Я не сказал больше ничего и принялся молча дожевывать ломтик бекона, запивая его жидким чаем. Она тоже не обращала на меня ни малейшего внимания, пока я не вытащил из кармана монету в десять шиллингов, дабы расплатиться за свой завтрак стоимостью в четыре пенса. Желаемый эффект был достигнут.
– Да, сэр, – сразу оживилась она. – У меня отличное помещение, наверняка вам понравится. Вернулись из морской поездки, сэр?
– Сколько вы хотите за комнату? – спросил я, не стремясь удовлетворить ее любопытство.
Она оглядела меня с нескрываемым изумлением.
– Комнат я не сдаю даже своим постоянным жильцам, а уж чужим-то и подавно.
– Придется, значит, поискать в другом месте, – сказал я, делая огорченное лицо.
Но вид моих десяти шиллингов придал ей настойчивость.
– Я могу предложить вам очень хорошую койку в комнате, где у меня живут всего двое. Очень почтенные люди, постоянные жильцы.
– Нет, я не хочу спать вместе с чужими людьми, – отвечал я.
– Да вам и не придется. Там три постели, и комната не такая уж маленькая.
Ну, а сколько это будет стоить? – спросил я.
– С постоянных жильцов я беру полкроны в неделю – два шиллинга шесть пенсов. Вам понравятся соседи, я уверена. Один из них служит на складе и живет у меня третий год. А второй вот уже шесть лет. Да, сэр, шесть лет и два месяца как раз будет в ту субботу. Он рабочий сцены, – продолжала она рассказывать, – приличный, солидный человек, работает вечерами и за все шесть лет ни одного прогула. И он очень доволен, говорит, что лучшего жилья не найти. Он у меня столуется и другие жильцы тоже.
– Небось, даже откладывает денежки, – ввернул я с невинной физиономией.
– Да нет, что вы, господь с вами! Но в другом месте он не мог бы прожить так хорошо на свой заработок.
Тут я подумал о моем родном просторном Западе, под небом которого можно было бы разместить тысячу таких городов, как Лондон, и всем хватило бы воздуха; а вот здесь этот человек – положительный, строгих правил, за шесть лет ни одного прогула, скромный и честный – ютится в одной комнате с двумя другими мужчинами за два доллара пятьдесят центов в месяц на наши деньги, зная по опыту, что лучшего ему не найти. И невесть откуда прихожу я и благодаря своим десяти шиллингам водворяюсь со всем своим тряпьем на соседнюю с ним кровать. Человеческая душа знакома с тоской, но как, наверное, бывает ей тоскливо, когда в комнате три кровати и любой случайный прохожий может занять одну из них, если у него есть десять шиллингов в кармане!
– Давно вы здесь живете? – спросил я.
– Тридцать лет, сэр. Ну, как вы решаете?
Разговаривая со мной, она не переставала грузно передвигаться по маленькой кухне, где готовила пищу для своих квартирантов. Я застал ее за работой, и она ни на секунду не оторвалась от своих дел. Несомненно, у этой женщины уйма хлопот: «встаешь в половине шестого, ложишься ночью, когда все уже спят, работаешь, пока не свалишься с ног», – и так все тридцать лет; а наградой за это – седая голова, засаленное платье, сутулая спина, расплывшаяся фигура и бесконечный труд в грязной и шумной кофейне, окна которой отстоят на десять футов от стены соседнего дома, в окружении портовых трущоб, мрачных и грязных, чтобы не сказать больше.
– Вы сюда еще заглянете? – спросила она с робкой надеждой в голосе, когда я уже отворял дверь.
Я посмотрел на нее и только тут ощутил всю правду мудрого старого речения: «Добродетель сама себе награда».
Я снова шагнул к ней.
– У вас была когда-нибудь передышка? – спросил я.
– Передышка?
– Ну да, денька два в деревне, отдых на свежем воздухе?
– Боже упаси! – Она начала смеяться и впервые даже отвлеклась от работы. – Отдых! Отдых для нашего брата? Нет, подумать только! – И вдруг крикнула мне: – Эй, осторожно! – так как я в эту секунду споткнулся о прогнившую доску порога.
Возле Вест-индских доков я заметил молодого парня, который уныло глядел на мутную воду реки. Кочегарская кепка, сдвинутая на глаза, и покрой его помятой одежды сразу изобличали в нем моряка.
– Здорово, приятель! Не скажешь ли, как пройти в Уоппинг? – спросил я его, чтобы начать разговор.
– С парохода? Ехал проводником скота? – в свою очередь, спросил он, мгновенно угадав мою национальность.
Завязалась беседа, которую мы продолжили в трактире за двумя пинтами дешевого пива, темного со светлым пополам. Это сблизило нас настолько, что, когда я выгреб из кармана на шиллинг медяков (давая понять, что это – вся моя наличность) и, отделив шесть пенсов на ночлег, выложил остальные на пиво, он великодушно предложил пропить весь шиллинг.
