ветхой рваной одеждой. За дощатой перегородкой стояла кровать Идалины. Орасио бросил на нее сладострастный взгляд. Но сеньора Жануария уже указывала ему на внутреннюю лестницу, приглашая подняться. Младшие братья Идалины, догадавшись, что пришел кто-то чужой, прибежали сверху и сгрудились на ступеньках.
— Э, да ты здорово вырос… И ты тоже… И ты… — говорил им Орасио.
Второй этаж, весь черный от сажи, составляли кухня и большая комната, где стояла двуспальная супружеская кровать, а на полу у стены был постлан соломенный тюфяк для детей. Как и в других домах поселка, второй этаж заканчивался получердаком, куда через узкий коридор попадали по лестничке. Здесь на одной стороне был рассыпан картофель с огорода, на другой на соломе спали старшие дети.
Дядя Висенте, который был глуховат, заметил Орасио лишь тогда, когда гость и сеньора Жануария оказались у него перед носом. Старик лежал в ожидании ужина. Вскочив с кровати, он закричал:
— Ура! Я знал, что ты придешь. Ну, рассказывай, как тебе там жилось?
Вошли старшие братья Идалины — Роман и Зека. Поздоровавшись с ними, Орасио стал рассказывать о своей жизни в армии. Постепенно он начал трусить: «Зачем я поднялся сюда? Нет, я им сегодня ничего не скажу. Надо сначала подумать, как это преподнести. Пожалуй, лучше отложить разговор, пока я не устроюсь на работу, а тогда встретиться с родителями Идалины наедине, без Романа и Зеки».
Дядя Висенте пододвинул ему скамейку:
— Не хочешь ли посидеть с нами?
— Нет, большое спасибо. Сегодня не могу задерживаться. Уже поздно. Я зашел только повидать вас.
Орасио начал спускаться по лестнице, продолжая говорить. Ему показалось, что сеньора Жануария читает в его душе, так как, встретившись с ней взглядом, он увидел в ее глазах немой вопрос.
Идалина ждала его внизу.
— Сказал ты им что-нибудь? — шепотом спросила она.
— Нет. В другой раз… Если подвернется случай, скажи им сама…
Он погладил Идалину по щеке и вышел.
Орасио медленно шагал по улице, засунув руки в карманы и насвистывая. Не очень-то хорошо прошел первый день… Он думал, что Идалина сразу одобрит его решение, а на деле ему пришлось потратить пропасть времени, чтобы уговорить ее. И все же она и до сих пор, кажется, не вполне убеждена…
Пилот бежал рядом, но, почуяв, что дом близко, вырвался вперед и сунул голову в полуоткрытую дверь. Орасио вошел следом за собакой и поднялся по ступенькам наверх.
— Ну и дымище! — проворчал он.
Юноша с трудом различил мать, присевшую на корточки возле очага, где огонь только начинал разгораться… Подальше, на дубовом чурбане, сидел отец и пришивал подметку к старому башмаку. Сеньор Жоаким не был сапожником, но имел большие способности к этому ремеслу. Заплатки, подметки, набойки, каблуки — все, что не требовало машинной работы, он делал очень хорошо и даже с большей тщательностью, чем профессионалы. Они враждовали с Жоакимом и обычно злословили по его адресу: не платя налогов, он брал за работу дешевле других сапожников. Сеньор Жоаким чинил обувь только по вечерам: ему приходилось пасти свой и чужой скот, обрабатывать клочок земли у подножья гор и даже наниматься поденщиком.
Орасио снял шляпу и, переведя взор с отца на закопченные стены кухни, сказал, как бы про себя:
— Все по-прежнему…
Днем, когда Орасио вернулся из Лиссабона, он в радостном волнении не обратил внимания на дом. Теперь же эта картина напомнила ему детство, вечера, которые он провел здесь, пока не стал пастухом у Валадареса.
Старый Жоаким поднял глаза от подметки.
— Что по-прежнему?
— Все как было, когда я уезжал…
— Тебе, значит, хочется, чтобы было по-другому?
— Нет, нет. Это я просто так…
Орасио обвел взглядом грязную, совершенно почерневшую комнату со старой железной кроватью родителей в глубине, с грубым деревенским сундуком и полкой с тарелками и мисками; на очаге — противень для каштанов, напротив, у двери в его комнату, висят его меховые штаны, котомка, куртка и пастушеская шляпа — как будто он никуда и не уезжал.
Семья маленькая, но и дом тесный: только хлев внизу, да это небольшое помещение над ним, где они готовили еду и спали, где проходила вся их жизнь. В поселке было электричество, но не для бедняков — им светила керосиновая лампа или мерцающая масляная коптилка.
Орасио уселся напротив отца, склонив голову и опустив руки. Он молчал. Мысль о том, чтобы жениться и жить в такой закопченной жалкой лачуге, показалась ему теперь еще менее приемлемой, чем когда он отвергал ее в разговоре с Идалиной.
— Однако же есть разница, есть, — медленно проговорил Жоаким. — Ты ее не заметил. Я постарел… вот что… До твоего отъезда видел хорошо, а теперь никак не продену дратву… Мне бы очки, да нет денег…
Орасио взглянул на отца. Он и в самом деле выглядел более сморщенным, более сгорбившимся, чем прежде. А вот мать, терпеливо раздувавшая огонь, нисколько не изменилась. Уже много лет время не может к ней подступиться. У нее все такая же обожженная солнцем кожа, сухие щеки и выступающие скулы. Наблюдая, как она работает, будь то на своем клочке земли или помогая за несколько эскудо другим, люди говорили, что, несмотря на шестьдесят с лишним лет, старуха еще побывает на похоронах всех жителей поселка. «Что вы! — возмущалась сеньора Жертрудес, — у меня с каждым днем все больше седых волос!» Возмущалась, но в глубине души гордилась собой. Она не из сливочного масла, как нынешние девки, нет, она не такова, слава богу!
— Дай-ка мне головешку, мать!
Сеньора Жертрудес передала сыну горящую щепку.
— Я решил отложить свадьбу… Сговорился сейчас с Идалиной… — сказал Орасио, закуривая сигарету.
— Откладываешь свадьбу? — удивилась старуха.
Отец, с шилом в руке и зажатым в коленях башмаком, тоже посмотрел на него с удивлением.
— Это неплохо, потому что женитьба всегда сопряжена с расходами, а сейчас нам живется трудновато, — продолжала сеньора Жертрудес. — Но почему ты откладываешь?
Орасио рассказал о своей мечте — о домике, который стоял у него перед глазами, о своем желании именно там начать семейную жизнь. Отец, не прерывая его, одобрительно кивал головой. Сеньора Жертрудес, устремив взор на сына, казалось, с недоверием относилась не только к тому, что слышала, но и к тому, чего он еще не сказал. И когда Орасио замолк, она спросила:
— Ну ладно! А деньги как достанешь?
И мать и Идалина обе сомневались в нем. Но Орасио по-прежнему был уверен в себе. Он протянул сжатые в кулаки руки и улыбнулся:
— Вот этими руками!.. Я кое-что задумал… Поступлю
