Приветствуя приближающуюся грозу, Ларра тем не менее в этот период еще колеблется в оценке революционных возможностей народа. Пассивность значительных слоев трудящихся в начале революции, приверженность многих из них к местным, провинциальным интересам, наконец уроки буржуазной революции во Франции, не принесшей пароду реальных благ, – вот где источник пессимистических настроений, которые окрашивают последние очерки этого периода, в особенности очерк «Человек – воздушный шар», посвященный дутым карьерам буржуазных политиканов. Видимо, этими настроениями было продиктовано решение Ларры предпринять путешествие по «цивилизованным» странам Европы, где народы, как наивно полагал Ларра, пользуются всеми благами жизни. И, подготовив к изданию первый том своих публицистических произведений, Ларра в конце марта 1835 года покидает родину.
4
Ларра прожил за границей, в Англии, Бельгии и главным образом во Франции, около 9 месяцев. Он встретился там со многими известными писателями и упорно трудился. Так, например, в Париже по предложению Шарля Нодье он написал на французском языке текст к гравюрам роскошного издания «Живописное путешествие в Испанию, Португалию и на африканское побережье» (изд. в 1838 году). Но важнее всего то, что он познакомился с общественной жизнью Англии и Франции, и открывшаяся его глазам «ужасная действительность» (таковы его собственные слова) рассеяла многие его иллюзии относительно буржуазного прогресса. Недаром в очерке «Почти», написанном в Париже и опубликованном в журнале «Испанское обозрение» в августе 1835 года, он весьма сурово оценил и Францию, где в 1830 году народ оказался способным лишь на «почти-революцию», и Англию, где «почти-олигархическое» правительство «имеет наглость называть себя либеральным».
Находясь за пределами родины, Ларра попрежнему внимательно следит за событиями, там происходящими. «Я думаю о своей Испании больше, чем когда-либо», – писал он из Парижа своему издателю. Между тем в Испании нарастала новая волна революционного возмущения. Мария-Кристина вынуждена была дать отставку представителю «умеренных» графу Торено, поставив во главе правительства «прогрессиста» (так в это время стали называть себя «неистовые») банкира Мендисабаля. Новый глава совета министров провел в жизнь ряд реформ, но хотя они и были более существенными, чем те, на которые осмелился в свое время Мартинес де ла Роса, все же и они но решали проблем, вставших перед буржуазной революцией в Испании. Зато эти реформы внесли раскол в среду самих «прогрессистов», чем королева не замедлила воспользоваться. Считая, что с революцией покончено и надобность в Мендисабале отпала, Мария-Кристина в мае 1836 года вернула к власти «умеренных» во главе с Истурисом.
На новых выборах в кортесы Ларра выдвинул свою кандидатуру от города Авилы. 1 августа большинством голосов он был избран в Палату представителей. Однако стать парламентским деятелем Ларре не было суждено. Недовольство масс политикой правительства Истуриса нашло свое выражение в восстании солдат, охранявших королевскую резиденцию Ла Гранха (Сан Ильдефонсо), где в это время находилась Мария-Кристина. 12 августа восставшие с пением «Гимна Риого» двинулись ко дворцу и потребовали восстановления Конституции 1812 года. Регентша была вынуждена удовлетворить их требования и, назначив новые выборы на 24 октября, поставить во главе правительства «прогрессиста» Калатраву. Однако «царствование сеньора Калатравы», как иронически охарактеризовал этот период Ларра, не принесло существенных перемен в положении страны.
Наблюдавший в течение нескольких лет эту министерскую чехарду, Ларра не мог но прийти к выводу о бессмысленности надежд на перемены сверху. «Требовать от королей и их министров, чтобы они сами себя свергли в угоду новым принципам, – значит совершенно не понимать природы вещей… Свободу не дают, ее берут», – пишет он в одной из своих статей.
Писатель переходит на позиции революционного демократизма. Если в первых статьях, написанных по приезде на родину («Возвращение Фигаро», «Доброй ночи», «Да поможет нам бог»), Ларра еще обращает острие своей сатиры против отдельных, частных проявлений антиреволюционной политики правящей верхушки, то в большинстве последующих статей последнего периода своей жизни он отвергает ужо всю политическую систему, сложившуюся в Испании в целом, и затрагивает коренные проблемы общественной жизни. Соответственно меняется и тон статей и авторская манера. Теперь все чаще сатирик уступает место политическому мыслителю, который, отказавшись от намеков и иносказаний, переходит к прямому, гневному обличению существующего строя и страстному, патетическому утверждению своих идеалов.
