В это время Квашнева, а за ней Сонечка вылезли из-под кручи. Квашнева сердито стряхнула с себя руки Нила и Никитая.
Квашнева. С тобой, Никитай, в жизни больше не поеду. Вон! Прочь от меня, негодники! Иди к лошадям. (Садится на пень.) Подраться ему приспичило. Ведь лошади могли дернуть и расшибить меня, как тыкву.
Никитай. Не дернули же. (Уходит.)
Нил. Вы сухонькая, Марья Уваровна, капельки не попало, дозвольте репейничек снять.
Квашнева. А ты, чучело, сударь мой, передай своему Клавдию Петровичу – на него в суд подам за негодные дороги…
Нил. Дождь один виноват, плюхал всю ночь, плюхал, Марья Уваровна…
Квашнева. Вот я тебе плюхну. Я тебе не Марья Уваровна. Да что ты стоишь? Беги, одна нога здесь, другая там, доложи барину, что сижу в его лесу на пне, как куча.
Нил. Лечу-с… (Повернулся, побежал.)
Квашнева (вдогонку). Народ гони с рычагами, коляску рукой не вызволить…
Нил (стал). А я старался, грибков для вас посбирал, все думаю – уж чем угодить Марье Уваровне… (Убегает.)
Квашнева. Вот так пассаж![3] Чинили, чинили коляску, а теперь опять чини. Софья, не сиди на голой земле, подстели ватерпруф.[4]
Сонечка слушается.
И вам, сударыня, хоть и не знаю имени-отечества, а не советую. У нас помещица одна, Собакина, села на холодную землю и простудилась…
Нина. На мне теплая юбка, ничего…
Квашнева. Мошенники эти кучера, нарочно норовят залезть куда-нибудь погаже, в болото.
Сонечка. Воображаю, мама, Клавдий Петрович как засуетится. Ну, чтобы если приехали просто, а вы все сердитесь.
Квашнева. Она у меня дурочка… Замуж ее отдаю за Коровина. Но до чего неповоротлива – я за нее расшибаюсь, она же вот, как сейчас, – каменная, нос этот у нее кверху…
Сонечка. Заладили свое при посторонних.
Нина. Скажите, где застраховано это имение?
Квашнева. Не здешняя вы?
Нина. Нет, проездом.
Квашнева. Ну, то-то. Сколько я крови через его страховку испортила – сказать трудно, нигде не застраховано – вот и все. На что глухой наш уезд, а даже мужик последний от огня в сохранности, кроме Клавдия Петровича, подите с ним поговорите…
Нина. Вот и прекрасно, очень кстати…
Квашнева. Да… Ну да… (Помолчав.) Что кстати-то?
Нина. Это меня очень устраивает.
Квашнева. Устраивает; конечно, – не пешком же вам за собой чемодан таскать… Клавдий Петрович тарантас одолжит с удовольствием.
Нина. Именье огромное, я слыхала, должно быть, Коровин прекрасный хозяин.
Квашнева. Да уж такой хозяин… По правде скажу – все мы живем с прохладцей, не торопясь, не как в других уездах; там и фабрики, телефоны, и не разберешь – помещик это или жулик: слава богу, телефона у нас нет и в помине. Как можно с человеком говорить и рукой его нельзя достать, ведь он тебе в трубку такое брякнет – поди потом, судись!
Сонечка. Что это вы, мама.
Квашнева. Говорю, значит, знаю, не перебивай. Живем тихо, ну, а уж на Клавдия Петровича плюнешь иногда, до чего увалень.
Нина. А что?
Квашнева. Нельзя сказать, чтобы ленив, а необыкновенный увалень: в поле ему ехать – дрожки эти с утра до ночи у крыльца стоят, а он лежит на диване, переворачивается.
Сонечка. На стене газеты читает, в зале штукатурка обвалилась, под ней старые газеты, честное слово.
Квашнева. А ты не смейся при посторонних, кто смеется, тот глупый. Прислугу такую же завел: вот этого Нила, прости господи, да чучелу Катерину. Нарочно таких не выкопаешь… Так вы куда это едете?
Нина. По делам.
Квашнева. По каким делам?
Нина. Страховым.
Квашнева. Страховым? Ах, батюшки!
Нина. Я страховой агент.
Квашнева. Агент? Софья, уйди-ка, посбирай грибы…
Сонечка встает.
Иди, иди…
Сонечка. Кажется, не маленькая… (Ушла направо.)
Квашнева (очень заинтересованная). Замужем?
Нина. Нет.
Квашнева. Девица?
Нина. Право, не знаю, как ответить. Я самостоятельная, моя фамилия Степанова, зовут Нина Александровна.
