Он ласково посмотрел на нее:
— Вы заставили меня приехать в Париж. Вы не оставляли меня в покое, стремясь вернуть к жизни. Так вот, теперь следовало бы сделать эту жизнь сносной. Не стоит тянуть три дня, воздерживаясь от визитов ко мне.
— Три дня — небольшой срок, — сказала она.
— Для меня долгий. Поймите, у меня нет другого дела, кроме как ждать вас.
— Тем хуже для вас, — ответила она. — У меня масса дел… Не могу же я заниматься вами с утра до вечера.
— Вы сами этого хотели, — сказал он. — Вы пожелали, чтобы я смотрел на вас. Все прочее отступило в тень. Но вы существуете, а во мне пустота.
— Так я ставлю суфле? — спросила Анни.
— Сейчас сядем за стол, — сказала Регина. — Послушайте, — обратилась она к Фоске, — давайте поговорим позже. Я скоро навещу вас.
— Завтра, — сказал он.
— Ладно, завтра.
— В котором часу?
— Около трех.
Она легонько подталкивала его к выходу.
— Мне хотелось бы увидеться с вами прямо сейчас, — сказал он и с улыбкой добавил: — Я ухожу. Но вы должны прийти ко мне.
— Приду, — сказала она и захлопнула за ним дверь. — Каков наглец! — сказала она Анни. — Он способен дожидаться меня вечно. Если вдруг заявится сюда, не впускайте.
— Бедняга, совсем с ума сошел, — сказала Анни.
— Да нет, выглядит он нормально.
— У него такие странные глаза.
— Но я ведь не сестра милосердия, — заметила Регина.
Войдя в гостиную, она, улыбаясь, направилась к мадам Лафоре.
— Простите меня, — сказала она, — представьте, меня удерживал йог.
— Надо было пригласить его сюда, — предложил Дюлак.
Все дружно рассмеялись.
— Еще водки? — предложила Анни.
— Охотно.
Отпив глоток, Регина свернулась калачиком у камина. Тепло разлилось по телу, ей было хорошо. По радио на «ТСФ» нежно играл джаз. Анни зажгла небольшую настольную лампу и принялась раскладывать карты. Регина просто смотрела на пламя, на стены студии, где плясали угловатые тени, и чувствовала себя счастливой. Репетиция прошла отлично. Обычно скупой на комплименты, Лафоре сердечно поздравил ее; «Розалинда» должна иметь успех, а после этого можно надеяться на многое. Я близка к цели, подумала она, улыбаясь. У себя дома, в Розэ, устроившись у огня, она не раз клялась себе: «Я буду любима, я прославлюсь»; теперь ей хотелось взять за руку ту пылкую девочку, привести в эту комнату и сказать ей: «Я сдержала твои обещания. Вот кем ты стала».
— Звонят в дверь, — сказала Анни.
— Пойди посмотри, кто там.
Анни метнулась в кухню. Там, встав на стул, можно было в квадратное окошечко увидеть, кто стоит на лестничной площадке.
— Это йог.
— Этого я и боялась. Не открывай, — велела Регина.
Звонок раздался снова.
— Он всю ночь будет звонить, — сказала Анни.
— Ему надоест в конце концов.
После паузы последовала серия коротких и долгих звонков, и вновь наступила тишина.
— Вот видишь, он ушел, — сказала Регина.
Она закуталась в халат и вновь устроилась на ковре. Но дверного звонка оказалось достаточно, чтобы омрачить совершенство минуты. Теперь надоедливый мир стоял за дверью и уединение Регины было нарушено. Она оглядела обтянутый пергаментом абажур, японские маски, все некогда выбранные ею безделушки, напоминавшие о драгоценных мгновениях; все это умолкло, воспоминания о пережитых минутах увяли, и нынешний миг был тоже загублен. Пылкая девочка умерла, жадная до жизни молодая женщина умирала, и той великой актрисе, которой она так страстно хотела стать, предстояло то же самое. Может, люди какое-то время еще будут помнить ее имя, но тот особый вкус жизни на ее губах, красоту и фантасмагорию алых языков пламени воспоминание не сможет воскресить.
— Послушайте, — растерянно выговорила Анни, оторвавшись от карт, — в вашей комнате какой-то шум.
Регина посмотрела на дверь. Дверная ручка повернулась.
— Не бойтесь, — сказал Фоска. — Простите, вы, кажется, не слышали, как я звонил в дверь.
— Вот чертовщина! — воскликнула Анни.
— Нет, — ответил Фоска, — я просто забрался в окно.
Регина встала:
— Мне жаль, что окно оказалось открытым.
— Пришлось разбить форточку, — пояснил Фоска.
Он улыбнулся. Она тоже.
— И вы не побоялись? — спросила она.
— Нет, мне вообще не страшно. Впрочем, это не моя заслуга.
Она указала на кресло и наполнила бокалы:
— Садитесь.
