— Тебе было хорошо? — прошептал он.
— Бывало и лучше, — буркнула Роберта.
— Хочешь меня наказать?
— Следовало бы.
Лорен поднял с пола брюки, вытащил ремень и протянул ей. Затем опустился на руки и колени, повернувшись к Роберте задницей.
— Накажи, дорогая! — прошептал он.
Роберта пять раз вытянула его ремнем, оставив красные полосы на белой коже. Потом резко отбросила ремень, присела на пол, грубо перевернула Лорена на спину и взяла в рот его торчащий член. Кончил он через тридцать секунд. Сперму она проглотила.
Лорен лежал на полу, пока она натягивала трусики и слаксы. Роберта протянула ему полупустой стакан, взяла свой и допила виски.
Затем прошлась к бару и наполнила еще два стакана. Посмотрела на часы.
— У нас есть ровно восемнадцать минут. Потом мы едем к Фарберам. Господи, ты опять вспотел. Быстро в душ. Я поеду в том, что на мне. А ты надень пиджак из верблюжьей шерсти и темно-коричневые брюки.
Лорен допил виски, наклонился, поцеловал Роберте ноги, а потом направился к лестнице.
Пощупал на заднице отметины от ремня. Больно, действительно больно, но, черт побери, какой же он счастливчик!
Энн, княгиня Алехина, держалась и выглядела так, будто титул этот носила с рождения. Об этом позаботился ее супруг, князь Игорь. А может, так решила судьба, и Игорь лишь содействовал реализации заложенного в Энн потенциала.
С первого взгляда все понимали, что перед ними аристократка: высокая, изящная, безупречно одетая, с великолепными манерами.
Княгиня Алехина остро чувствовала, что Хардеманы — грубые американские нувориши. Деньги, отметила она, сидя за обеденным столом в особняке Номера Один в Палм-Бич, не могут купить породу.
Старику вроде бы пить не полагалось. Но он пил. Канадское виски. Стопку или две, но даже эту малость он пил, как крестьянин, больше заинтересованный в эффекте, производимом алкоголем, а не во вкусе напитка.
Княгиня приказала одному из слуг Номера Один съездить за бутылкой «Тиопепе». Другая аристократка, принцесса, много старше ее, по фамилии Эстергази, как-то заметила, что гостей можно угощать только одной маркой шерри, «Тио пепе», подавая его в бокалах венецианского стекла.
Номер Один так и остался дикарем. Инвалидное кресло наложило свои ограничения, но не изменило его сущности. Она помнила Номера Один мускулистым здоровяком. Теперь же он буквально ссохся, потеряв не меньше сорока фунтов. Штанины брюк болтались на атрофированных ногах, плечи стали уже. Номер Один ссутулился, мочки ушей едва не доставали плеч. Лицо покрывала сеть глубоких морщин. Даже за столом он сидел в соломенной шляпе, скрывающей его лысину, обильно усыпанную почечными бляшками.
Княгиня Энн стала снобом. Она к этому стремилась и достигла этого.
Номеру Один не разрешал ось есть то, чем угощали гостью.
— Если в ты знала, какое мне рекомендуют меню. Все без вкуса, без запаха. Но вот что я тебе скажу, Энн. Эти коновалы пользуют меня больше тридцати пяти лет, и я пережил многих из них. Главным образом потому, что не слушал их. А теперь мне уже девяносто пять. Энн, дорогая, не дай тебе Бог дожить до таких лет. Толку в этом нет.
— Нет?
— Нет. Подумай, скольких приходится терять! Господи, Энн, Элизабет ушла сорок четыре года тому назад. Мой сын уже двадцать лет как на том свете. Теперь твоя мать... — Он покачал головой. — Салли была удивительной женщиной. Хорошей женой моему сыну...
— А мне — хорошей матерью, — вставила Энн.
— Да, конечно. Поэтому ты и приехала ко мне, не так ли? Разделить воспоминания...
— Нет, — отрезала Энн. — Я приехала, чтобы выяснить, сможешь ли ты после стольких лет лжи сказать правду.
— Правду?..
— Ты мне не дед, старый лгун!
— Энн!
— Ты мой отец, — черт бы тебя побрал!
— Энн, ради Бога...
— Когда люди умирают, они говорят правду. Это признает даже суд. — Она потянулась к бутылке, налила себе «Тио пепе». — Умирая, мама мне рассказала о том, что между вами было. Лорен Второй знал, что он не мой отец, но ничего мне не сказал. И ты не сказал.
— Не суди нас, Энн, — взмолился старик. — Тебе известно, что у меня был за сын. Ты это выяснила благодаря паршивому, наглому...
— Благодаря Анджело Перино, — уточнила она, — которому я верю больше, чем тебе.
— Тебе не понять. — Номер Один покачал головой. — Салли была такая красивая, такая умная, а Лорен Второй не мог...
