— Привет, Сильвия, — игнорируя Бенета, сказала Милдред симпатичной девушке, тоже выбежавшей на крыльцо.
Бенет поцеловал Розалинду, Розалинда обняла Сильвию, и, непринужденно болтая, все направились в дом с сумками и коробками в руках. В этот момент из-за деревьев вышел молчаливый садовник Клан, отец Сильвии, больше обычного напоминавший лешего, и, церемонно поклонившись, сел в машину, чтобы отвести ее с дорожки.
Розалинда с Сильвией поднялись наверх и прошли в редко используемую старую часть дома. Для Милдред там тоже была приготовлена комната, хотя обычно она предпочитала останавливаться в гостинице. Сейчас она вслед за Бенетом направилась в гостиную. Там они уселись на диван и посмотрели друг на друга. Бенет коснулся ее руки.
— Послушайте, — начала Милдред, — как вы собираетесь со всем этим управиться? Вы сможете накормить всех после венчания? Полдеревни захочет прийти, вы это понимаете? Кстати, эту машину я взяла напрокат: у Розалинды еще нет своей.
Бенет, не очень ясно все это себе представлявший, ответил:
— О, все будет в порядке. Люди останутся у ворот. Только трое-четверо постоянных старейших прихожан решатся войти в церковь. А после, в Пенне, будут только свои.
— Гм… Сколько человек вы пригласили? Я, разумеется, имею в виду не сегодняшний ужин. Кстати, Анна сегодня будет?
— Нет, она приедет завтра. Гостей будет совсем немного. Они-то вообще хотели незаметно, минуты за три зарегистрировать брак!
— Полагаю, Ада это поломала. Но почему она сама не приезжает?
— Мэриан сказала, что она совсем недавно завела себе нового поклонника! Не знаю. Господи, Милдред, как я буду счастлив, когда все это останется позади!
— Ерунда, вам это доставит удовольствие. Мне, во всяком случае, наверняка. Будут ли друзья Эдварда?
— Нет. У него их нет. Он говорит, что у него нет друзей!
— Очень похоже на Эдварда. Я так рада, что он наконец женится. Внешне он напоминает орла-стервятника, но душой чист. Значит, Мэриан приезжает только завтра утром, в последний день?! Она всегда любила сюрпризы и неожиданности. Это очень характерно для нее. О, взгляните!
В комнату тихо вошла Розалинда в нарядном платье подружки невесты, с букетом в руках.
Когда все собрались и направились в столовую, Бенета задержала Розалинда. (У Эдварда есть шафер? Как, у него нет шафера?!) Поэтому Милдред, вошедшая первой, села на свое обычное место справа от Бенета и, увидев Эдварда, в растерянности стоявшего поодаль, сделала ему знак сесть с другой стороны от нее. Оуэн, которому не терпелось поговорить с Эдвардом, тут же плюхнулся рядом, потянув за рукав робко озиравшегося Туана — молодой человек был застенчив и почти всегда молчал. Вошедшая чуть позже Розалинда заняла место по левую руку от Бенета, оказавшись таким образом соседкой безобидного Туана. Бенет, только теперь сообразивший, что забыл указать гостям их места, появился в столовой последним и был вынужден, молча выругавшись, усесться между двумя женщинами. Милдред и Розалинда надеялись, что перед ужином будут музыка и пение, однако Бенет спокойно, но непреклонно заявил, что Эдварду это не понравится.
Некоторые из сидевших за столом знали друг друга очень хорошо, другие — лишь шапочно. Милдред и Оуэн, оба «чудаки», были близкими друзьями, кое-кто считал их даже «странной парой». Бенет познакомился с ними довольно давно через дядюшку Тима, который «открыл» Оуэна на выставке индийской живописи. Туан являл собой более позднее его приобретение. По словам Тима, он «подцепил» его в поезде по дороге из Эдинбурга. Туан был чрезвычайно строен, можно сказать, даже худ, с длинной шеей и смуглым лицом, черными прямыми волосами, темно-карими глазами, тонкими губами и застенчивой улыбкой. Тим называл его (безо всяких видимых оснований) «студентом-теологом» и предполагал, что он, должно быть, перенес страшную душевную травму. В любом случае Туан мало рассказывал о своем прошлом и никогда не говорил о семье. Он учился в Эдинбургском университете и преподавал в Лондонском, а теперь работал в книжном магазине. Молодой человек был предан Тиму и пролил немало слез, оплакивая его кончину. Теперь он так же привязался к Бенету и Оуэну Силбери, причем никому и в голову не приходило, что он — голубой.