– Мой сосед по комнате так скандалил вчера ночью, что полисмены забрали его, – сказал он. – Можешь спать на его койке. Идет?
Я согласился и, распив с ним на целый шиллинг пива и проведя ночь в жалкой конуре, на жалкой постели, составил себе некоторое представление об этом парне. Позднее я по опыту убедился, что в каком-то отношении он является довольно типичным представителем большинства лондонских чернорабочих.
Он родился в Лондоне, отец его был пьяница-кочегар, и сын пошел по его стопам. Домом для ребенка служили улицы и доки. Читать он не научился и никогда не испытывал в этом потребности, убежденный, что грамота– никчемное дело, во всяком случае, для человека в его положении.
У него была мать и куча горластых братьев и сестер. Они ютились в двух комнатенках, питались скверно, а то и вовсе голодали, и себя одного он мог прокормить лучше. Поэтому он редко являлся домой, только в тех случаях, когда совсем уже нечего было есть. Он воровал, попрошайничал на улицах и пристанях, дважды плавал на пароходе слугой в кают-компании, потом несколько раз помощником кочегара и достиг вершины, став, наконец, кочегаром.
За это время он выработал себе жизненную философию, довольно мерзкую и отталкивающую, но, с его точки зрения, весьма здравую и логичную. Когда я спросил, для чего он живет, он отвечал не задумываясь: «Да чтоб выпить». Наймется на пароход (ведь подработать-то надо!), в конце плавания – расчет и грандиозная попойка. Затем выпивки поскромнее, от случая к случаю, выклянченные в кабаках у приятелей (вроде меня), не успевших еще растратить свои медяки; а потом, когда и этот источник иссякнет, – опять пароход, и весь дьявольский круг сначала.
– А женщины? – поинтересовался я, когда он кончил восхваление попойки как единственной цели существования.
– Что женщины! – Он стукнул кружкой о стойку и заговорил с горячностью: –Известно, что это за народ!
Лучше держаться от них подальше. Не стоит, приятель, с ними связываться, верь слову, не стоит. Ну, на что женщины такому, как я? Скажи сам. Вот, к примеру, моя мать. Она драла ребятишек и отравляла жизнь отцу, когда он приходил домой, хоть, по правде сказать, домой он и заглядывал-то редко. А почему редко? Из-за нее же. Потому что дома ему было не сладко. А другие женщины, думаешь, лучше обращаются с бедным кочегаром, если у него завелось вдруг несколько шиллингов в кармане? Он мог бы выпить на эти деньги, мог бы здорово напиться, а они в момент все выпотрошат – и конец, даже на рюмочку не останется. Мне это все известно. Я-то погулял вволю и знаю, что к чему. И еще скажу тебе: где женщины, там и неприятности – крики, ругань, драки, поножовщина, полисмены, суд. А знаешь, что за это дают? Месяц тяжелых работ. И никакой тебе получки, когда выйдешь оттуда.
– Но подумай, жена и дети, семейный очаг и всякое такое, – назидательно заговорил я. – Вот ты вернулся из плавания, малыши карабкаются к тебе на колени, жена счастлива, улыбается, тащит обед на стол, целует тебя, и детишки чмокают папу перед сном, и чайник на плите насвистывает песенку, а вы долго еще говорите и наговориться не можете, и ты рассказываешь ей, где ты был и что видел, а она тебе – про разные домашние дела, про все, что тут без тебя произошло, и…
– Да ну тебя! – крикнул он, шутливо ткнув меня кулаком в плечо. – Шутки со мной шутишь, а? Хозяюшка с поцелуями, и детишки с ласками, и чайник с песенкой – и все это за четыре фунта десять шиллингов в месяц, если тебя взяли на пароход! А вдруг не взяли, – тогда шиш! Нет, друг, я тебе сейчас расскажу, что я получу на свои четыре фунта десять шиллингов. Жена скандалит, дети пищат, в доме угля ни кусочка, так что чайнику и петь не с чего, да и чайник-то сам заложен в ссудной лавке! Вот тебе и вся картина. Поневоле рад будешь удрать на пароходе. Хозяюшка! На кой черт она мне? Чтобы жизнь отравляла? Детки? Мой тебе совет, друг, не заводи ты их. Посмотри на меня. Я могу выпить кружку пива, когда захочу, и никакая хозяюшка и никакие детки не требуют от меня хлеба. И я счастлив – да, да! – что у меня есть пиво и приятели – вот как ты, и что скоро придет хороший пароход и я опять уеду куда-нибудь. По сему случаю давай выпьем еще по кружке. Светлое с темным пополам будет в самый раз.