— Поэтому ты нашел самый простой способ решения этой проблемы, — холодно бросила Энн. — Откровенно говоря, мне все это глубоко безразлично. Моя жизнь никак не связана с вашей семьей. Вы так и остались парвеню. Но все-таки хотелось бы знать, что я — твоя дочь, а не этого слабака, который покончил с собой. Мы с Игорем не раз задумывались над тем, нет ли в моих генах стремления к самоуничтожению. Поэтому мне было бы спокойнее, знай я, что он не мой отец. Вот так-то... папочка.
— Ты не должна так говорить. К тому же тебе никто не поверит.
— Похоже, Лорен Третий тоже не в курсе. — Энн улыбнулась, покачала головой. — Это ничтожество мне племянник, а не брат.
— Лорен — не ничтожество, — возвысил голос Номер Один.
— Твои потомки по мужской линии не делают тебе чести, — усмехнулась Энн. — Так что связывай свои надежды с женщинами. По своим человеческим качествам я куда лучше Лорена. Да и Бетси тоже. Бетси и я не стали бы нанимать головорезов, чтобы те избили человека до полусмерти. А Лорен нанял. Ему еще повезло, что он не поплатился за это жизнью. У Анджело Перино есть кое-какие связи, знаешь ли он мог бы раздавить Лорена, как муху.
— Не переоценивай итальяшку. И напрасно ты недооцениваешь тех, кого зовешь парвеню. Я создал компанию с мультимиллиардным...
— И при этом ничему не научился, папочка. Ты по-прежнему все тот же мастеровой, умеющий чинить велосипеды. А мой племянник еще и бандит.
Номер Один побагровел.
— Так, значит? Тогда ты, моя дорогая Энн, — декорация. Вот кто ты такая: декорация, купленная аристократом. Точно так же покупаются произведения искусства, мебель, скоростные автомобили. А Бетси... нимфоманка. Своей сексуальной ненасытностью она даст сто очков вперед любому мужчине.
— И тебе тоже? — спросила Энн.
Когда Номер Один впервые увидел Синди в платье, он ее не признал. И раньше он видел ее нечасто но, если такое случалось, она представала перед ним в вылинявших, потертых джинсах и футболке, зачастую запачканной маслом. Гонки зачаровывали ее, и она повсюду таскала с собой стереосистему, на которой проигрывала пленки с записями ревущих автомобилей, участвующих в гонках серии «Гран-при». Она крутила их и когда трахалась, потому что рев двигателей усиливал остроту испытываемых ею оргазмов.
После того как Анджело бросил гонки, ушла и она, резко и бесповоротно.
В последний год, после нападения бандитов и яростной стычки с Хардеманами, Синди полностью отбросила все, что, казалось бы, составляло для нее смысл жизни. В одночасье ее перестали интересовать и автомобили, и гонки, и все с этим связанное.
Вот тут и выяснилось, что Синди получила превосходное образование. В мире автогонок она лишь проводила отпуск, пусть он и растянулся на четыре года, отпуск от первоклассного воспитания и дорогостоящих частных школ. Девчушка, готовая лечь под любого автогонщика, внезапно превратилась в даму.
Во время их затянувшегося свадебного путешествия по Европе Синди показала Анджело все знаменитые галереи и познакомила его с шедеврами изобразительного искусства. Ранее Анджело дважды бывал в соборе святого Петра в Риме, но его прежние гиды знали о нем куда меньше, чем Синди.
В деньгах Синди недостатка не испытывала, а потому время от времени покупала картину или скульптуру и отправляла в Штаты. Теперь все они украшали их манхаттанскую квартиру, и Анджело довелось увидеть, как ведущий критик-искусствовед «Нью-Йорк тайме» долго изучал их, переходя от одной картины к другой, отдавая должное и скульптурам, прежде чем объявить, что коллекцию Синди «отличает идеальный вкус».
Дом, в котором они поселились, располагался в восточной части Семьдесят четвертой улицы. Где-то в сороковых годах стену, разделявшую две квартиры, убрали, чтобы получить одну, но большую. Анджело и Синди сняли ее до своего отъезда в Европу, чтобы ремонт закончился до их приезда. В комнатах настелили новый дубовый паркет. Все стены выкрасили белой краской. В гостиной и холле установили специальные светильники для подсветки будущих покупок Синди. Большие окна в восточной стене выходили на Эф-де-эр-драйв и Ист-ривер. Портьеры задвигались и раздвигались с помощью электропривода. Вернувшись из Европы, Анджело и Синди прожили в"Уолдорфе" четыре недели, подбирая мебель и ожидая, пока ее привезут и поставят на место. Анджело, возможно, выбрал бы что-то другое, но в данном случае полностью положился на вкус Синди: полированное дерево, сталь, кожаная, от светло-коричневой до черной, обивка.
