, — как раз в это мгновение доктор Дискант прекратил, а телефон в прихожей начал свой трезвон.
С точки зрения литературной техники наше искусство передачи двухсторонних телефонных разговоров все еще сильно отстает от того, скажем, как мы воспроизводим обмен репликами из одной комнаты в другую или из двух окон, выходящих на узкую синюю улочку старинного городка, где вода на вес золота и где эти бедные ослики, и ковры на продажу, и минареты, и чужеземцы, и дыни, и дрожащие отзвуки утра. Когда Джоун своей хлесткой длинноногой походкой подоспела к настойчивому аппарату, еще не успевшему смолкнуть, и сказала "алло" (брови подняты, глаза блуждают по комнате), ответом ей было глухое молчанье; она смогла разобрать лишь бесцеремонный присвист ровного дыхания; наконец голос лишь сипевшего до сих пор человека произнес с уютным иностранным акцентом: "Одну минуточку, извините". — Бросив это небрежно, человек продолжал сипеть, а также как будто хмыкать и мекать и даже вздохнул тихонько под аккомпанемент легкого шелеста, напоминавшего шелест страничек блокнота.
— Алло! — повторила Джоун.
— Вы есть, — с осторожностью предположил тот же голос. — есть вы миссис Файер?
— Нет, — сказала Джоун и повесила трубку. — А кроме того, — продолжала она, возвращаясь в кухню и обращаясь к мужу, который поклевывал ветчину с ее тарелки, — не станешь же ты отрицать, что Джэк Кокарек считает Блоренджа первоклассным администратором.
— Кто это звонил?
— Кто-то требовал миссис Фойер или Фэйер. Послушай, если ты будешь сознательно пренебрегать всем, что Джордж… (Доктор О. Дж. Курс, семейный врач Клементсов.)
— Джоун, — сказал Лоренс, чувствовавший себя много лучше после опалового ломтика ветчины, — Джоун, дорогая, ты ведь помнишь, наверно, как ты говорила вчера Маргарет Тэйер, что хотела бы пустить постояльца?
— О, черт, — сказала Джоун — и телефон услужливо позвонил снова.
— Очевидно, — сказал тот же голос, без всякого неудобства продолжая прерванный разговор, — что я по ошибке использовал имя того, кто мне давал сообщение. Соединен ли я с миссис Клементс?
— Да, это миссис Клементс, — сказала Джоун.
— Говорит профессор… — дальше последовал какой-то нелепый взрывчик. — Я преподаю русский. Миссис Файер, которая выполняет сейчас в библиотеке почасовую работу в качестве…
