И изо всех прозаических жанров наиболее удобным для изложения норм «разумного поведения» оказался жанр притчи или басни (по-арабски «масаль» — букв. «пример»), привычный с глубокой древности (вспомним рассыпанные в изобилии притчи библейских текстов и Корана, египетские и греческие басни), так как притча представляет отвлеченную, может быть, трудную для понимания и непривычную мысль в конкретных ярких образах.
То, что Ибн аль-Мукаффа остановил свой выбор на «Калиле и Димне», — показатель большой популярности этой книги среди образованных людей его времени. Переводчик увидел в сборнике индийских басен-рассказов о людях неразумных и рассудительных животных возможность изложить собственные взгляды.
Ибн аль-Мукаффа передал отдельные части «Панчатантры» чрезвычайно точно (если судить по дошедшему до нас варианту, датируемому XII в.). Правда, многие новеллы или басни отсутствуют — но ведь и разные арабские рукописи «Калилы и Димны» отличаются друг от друга. Дело даже не в наличии или отсутствии отдельных элементов санскритского оригинала в «Калиле и Димне», а в том, что перед нами в сущности совершенно новое сочинение. Между «Панчатантрой» и ее арабским переводом существуют коренные мировоззренческие отличия. «Панчатантра» глубоко уходит своими корнями в индийский фольклор, содержит сложный сплав политеистических верований индийцев, сохраняя своеобразный колорит древности, привлекательный, но архаичный, что делает ее в определенной степени чуждой мусульманскому Востоку и христианской Европе. В отличие от «Панчатантры», «Калила и Димна» — вполне современная книга. Ее философско-этическая основа близка к исламу, в том числе его мистическим (суфийским) течениям и христианству, и манихейству, и может быть истолкована в совершенно светском духе как этико-нравственное руководство.
В арабском переводе фактически уже нет орнаментальной фантастики индийской мифологии, исчезли боги и ракшасы, лишь в одном месте говорится о «шайтане», задумавшем похитить отшельника, и довольно невнятно упоминается о «хозяине моря».
Некая «антибрахманская тенденция», которая прослеживается в «Панчатантре» не только в повествовании о Иладе и Ирахт, но и в других частях, где брахманы играют неблаговидную роль, совершенно пропадает в «Калиле и Димне», тем более что слово «брахман», которое употреблялось в арабском средневековом языке в значении «индуист» или «буддист», встречается только в рассказе об Ирахт. Во всех прочих частях книги оно переведено словом «насик», что значило «отшельник» или «аскет», при этом не всегда удачно, так как порой говорится о «семье отшельника».
В «Панчатантре» животные, наделенные даром человеческой речи, сами по себе не являются фигурами юмористическими, поскольку, согласно воззрениям индийцев, душа человека в следующем его рождении вполне может оказаться и в облике льва и шакала или даже вши. Но в арабском переводе подчеркивается, что рассказы о бессловесных животных, «рассуждающих и приводящих доводы, словно люди», забавны и могут рассмешить «юношей, любящих шутки», как, например, басня о благочестивой вше и невоспитанной блохе. И наконец, в арабском переводе имеются очень важные части — предисловия и глава о суде над шакалом, написанные, без всяких сомнений, самим Ибн аль-Мукаффой и придающие всему тексту резкий сатирический характер, желчность и горечь, каких нет в «Панчатантре».
Трудно найти в средневековой арабской прозе что-либо равное этим частям «Калилы и Димны» по страстности и силе морального и социального обличения. Это подлинная исповедь мятущейся души, не находящей успокоения ни в храме, ни в мечети, не удовлетворяющейся сомнительными доводами сторонников той или иной религии, того или иного философского учения. Глубокое разочарование проглядывает в заключительной части предисловия, из которого можно сделать лишь один вывод: ни одну веру нельзя принять безоговорочно, все они — лишь несовершенные попытки приблизиться к истине, и единственное, что в силах совершить человек в этом мире, — руководствоваться несколькими принципами: не лгать, не убивать живой души, не чувствовать ни к кому ненависти, не давать воли гневу, не потворствовать своим страстям. Естественно, что автора подобных речей обвиняли в безбожии, и «гонитель еретиков» аббасидский халиф аль-Махди (прав. 775–785) говорит о переводчике «Калилы и Димны»: «Корень и источник любой безбожной и еретической книги — Ибн аль-Мукаффа».
Если в предисловии Ибн аль-Мукаффа смеется над тем, кто «позорит чужую веру, восхваляя собственную», то в главе о суде он столь же резко обрушивается на царей и придворных: нерешительный и слабовольный лев, его властная матушка, тигр-судья, кабан, «предводитель царских свиней», начальник царской кухни и прочие чрезвычайно напоминают правителей и придворных, современников Ибн аль-Мукаффы, нравы которых автору были хорошо известны.