Квашнева. А не из евреев?
Нина. Нет, не из евреев.
Квашнева. То-то, хотя евреи хорошие бывают. (Рассматривает.) Агент… (Жалобно.) Ай, ай, ай, милая, это страховое-то для вида у вас только?
Нина. Как для вида, я этим живу, небольшой пока заработок, но все зависит от старания.
Квашнева. Стараться приходится?
Нина. Не всегда, конечно; вот как сегодня в лесу – право, не хочется ни о чем хлопотать.
Квашнева. Размякли?
Нина. Почему-то мои воспоминания все связаны с такой вот осенью…
Квашнева. Значит, было дело…
Нина. Да, женщины трудно забывают некоторые вещи.
Квашнева. По холостым, чай, больше ездите?
Нина. Что?
Квашнева. А вы на старуху-то не фыркайте. (Шепотом.) Дело женское, – сама скажу по секрету, – дочь мою Софью насилу держу, так и рвется. Вот какие девицы пошли. Подите-ка поближе.
Нина подходит.
Есть у нас один помещик, нахал и мот; именьишко половину в карты проиграл, половина – под векселями. Словом, одни усищи – весь его капитал. Хорошо. Дочь моя Софья и влюбись в него, прямо вынь да положь! Много ли девчонке нужно. А ведь я мать, милая. Сами едва выкручиваемся. Одна надежда на Коровина. Говорю прямо – свои мы, одной семьей живем… А этот прохвост видит, что кусочек мимо рта проходит, возьми да и расскажи все Коровину, Клавдию Петровичу. Тот и уперся, не женюсь и не могу. Прямо в стену рогами. А мне дурацкий предлог придумал с каким-то портретом. Видела я этот портрет. Так – мордашка, – на вас похожа отчасти… Да какая бы ни была, нельзя же в портрет втюриться, его не ущипнешь. Словом, еду окончательно припереть жениха… Ах, милая моя, увидела я вас и сразу поняла, что мне господь помощницу послал.
Нина. Что вы, какой же я вам совет подам?
Квашнева. Не совета, душа моя, а дело… Вам все равно. Вы женщина видная, да и занятие ваше по мужской части, вертнете раза два хвостом, Артамошка этот и голову потеряет, о моей дуре забудет и думать. Падок он до женщин, Артамон-то Васильич.
Нина. Какой Артамон Васильич?
Квашнева. А Красновский.
Нина. Он здесь!
Квашнева. А вы разве знакомы?.. Еще бы, его все дамы очень знают. Вот я и говорю – вас бог послал… едем, едем со мной, душенька. Проживете денька три, Клавдий Петрович даме нипочем не откажет, застрахуется у вас непременно; экипаж вам дадим новешенький, поедете отсюда уж не одна, а с приятелем. Ну, что? Согласны, красавица?
Нина (отходит). Ах, подождите.
Квашнева. Подожду, не каплет. Подумайте, душенька, в эту вашу страховку все равно никто не поверит.
Никитай (входит). Барыня!
Квашнева. Что тебе?
Никитай. Муха лошадей заела.
Квашнева. Сейчас побегу твоих мух отгонять! Иди, иди прочь, сорви ветку, отмахивайся.
Никитай стоит.
Пошел!
Никитай. Не пойду я, меня там Володька срамит.
Квашнева. Какой Володька?
Никитай. Ихний кучер.
Квашнева. И срамит, верно, за дело.
Никитай. Не за дело срамит; в ноги кланяется: прости, пожалуйста, говорит, ты меня конокрадом обозвал.
Квашнева. Ах, батюшки, он моих лошадей украдет! (Встает, торопливо идет в кусты и под кручу.) Разиня!
Нина (стоит, страшно задумавшись; потом бежит к кустам). Владимир, Володька, ямщик! Ну что, можно ехать? Как-нибудь? А верхом? Что? Ну, а села нет поблизости? (Отходит.)
Голос Сонечки (вдали). Ау!
Голос Артамона (поближе). Ау!
Так несколько раз. Голос Артамона все ближе, Сонечкин удаляется.
Нина (вслушивается со страхом). Знакомый голос. Артамон (входит). Соня, где ты? (Увидал Нину.)
Нина горько усмехается.
Что за черт?.. Неужто ты? Нина. (Засмеялся.)
Нина отвернулась.
Ведь это прямо анекдот, вдруг ты – в нашей глуши. Да каким же ветром?.. Ведь ты же в Москве живешь?
Нина. Нет, здесь.
Артамон. Голубушка моя, но ведь ты чертовски похорошела!..
Нина. Ах, что там.
Артамон. Нет, прямо красавица!
Нина. Что вам нужно?