Центральной проблемой публицистики Ларры становится вопрос о революционном преобразовании общества. Писатель рисует мрачные картины нищеты и бедственного положения трудового народа (очерк «Способы жизни, не дающие средств к жизни»), судебного произвола и беззакония. Уже в раннем очерке «Вор» (1833) Ларра писал: «Мир это не что иное, как великан ассоциация воров: воров благопристойных и воров вульгарных, – только в этом есть между ними различие. Ты голоден? Ты украл у кого-нибудь хоть одну песету? Ты с позором умрешь на виселице… Ну, а если ты воруешь миллионы у целого народа, не подвергаясь никакому риску? Ты будешь жить в богатстве и в почете». Аналогичные мотивы определяют замечательный по силе социального протеста очерк «Вымогатели», оставшееся незавершенным «Письмо английскому путешественнику» и др.
Единственный выход Ларра отныне видит в революции. Подлинным гимном в ее честь стала его большая статья «1830–1836 годы». Главное в статье – мысль о необходимости революционного изменения действительности и о решающей роли демократических масс в этом процессе. Как пишет Ларра, «не будучи вотчиной одного человека, революция является вотчиной всех: ее невозможно убить в одном человеке… Тысячи безвестных солдат существуют задолго до появления генерала, который их возглавит». Обосновывая право народа на восстание против существующего строя, Ларра исходит из теории «естественного права» каждого индивида на самозащиту. Он не в силах понять подлинную классовую структуру общества и переносит на общество закономерности природы. Это нередко приводит его к серьезнейшим заблуждениям. Однако близость к демократическим массам позволила ему решительно, без обиняков, высказаться в пользу революции. «Победоносное восстание (народа) столь же естественно, как извержение вулкана», – пишет Ларра в очерке «Да поможет нам бог».
Во имя чего же, по мысли Ларры, должна совершиться эта революция? Ларра отвергает мысль о восстановлении Конституции 1812 года как конечной цели революционного движения масс. Если в 1812 году, как остроумно замечает Ларра в очерке «Доброй «ночи». конституция походила на мундир, сшитый для младенца, то сейчас она походит на пеленки с фалдами и галстуком, в которые хотят завернуть ужо взрослого человека. Признавая недостаточность кадисской конституции, отвергая пути, по которым пошли буржуазные Франция и Англия (очерк «Не по этим»), Ларра выдвинул принцип народного суверенитета, который должен лечь в основу послереволюционного общественного устройства.
Однако августовские события 1836 года, когда революционная вспышка снова не принесла никаких ощутимых для народа перемен, Ларра воспринял крайне тяжело. Если вера в грядущую победу правого революционного дела в нем и не угасла, то во всяком случае он потерял надежду на возможность социальных преобразований в ближайшем будущем. Картины всеобщего равнодушия к судьбам страны, невежества, эгоистического карьеризма и циничной политической морали повергают Ларру в безысходный, негодующий пессимизм. Ремесло сатирика в таком общество воспринимается как бесполезное и горькое занятие. «В статьях мне суждено похоронить и мои чаяния и сокровенные надежды», – признается Ларра в очерке «Ночь под рождество 1836 г.», имеющем характерный подзаголовок: «философический бред». Эти же настроения пессимизма и отчаяния пронизывают и другие статьи последних месяцев жизни сатирика. «Писать в Мадриде – это значит рыдать», – с горечью заявляет он в очерке «Зимние часы». А в другом очерке – «День поминовения усопших 1836 г.» – он весь Мадрид изображает как «обширное кладбище, где каждый дом – фамильная усыпальница, каждая улица – склеп, в котором похоронено какое-нибудь событие, и каждое сердце – урна с прахом утраченных иллюзий и желаний». Разочарование и отчаяние Ларры были порождены прежде всего верной оценкой того безвременья, в котором ему суждено было жить. Ларра в этом отношении испытывал подлинное «горе от ума». Здесь же лежат истеки и трагической гибели писателя. Разрыв с горячо любимой женщиной оказался лишь последним толчком, который и привел его к катастрофе: 13 февраля 1837 года он застрелился.
