— Лицо у него все въ ранахъ, отвѣчалъ я, припоминая то, что едва-едва успѣлъ замѣтить въ незнакомомъ молодчикѣ.
— Здѣсь? воскликнулъ мой пріятель, изо всей силы ударивъ себя по лѣвой щекѣ.
— Да.
— Гдѣ онъ? и при этихъ словахъ онъ засунулъ остававшіяся крохи пирога себѣ за пазуху: — покажи, куда онъ пошелъ. Я его выищу не хуже гончей, и доканаю. Только вотъ проклятая колодка! Да и нога вся въ ранахъ! Давай скорѣй напилокъ, мальчикъ!
Я показалъ, по какому направленію скрылся въ туманѣ незнакомецъ. Мой пріятель только поспѣшно взглянулъ въ ту сторону, тотчасъ же кинулся на мокрую траву и сталъ, какъ сумасшедшій, отчаянно пилить цѣпь на ногѣ. Онъ не обращалъ вниманія ни на меня, ни на свою бѣдную, окровавленную ногу; несмотря на то, что на ней виднѣлась страшная рана, онъ перевертывалъ ее такъ грубо, какъ-будто она была столь ее безчувственна, какъ напилокъ. Я начиналъ опять бояться его, видя, какъ онъ бѣснуется, къ тому же, я боялся опоздать домой. Я сказалъ ему, что мнѣ нужно идти домой, но онъ не обратилъ на меня вниманія, и я почелъ за лучшее удалиться. Послѣдній разъ, когда а обернулся посмотрѣть на моего пріятеля, онъ сидѣлъ на травѣ съ поникшей головой, и безъ устали пилилъ колодку, проклиная по временамъ ее и свою ногу. Послѣдній звукъ, долетѣвшій до меня съ батареи, былъ все тотъ же тревожный визгъ напилка.
Я вполнѣ былъ увѣренъ, что въ кухнѣ найду полицейскаго, пришедшаго за мною; но не только тамъ не оказалось никакого полицейскаго, но даже не открыли еще моего воровства. Мистрисъ Джо суетилась, убирая все въ домѣ къ праздничному банкету, а Джо сидѣлъ на ступенькѣ у кухонной двери; его туда выпроводили, чтобъ онъ не попалъ въ сорную корзину, что всегда съ нимъ случалось, когда сестра моя принималась чистить наши полы.
— А гдѣ ты чертёнокъ шатался? сказала мнѣ сестра, вмѣсто рождественскаго привѣтствія, когда я, съ своей нечистой совѣстью, предсталъ предъ нею.
Я отвѣчалъ: «что ходилъ слушать, какъ Христа славятъ».
— А, хорошо! сказала мистрисъ Джо. — Ты бы, пожалуй, могъ дѣлать что и похуже.
Я вполнѣ былъ съ этимъ согласенъ.
— Еслибъ я не была женою кузнеца и, что то же самое, работницею, никогда неснимающею съ себя передника, то и я бы пошла послушать, какъ Христа славятъ. Смерть люблю, вѣрно потому никогда и не удастся послушать.
Джо, между-тѣмъ, увидѣвъ, что сорная корзинка удалилась, взошелъ въ кухню. Когда, по-временамъ, мистрисъ Джо взглядывала на него, онъ проводилъ по носу рукою самымъ примирительнымъ образомъ; когда же она отвертывалась, онъ таинственно скрещивалъ указательные пальцы: это былъ условный зпакъ между нами, что мистрисъ Джо не въ духѣ. Подобное состояніе было столь ей свойственно, что мы по цѣлымъ недѣлямъ напоминали собою, то-есть своими скрещенными пальцами, статуи крестоносцевъ, съ скрещенными ногами. У насъ готовился важный банкетъ: маринованный окорокъ, блюдо зелени и пара жареныхъ куръ. Вчера уже спекли приличный минсь-пай [1] (поэтому и начинки до-сихъ-поръ не хватились), а пудингъ уже исправно варился. Всѣ эти многостороннія заботы моей сестры были причиною того, что мы остались почти безъ завтрака. «Ибо я вовсе не намѣрена (говорила мистрисъ Джо) вамъ позволить теперь нажратѣся, а потомъ прибирать за вами: у меня и то слишкомъ-много дѣла».
