И он закончил со всей непримиримостью молодости:
— Решительно все!
Он перестал глядеть в проем двери и повернулся лицом к матери.
— Прошло всего два дня, и все стало другим. У меня тоска, и я не знаю, о чем тоскую.
И, подойдя к ней поближе, спросил:
— О чем, как ты думаешь, мама?
Мать не отвечала и ждала, что он еще скажет.
— Не понимаю, что творится на свете, — сказал он, — и почему все так устроено, но, как бы то ни было, не позволяй, чтобы тебе причиняли боль! Все теперь переменилось, но не позволяй, чтобы наша жизнь стала уж совсем не такой, как раньше.
Женщина улыбалась и ждала, скажет ли он ей еще что-нибудь, и, так как сын молчат, мать заговорила сама:
— В мире и в самом деле все переменилось, — сказала она. — Для тебя. Но он-то сам остался таким, как прежде. Тоска, которую ты почувствовал, напала на тебя потому, что ты перестал быть ребенком. Но мир всегда был полон этой тоски. И не потому, что идет война. Не война породила эту тоску. Наоборот, это из-за нее идет война. От отчаяния, неверия во что бы то ни было, хотя бы в милосердие божие. А мы будем держаться друг за друга. Мы постараемся остаться такими, как были.
Подумав минутку, мать сказала ему, как она примет самую нежеланную из всех грозящих ей бед.
— Если весточка придет и ко мне, — сказала она, — такая, как к твоей сегодняшней мексиканке, я поверю в ее буквы, но не в ее смысл. И мне не нужно будет плакать, ведь я знаю: сына моего не могут убить.
Она замолчала, а потом заговорила снова уже почти весело:
— Что ты ел на ужин?
— Пироги, — сказан Гомер, — яблочный пирог и пирог с кокосовым кремом. За них заплатил управляющий конторой. Он замечательный парень, я таких не видел!
— Завтра я пришлю тебе с Бесс что-нибудь поесть.
— Не надо. Мы любим покупать еду и есть ее все вместе. Не стоит возиться, а потом еще посылать Бесс. Куда интереснее пойти и купить себе что-нибудь.
Он помолчал.
— У меня просто замечательная работа! Но в школе я теперь чувствую тебя как-то глупо.
— Еще бы, — сказала миссис Маколей. — Школы и годятся только на то, чтобы дети не слонялись по улицам, но рано или поздно все равно приходится выйти на улицу, хотят они этого или нет. Отцы и матери вечно боятся столкнуть своих детей с жизнью, однако чего же тут бояться? В мире столько перепуганных детей. А напугавшись, они пугают друг друга. Старайся понять, — продолжала она. — Старайся полюбить каждого человека, который встретится на твоем пути. Я каждый вечер буду дожидаться тебя здесь, в гостиной. Но тебе совсем необязательно разговаривать со мной, если не хочется. Я пойму. Я знаю, что бывают такие минуты, когда сердце заставляет молчать.
Она умолкла, не сводя глаз с сына.
— Я знаю, ты устал, ступай спать.
— Хорошо, мама, — ответил он и пошел к себе в комнату.
Глава 8
РАЗДЕЛИ С НАМИ ТРАПЕЗУ, ГОСПОДИ!
В семь часов утра будильник щелкнул — только и всего, — а Гомер Маколей уже сидел в постели. Он нажал рычажок, чтобы будильник не зазвонил. Потом встал, достал пособие по заочному физическому обучению, выписанное из Нью-Йорка, и принялся читать урок на сегодняшний день. Его брат Улисс, как обычно, наблюдал за ним — он просыпался вместе с Гомером по щелчку, который издавал будильник перед звонком, до звонка Гомер никогда не допускал. Пособие по гимнастике из Нью-Йорка состояло из печатной брошюры и прибора для растягивания. Гомер принялся за урок № 7, а Улисс подлез к нему под руку, чтобы быть поближе к этой чудодейственной штуке. После обычных начальных упражнений, включая и глубокое дыхание, Гомер лег плашмя на спину и стал с натугой поднимать с полу ноги.
— Это что? — спросил Улисс.
— Упражнения.
— Зачем?
— Для мускулатуры.
— Хочешь стать сильнее всех на свете?
— Да не-е-е-т, — протянул Гомер.
— А кем ты хочешь стать?
— Ступай, поспи еще, — сказал Гомер.
Улисс послушно вернулся в постель, но, усевшись в ней, продолжал наблюдать за братом. Наконец Гомер стал одеваться.
— Куда ты идешь? — спросил младший брат.
— В школу, — ответил старший.
— Будешь учить что-нибудь?
— Сегодня у меня забег на двести метров с препятствиями.
— А куда ты с ними побежишь?
— Никуда. Это такие деревянные барьеры, их расставляют на расстоянии десяти или пятнадцати метров друг от друга, через них надо прыгать на бегу.