Фоска сел. Он забрался на третий этаж с риском сломать себе шею, волосы взлохмачены, лицо блестит от пота, розовая хлопчатая рубашка. Преимущество явно было на его стороне.
— Анни, ты можешь идти спать, — сказала Регина.
Та, наклонившись, поцеловала ее в щеку:
— Если что понадобится, звоните.
— Да. Приятных снов, — откликнулась Регина.
Дверь закрылась, Регина повернулась к Фоске:
— Итак?
— Вот видите, — сказал он, — от меня не так просто избавиться. Если вы больше не приходите повидать меня, я могу прийти сам. Дверь закрыта — значит, я вхожу через окно.
— Придется забаррикадировать окна, — холодно проронила она.
— Буду ждать вас под дверью, следовать за вами на улице…
— И чего вы этим добьетесь?
— Увижу вас, услышу ваш голос. — Он поднялся и подошел к ее креслу. — Буду касаться вас, — сказал он, ухватив ее за плечи.
— Не стоит сжимать так сильно, — сказала она. — Вас, видимо, не волнует, что по отношению ко мне вы ведете себя отвратительно?
— Какая разница? — Он смотрел на нее с жалостью. — Вы скоро умрете, и все ваши мысли вместе с вами.
Она встала и отступила на шаг:
— Ну, пока я еще жива.
— Да, — сказал он, — и я вас вижу.
— Разве вы не понимаете, что навязчивы?
— Понимаю. Кстати, гнев вам к лицу.
— Так мои чувства для вас ничто?
— Вы первая забудете о них, — ответил он.
— Ах! — Регина начала терять терпение. — Вы все время твердите мне, что я умру! Но даже если вы прикончите меня через минуту, это ничего не изменит: ваше присутствие в настоящий момент мне неприятно.
Он рассмеялся.
— Я вовсе не собираюсь вас убивать.
— Надеюсь.
Она вновь уселась в кресло, хоть сказанное вовсе ее не успокоило.
— Почему вы забыли обо мне? — спросил он. — Почему вы заняты всеми этими мотыльками и ни минуты не уделите мне?
— Какими мотыльками?
— Мотыльками-однодневками. Вы смеетесь вместе с ними.
— А разве с вами можно смеяться?! — раздраженно заметила она. — Вы только смотрите на меня, не говоря ни слова. Вы отказываетесь жить. А я люблю жизнь, ясно вам это?!
— Как жаль, — сказал он.
— Почему жаль?
— Все так быстро заканчивается.
— Вы опять?
— Опять. Всегда.
— Вы что, не можете говорить о чем-то другом?
— А как вы можете думать о других вещах? — спросил он. — Как вы умудряетесь верить, что прочно обосновались в этом мире, тогда как через несколько лет вы покинете его, хотя появились совсем недавно?
— По крайней мере, умирая, я буду знать, что жила. А вы… вы мертвец.
Он опустил голову, разглядывая свои руки.
— Беатриче говорила то же самое. Мертвец. — Он взглянул на нее. — По сути, вы правы, — сказал он. — Зачем вам думать о смерти, раз вы умрете? Это просто случится, и притом без вашего участия. Вам нет нужды размышлять об этом.
— А вы?
— Я? — Он посмотрел на нее. Во взгляде сквозила такая безнадежность, что она испугалась того, что сейчас услышит. Но он всего лишь произнес: — Со мной обстоит иначе.
— Почему?
— Не могу вам объяснить.
— Сможете, если захотите.
— Я не хочу.
— Мне было бы интересно услышать.
— Нет, — сказал он. — Тогда для нас все переменится.
— Вот именно. Может, вы покажетесь мне не таким скучным.
Он смотрел на огонь, высветились глаза, длинный нос с горбинкой, потом взор его погас.
— Нет, — сказал Фоска.
Она поднялась:
— Ну что же. Возвращайтесь к себе, если вам больше нечего сказать мне.
Он тоже встал:
— Когда вы придете повидать меня?
— Когда вы решитесь доверить мне вашу тайну, — ответила она.
На лице Фоски появилось ожесточенное выражение.
— Хорошо. Приходите завтра, — сказал он.
Она лежала, вытянувшись на железной кровати — жутком ложе из металлических квадратиков с осыпающейся краской; ей были видны кусок желтого покрывала и тумбочка со столешницей под мрамор, пыльный, выложенный плиткой пол; но ее больше ничто не задевало — ни отдающий нашатырем запах, ни крики детей, доносившиеся из-за стены; все это существовало безразлично, ни вдали, ни вблизи от нее: не здесь. Во тьме часы пробили девять. Она не пошевелилась. Не было больше ни часов, ни дней, ни времени, ни места. Где-то там остывал соус к баранине, где-то там, на сцене, репетировали «Розалинду», и никто не знал, куда скрылась Розалинда. Где-то там, на крепостном валу, стоял торжествующий мужчина и тянулся руками к громадному красному солнцу.