Вслѣдствіе этого намъ подали наши ломти хлѣба такъ, какъ-будто мы были цѣлый полкъ на походѣ, а не два человѣка, и то у себя дома. Запивали мы молокомъ, пополамъ съ водою, изъ кружки, стоявшей на кухонномъ столѣ. Между-тѣмъ, мистрисъ Джо повѣсила чистыя, бѣлыя занавѣски, и на огромномъ каминѣ замѣнила старую оборку новою, разноцвѣтною. Потомъ она сняла всѣ чехлы съ мёбели въ гостиной, черезъ корридоръ. Это дѣлалось только разъ въ годъ, а въ остальное время все въ этой комнатѣ было покрыто прозрачной мглой серебристой бумаги, покрывавшей почти всѣ предметы въ комнатѣ, даже до фаянсовыхъ пуделей на каминѣ, съ черными носами о корзинками цвѣтовъ въ зубахъ. Миссъ Джо была очень-опрятная хозяйка, но она имѣла какое-то искусство дѣлать свою опрятность гораздо-непріятнѣе самой грязи. Опрятность въ этомъ случаѣ можно сравнить съ набожностью нѣкоторыхъ людей, одаренныхъ искусствомъ дѣлать свою религію столь же непріятною.
Сестра моя въ этотъ день, по причинѣ огромныхъ занятій, должна была присутствовать въ церкви только въ лицѣ своихъ представителей, то-есть мы съ Джо отправились вмѣсто нея. Джо въ своемъ обыкновенномъ рабочемъ платьѣ походилъ на настоящаго плечистаго кузнеца; въ праздничномъ же одѣяніи, онъ болѣе всего походилъ на разряженное огородное пугало. Все было ему не въ пору и, казалось, сшито для другаго; все висѣло на немъ неуклюжими складками. Теперь, когда онъ явился изъ своей комнаты, въ полномъ праздничномъ нарядѣ, его можно было принять за олицетвореніе злосчастнаго мученика. Что же касается меня, то, вѣрно, сестра считала меня юнымъ преступникомъ, котораго полицейскій акушеръ въ день моего рожденія передалъ ей, для поступленія со мной по всей строгости закона. Со-мною всегда обходились такъ, какъ-будто я настоялъ на томъ, чтобъ явиться на свѣтъ, вопреки всѣмъ законамъ разума, религіи, нравственности, и наперекоръ всѣмъ друзьямъ дома. Даже, когда мнѣ заказывалось новое платье, то портному приказывалось дѣлать его въ родѣ исправительной рубашки, чтобъ отнять у меня всякую возможность свободно дѣйствовать руками и ногами.
На основаніи всего этого, наше шествіе съ Джо въ церковь было, вѣрно, очень-трогательнымъ зрѣлищемъ для чувствительныхъ сердецъ. Однако, мои внѣшнія страданія были ничто въ сравненіи съ внутренними. Страхъ, овладѣвавшій мною каждый разъ, когда мистрисъ Джо выходила изъ комнаты и приближалась къ кладовой, могъ только сравниться съ угрызеніями моей совѣсти. Подъ тяжестью преступной тайны, я теперь размышлялъ: «не будетъ ли церковь въ состояніи укрыть меня отъ мщенія ужаснаго молодчика, еслибъ я покаялся ей въ своей тайнѣ». Мнѣ вошла въ голову мысль встать, когда начнутъ окликать и пасторъ скажетъ: «Объявите теперь, что знаете», и попросить пастора на пару словъ въ ризницу. Я, пожалуй, въ-самомъ-дѣлѣ удивилъ бы подобной выходкой нашихъ скромныхъ прихожанъ; но къ-несчастью, нельзя было прибѣгнуть къ столь рѣшительной мѣрѣ, ибо было Рождество и никого не окликали.