— Зачем?
— Ну, — сказал Гомер, потеряв терпение, — просто так принято бегать. Двести метров с препятствиями. Каждый, кто родился в нашем городе, должен пробежать двести метров с препятствиями. Это главное спортивное состязание у нас в Итаке. Управляющий телеграфной конторой, где я работаю, тоже бегал на двести метров с препятствиями, когда он ходил в школу. И был чемпионом Долины.
— А что такое чемпион Долины? — сказал Улисс.
— Это тот, кто лучше всех.
— А ты будешь лучше всех?
— Ну, постараюсь, — сказан Гомер. — А теперь спи.
Улисс нырнул в постель, но при этом сказал:
— Завтра… — тут он поправился, — вчера я видел поезд.
Гомер догадался, о чем хочет рассказать ему брат. Он улыбнулся, вспоминая, как сам бывал зачарован проходящими поездами.
— Здорово было? — спросил он.
Улисс прилежно принялся вспоминать.
— Там был черный человек, он махал.
— А ты помахал в ответ?
— Сперва я помахал первый, — сказал Улисс. — Потом он помахал первый. Потом помахал я. Потом помахал он. Он пел «Больше не плачь, Кентукки».
— Да ну?
— Он сказал: «Еду домой!»
Улисс посмотрел на брата.
— А когда мы поедем домой?
— А мы и так дома, — сказал Гомер.
— Тогда почему же он не приехал сюда?
— У каждого свой дом. У кого на Востоке, у кого на Западе, у кого на Севере, а у кого и на Юге.
— Наш самый лучший?
— Не знаю, — сказал Гомер, — я больше нигде не был.
— А будешь?
— Когда-нибудь.
— Где?
— В Нью-Йорке.
— А где Нью-Йорк?
— На Востоке. После Нью-Йорка поеду в Лондон. После Лондона — в Париж. После Парижа — в Берлин. Потом в Вену, Рим, в Москву, Стокгольм — когда-нибудь я побываю во всех больших городах мира.
— А ты вернешься?
— Конечно.
— Обрадуешься?
— Конечно.
— Почему?
— Ну, потому что… — сказал Гомер, — буду рад повидать маму, Маркуса, Бесс.
Тут он посмотрел на брата.
— Буду рад повидать и тебя. И нашу соседку Мэри Арена, и ее отца, мистера Арена. Буду рад вернуться домой, посидеть, поговорить, послушать музыку, спеть и поужинать вместе со всеми.
Братишка принялся его с жаром упрашивать.
— Не уезжай, — молил он, — пожалуйста, Гомер, не уезжай!
— Да я сейчас и не еду, — сказал старший. — Сейчас я пойду в школу.
— Не уезжай никогда, — просил Улисс. — Папа уехал — и больше не приехал. Потом Маркус уехал. А ты не уезжай.
— Я еще не скоро уеду… — сказал Гомер. — Так что спи.
— Ладно, — сказал Улисс. — Значит, побежишь на двадцать метров?
— На двести, — сказал Гомер. — На двести метров с препятствиями.
Когда Гомер пришел завтракать, его мать и сестра Бесс уже сидели за столом. На минуту все склонили головы, потом стали есть.
— Ты какую прочел молитву? — спросила у брата Бесс.
— Ту, что всегда, — ответил Гомер и прочитал ее так, как заучил, когда еще едва умел говорить:
Раздели с нами трапезу, господи!
Пускай тебя повсюду возлюбят.
Благослови же нас и дай
Попасть на пир в господний рай.
Аминь.
— Ах, эту старую! — сказана Бесс. — И к тому же ты сам не понимаешь, что говоришь.
— Нет, понимаю, — сказал Гомер. — Может, я немножко тороплюсь, потому что хочется есть, но я все понимаю. Смысл — вот что главное. А ты прочла какую молитву?
— Сперва объясни, что значит твоя.
— То есть как это — что она значит? То, что в ней говорится.
— Ну а что же в ней говорится?
— «Раздели с нами трапезу, господи». Ну, это значит — посиди с нами за столом. «Господи», верно, много что значит, но, в общем, это что-то хорошее. «Пускай тебя повсюду возлюбят» — ну, это значит, пускай все и повсюду любят только хорошее. «Благослови же нас» — нас — это, наверно, всех. «Благослови» — это… ну, благослови. Благословлять, кажется, значит — прощать. Или, может, любить, или хранить, или что-нибудь в этом роде. Точно не знаю. «И дай попасть на пир в господний рай». Ну, это именно то самое и значит. Дай нам попасть в рай и там попировать.
— А «господний»? — спросила Бесс.
Гомер обратился к матери:
— Разве молитва не значит, что хорошие люди чувствуют себя как в раю всякий раз, когда садятся за стол? Ну а «господний» подразумевает все самое лучшее, правда?