Книга «Калила и Димна» — это своеобразный «урок царям»: халифам, наместникам и правителям городов, весьма далеким от того идеала разумного человека, о котором говорится в предисловии.
Необходимо сказать об установившейся со времени средневековья традиции оформления этой книги. До нас не дошли автограф Ибн аль-Мукаффы или рукописи, переписанные в его время, но из предисловия мы знаем, что одной из целей сочинения было так ясно описать все ужимки зверей, чтобы живописец мог воссоздать их облик «разными красками». Уже самые ранние (конечно, дорогие) рукописи книги были иллюстрированы. До сего времени сохранилось множество великолепных миниатюр, украшающих рукописи «Калилы и Димны» на арабском, персидском и других языках. При иллюстрировании данной книги использованы миниатюры из рукописей XII–XV веков.
На обложке помещено имя Ибн аль-Мукаффы как автора книги — пусть это не удивляет читателя, ибо в переводе содержится значительный авторский труд — переводчик «Калилы и Димны» написал предисловие (а может быть, даже и два предисловия), главу о суде над шакалом, возможно, сильно дополнил историю об Иладе и Ирахт и так далее, а самое главное: именно «Калила и Димна», а не «Панчатантра» обошла весь мир, оказав огромное влияние на литературы многих стран, породив массу подражаний и переделок, превратилась в произведения многих жанров, вдохновив авторов стран Европы, Азии, Африки в разные века писать о том же, о чем повествует «Калила и Димна».
ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ «КАЛИЛА И ДИМНА», НАПИСАННОЕ БАХНУДОМ ИБН САХВАНОМ, ЧТО ИЗВЕСТЕН ТАКЖЕ ПОД ИМЕНЕМ АЛИ ИБН АШ-ШАХ АЛЬ-ФАРИСИ, С ВВЕДЕНИЕМ ПЕРЕПИСЧИКА РУКОПИСИ
Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, я, Бахнуд ибн Сахван, начиная свое предисловие, говорю о причине, побудившей Байдабу, философа из земель индийских, главу благочестивых брахманов, составить для царя Индии Дабшалима книгу, которую назвал он «Калила и Димна».
В этой книге Байдаба изложил свои сокровенные мысли в забавных рассказах о животных и птицах, наделив их человеческой речью. Облек он мудрость в одеяние смеха, дабы сокрыть истинную цель книги от непосвященных невежд, не дать расхитить сокровища ее недостойным и уберечь от осквернения чистый источник и вечную красоту мудрости, коя доступна лишь философу, что возлюбил совершенство и к нему лишь стремится, открывается только истинному разуму, очищая помыслы и облагораживая поступки.
Далее говорится о том, как царь Ирана Хосрой Ануширван, сын Кубада, внук Файруза, послал Бурзое, знаменитого мудреца и прославленного целителя, в страну индийцев, чтобы тот добыл для него эту книгу о Калиле и Димне. И поведал Бахнуд, сколь много пришлось Бурзое потрудиться, пока он не вошел в доверие к жителям земель индийских. И тогда лишь смог он найти человека, который тайно переписывал для него по ночам повесть о Калиле и Димне и другие мудрые книги индийских ученых, что хранил царь Индии в своей сокровищнице как зеницу ока. И Бурзое вывез эти книги вместе с игрой шатрандж[4].
Рассказав о путешествии Бурзое в индийское царство, совершенное им для того лишь, чтобы добыть эту прославленную книгу и переложить ее на язык персов, я превозношу достоинства повести о Калиле и Димне и заклинаю того, кто приобрел ее, хорошенько прочесть и изучить все, что в ней содержится, а потом поразмыслить над тайнами, в ней скрытыми, и убедиться в ее пользе и преимуществе перед другими сочинениями. Кому же не откроется глубокий смысл этой книги, тот не достигнет заветной цели.
Далее говорится о том, как Бурзое, вернувшись из странствий, прочел вельможам и царедворцам книгу о Калиле и Димне и пояснил, почему вазир царя Ануширвана Бузургмихр добавил отдельную главу, назвав ее «Рассказ о лекаре Бурзое», где поведал о жизни этого славного мужа со времени его рождения и до той поры, когда Бурзое возлюбил мудрость, стал обучаться наукам и достиг в них совершенства, выказав необычайное рвение. Поместил он эту главу перед рассказом о льве и быке, с которого начинается повесть о Калиле и Димне.