У насъ должны были обѣдать мистеръ Уопсель, дьячокъ нашей церкви, мистеръ Гибль, колесный мастеръ, съ женою, и дядя Пёмбельчукъ (онъ былъ собственно дядею Джо, но мистрисъ Джо совершенно присвоила его себѣ), довольно-зажиточный торговецъ зерномъ въ ближнемъ городѣ, ѣздившій въ своей собственной одноколкѣ.
Обѣдали мы въ половинѣ втораго. Когда мы съ Джо воротились домой, столъ уже былъ накрытъ, мистрисъ Джо одѣта и кушанье почти готово. Парадная дверь была отперта, чего въ обыкновенное время не случалось; вообще, все было чрезвычайно-парадно. О воровствѣ не было и слуху. Время шло, но мнѣ отъ этого легче не было. Наконецъ собрались и гости. Мистеръ Уопсель имѣлъ огромный римскій носъ и большой, высокій, гладкій лобъ; онъ особенно гордился своимъ густымъ басомъ, и дѣйствительно, его знакомые знали, что дай только ему случай, онъ зачитаетъ до смерти и самого пастора. Онъ самъ сознавался, что будь только духовное попроще открыто для всѣхъ, то онъ, конечно бы, отличился на немъ; но такъ-какъ духовное поприще не было для всѣхъ открыто, то онъ былъ, какъ сказано, только дьячкомъ въ нашей церкви. Мистеръ Уопсель за то провозглашалъ «аминь» страшнымъ голосомъ и, называя псаломъ, всегда произносилъ весь первый стихъ и обводилъ взглядомъ всѣхъ прихожанъ, какъ-бы говоря: «вы слышали моего друга, что надо мною, а теперь скажите, какое ваше мнѣніе о моемъ голосѣ?»
Я отворялъ дверь гостямъ, показывая видъ, что она у насъ всегда открыта. Сперва я впустилъ мистера Уопселя, потомъ мистера и мистрисъ Гиблъ и наконецъ дядю Пёмбельчука.
NB. Мнѣ, подъ страхомъ наказанія, запрещено было называть его дядей.
Дядя Пёмбельчукъ былъ человѣкъ дородный, страдалъ одышкой, имѣлъ огромный ротъ, какъ у рыбы, и волосы песочнаго цвѣта, стоявшіе торчмя; вообще, онъ, казалось, только-что подавился и не успѣлъ еще придти въ себя.
— Мистрисъ Джо, сказалъ онъ, входя:- я вамъ принесъ, сударыня, бутылочку хересу и принесъ бутылочку портвейна, сударыня.
Каждое Рождество онъ являлся подобнымъ образомъ, съ тѣми же словами и тѣми же бутылками. Каждое Рождество мистрисъ Джо отвѣчала.
— О, дя-дя Пём-бель-чукъ, какъ это мило! И каждое Рождество онъ отвѣчалъ: — «Вы вполнѣ заслуживаете это своими прекрасными качествами. Какъ вы поживаете? Ты какъ, мѣдный грошъ? (подъ этими словами онъ разумѣлъ меня). Въ подобные торжественные случаи мы всегда обѣдали въ кухнѣ, а десертъ, то-есть орѣхи, апельсины и яблоки доѣдали въ гостиной. Эта перемѣна одной комнаты на другую очень походила на перемѣну будничнаго платья Джо на праздничное. Сестра моя была что-то особенно-весела; впрочемъ, она вообще была весела и любезна въ обществѣ мистрисъ Гиблъ. Мистрисъ Гиблъ, сколько я помню, была молоденькая фигурка, съ вострыми чертами и въ лазуревомъ платьѣ; она держала себя какъ-то очень-скромно и по-дѣтски; причиной тому, говорятъ, было ея очень-раннее замужство, хотя съ-тѣхъ-поръ и прошло не малое число лѣтъ. Мистеръ Гиблъ былъ плечистый, полный мужчина; отъ него несло всегда запахомъ свѣжихъ опилокъ и, шагая, онъ такъ широко разставлялъ ноги, что я, ребенкомъ, всегда видѣлъ окрестности на нѣсколько миль въ промежуткѣ между его ногами.