Оуэн был художником, надо признать, очень знаменитым и удачливым. О себе говорил, что он «нечто вроде Гойи». Ходили слухи, будто он изображает всякие порнографические ужасы и тайком продает эти картины. Но вообще-то он был известен как портретист, причем умеющий ублажать клиентов. Его работы приобретали за большие деньги. Оуэн был высок, начинал, правда, полнеть, но оставался красивым, даже «франтоватым»: большая голова, высокий, постоянно наморщенный лоб, крупный прямой нос, бледно-голубые глаза, мясистые губы, длинные черные пышные волосы, как говорили, крашеные. Он часто улыбался, всегда был не прочь посмеяться и имел пристрастие к выпивке, от которого (по слухам) его спасала только забота благонравной Милдред.
— Не подумываете ли вы о том, чтобы теперь открыть свой дом для посетителей? — спросил Эдварда Оуэн. — Вы ведь размышляли об этом, не так ли?
— Вообще-то нет, — ответил Эдвард. — Мой отец когда-то поговаривал об этом, но на самом деле ничего подобного делать не собирался. Я, разумеется, тоже.
— Я вас не осуждаю, — продолжал Оуэн. — В конце концов, в деньгах вы не нуждаетесь, а водить экскурсии по собственному дому — тоска зеленая. Да, представляю себе, это просто кошмар.
— Именно.
— У вас сохранился еще Тернер, тот, розовый, как его называют?
— Да. Откуда вы знаете о Тернере?
— Его однажды выставляли. У ваших предков был отменный вкус. Разумеется, этим я не хочу сказать, что вам и вашему отцу его недостает.
— Это не важно.
— Полагаю, у вас есть новейшая система сигнализации от грабителей? Вы пишете роман?
— Нет. Почему я должен писать роман?
— Теперь все пишут романы. Кто-то говорил, что вы тоже. Догадываюсь, что у вас есть о чем написать.
— А вот я тоже знаю, что вы — художник.
— Да, художник. Как-нибудь, не откладывая в долгий ящик, я напишу ваш портрет.
— Как продвигаются дела с бассейном? — спросила между тем Бенета Милдред.
— О, работа что-то застопорилась, в сущности, я его пока только планирую.
— Там будут мраморные колонны? Девочки мечтают его наконец увидеть. Рада была узнать о приезде Анны. Жаль, что ее нет здесь сегодня.
— Она приедет завтра.
— Пора им возвращаться из Франции. Как жаль, что Льюэна нет больше с нами…
— Значит, вы собираетесь в Куртолдз?[11] — спросил у Розалинды Туан.
— Нет, во всяком случае, не сейчас. Я просто беру уроки…
— Но вы — художница!
— Я пыталась рисовать, но пока оставила это занятие.
— Вы, должно быть, рады за Мэриан.
— Да, но меня весьма беспокоит собственная персона.
— В связи с чем?
— В связи с завтрашним торжеством. Я никогда не была подружкой невесты и страшно боюсь упасть, уронить букет или разреветься.
Сильвия ушла домой. Парад ее великолепно приготовленных блюд подходил к концу. Сильвия никогда не забывала, что Милдред вегетарианка. Во всяком случае, первым на стол подали нечто вегетарианское: салат из всевозможной зелени с сырным суфле. После этого Милдред сосредоточилась на шпинате и пироге с черемшой, а остальные — на нежнейшей бараньей ножке. Пудинг, естественно, был летним, но особым. Гости с удовольствием поглощали кларет из запасов дядюшки Тима. Милдред не возражала, если они не нарушали границ разумного. Теперь разговор все чаще соскальзывал на политику. Оуэн, разумеется, солировал:
— Что нам необходимо, так это возвращение к марксизму, к раннему Марксу. Разумеется, марксизм родился, когда Маркс и Энгельс увидели в Манчестере умирающую от голода бедноту. Мы должны отказаться от нашей отвратительной, тупой, алчной буржуазной цивилизации. Капитализм должен уйти. Вы только посмотрите на наше безмозглое правительство…
— Что касается бедноты, я с тобой согласна, — перебила его Милдред, — и наши несчастные лидеры действительно находятся в затруднительном положении, но мы должны придерживаться своих моральных устоев, воспитывать и одухотворять политиков, но главное — мы обязаны, пока не поздно, выработать доступную версию христианства…
— Поздно. Ты, прилежная ученица дядюшки Тима, поклоняешься Лоренсу. Симона Вейль[12] тоже ему поклонялась, во всяком случае, бедняжка так и не узнала, что он был лжецом и мошенником.
— Ничего подобного! — воскликнула Милдред. — Он сам был обманут, он не знал, что не сможет помочь арабам.
— Неужели ты веришь хоть единому слову о том, что случилось в Дераа?
— Я верю, — вступил в спор Бенет.
Это был болезненный вопрос, вокруг которого у них часто возникали споры.
