Мак-Аллан с готовностью принял это условие, я тоже обещала соблюдать его. Адвокат попросил меня назначить точный час следующей встречи, я назначила ее на полдень, после чего он ушел, уведя с собой и доктора.
После их ухода господин Бартез рассеял остаток надежды, еще таившейся у Женни, у Фрюманса и у меня.
— Пусть вас не вводит в заблуждение мое внешнее спокойствие, — сказал он нам. — Иначе вести себя с нашим противником я не имею права. Но положение, на мой взгляд, очень серьезно, а предполагаемое путешествие Женни связано с такими трудностями, что я не только не рекомендую его, но, напротив, считаю затеей совершенно безнадежной. Оно и продлится дольше, и окажется бесплоднее любой тяжбы. Все необходимые и возможные розыски с сегодняшнего дня я беру на себя, но рассчитывать на чудо и поэтому отказываться от разумных и неоскорбительных предложений было бы просто вызовом судьбе. Все зависит от формы этих предложений и побудительных причин. Не возмущайтесь, господин Костель, а вы, Люсьена, не будьте заранее предубежденной. Пока я еще не улавливаю мотивов, толкающих вашу мачеху такой дорогой ценой покупать у вас отказ от имени, которое вы могли бы носить без всякого ущерба для нее. Тут что-то кроется, и при большой осмотрительности и терпении мы проникнем в эту тайну. Если в ней окажется нечто оскорбительное для вас, я первый буду настаивать на непримиримой борьбе. В противном случае долг ваших друзей — просить вас хорошенько поразмыслить и, быть может, когда приспеет время, пойти на уступки.
С мнением господина Бартеза согласился и Фрюманс, а это, в свою очередь, поколебало господина Костеля и Женни. Оба они обещали ничего не предпринимать, пока не прояснится суть дела: Фрюманс рассчитывал до нее докопаться, господин Бартез надеялся ее разгадать.
— Вот что, мадемуазель Люсьена, — прощаясь, сказал Фрюманс, — я попытаюсь проверить предположения, которые покамест не хочу высказывать вслух, хотя, видимо, они возникли и у господина Бартеза, а вы тем временем докажите, что не менее искусны, чем господин Мак-Аллан, и заставьте его выложить карты на стол. Нам обязательно надо разузнать, действительно ли ваша мачеха заочно возненавидела вас, и, если это правда, выяснить, чем такая ненависть вызвана.
— К несчастью, Фрюманс, я совсем неискусна, а Мак-Аллан, боюсь, чересчур искусен.
— Чересчур? Нет, это не так, — возразил Фрюманс. — Быть чересчур искусным значит быть двуличным, а господин Мак-Аллан искренен, — не настолько, разумеется, чтобы выдать тайны своих клиентов. Пустите в ход его же оружие, то есть прямодушие. Попробуйте припереть его к стене, пусть он поймет, что вы пойдете на уступки, только если в них не будет ничего унизительного.
— Но зачем идти на уступки? — спросила я Женни, едва мы остались вдвоем. — Если мои права мнимые — пусть меня их лишат. Но почему они требуют, чтобы я продала имя, которое, по их же утверждению, мне не принадлежит? Продать можно лишь свою собственность, а продать чужую — все равно что ее присвоить, украсть. Тебе понятно поведение моей мачехи? Мне оно совершенно непонятно.
— Я твердо верю, что свое имя вы носите по праву, и вижу, что они не надеются так уж легко отнять его у вас, — ответила Женни. — Почему им этого так хочется? Пожалуй, кое о чем я догадываюсь. Вы ничего не знаете о своем отце, а я его историю знаю, но говорить о ней не имела права. Теперь пришло время все узнать и вам, не то вы можете натворить ошибок. Пойдемте пообедаем, а потом я вам все расскажу.
После смерти бабушки мы с Женни всегда обедали вместе. Я и помыслить не могла, что она, стоя за моим стулом, будет мне прислуживать. В конце концов Женни сдалась на мои уговоры, и теперь мы сидели с ней за столом друг против друга. Трапезы наши были так скромны, что помощь прислуги нам была не нужна.
— Знаете ли вы, почему у вашего отца был титул маркиза, а у бабушки титула не было? — спросила Женни за десертом.
— Наверно, она тоже маркиза, но в годы революции из осторожности это скрывала.
— Почему же не напомнила об этом в годы Реставрации, по примеру многих аристократов, которые во время Империи не очень-то любили вспоминать о своих титулах?
— Не знаю, Женни. Наверно, бабушка не была тщеславна, вот и все.
— Ваша бабушка гордилась своей знатностью. Тщеславна она не была, но у всех аристократов такая гордость в крови. Титулы она почитала, поэтому и отмахивалась от того, который ей не принадлежал.
— Значит, она не маркиза?
— И ваш отец тоже не маркиз.
— Какой стыд! Зачем же он присвоил?..
— Господи, он ведь был эмигрант, вот и поступил, как многие другие. Они ничем не владели, кроме имени, поэтому стали прибавлять к нему титул, чтобы им легче было устроиться в чужой стране. Титул помог ему жениться на вашей матери: она не из знатных, но за ней дали неплохое приданое. Отец ваш быстро его проел, ну, а потом остался вдовцом, без гроша в кармане, но зато по-прежнему считался титулованным. Он был красавец, приятен в обхождении и быстро вскружил голову леди Вудклиф, богатой и знатной вдове. Ее родня потребовала доказательств, что он и вправду маркиз, а где ему было взять эти доказательства? Он подумал, подумал и написал своей матери, чтобы она выхлопотала восстановление в его пользу старинного и уже угасшего маркизата Бельомбр: тогда ваш отец звался бы маркизом де Валанжи-Бельомбр или просто де Бельомбр. Он думал — это дело несложное, для него ведь революции словно бы и не существовало. А госпожа даже и пытаться не захотела, считая это нелепой затеей: ни в каком родстве с маркизами де Бельомбр ее предки не состояли, а похвалиться перед Бурбонами она могла только тем, что два ее брата сражались в английской армии против Бонапарта и были убиты. Госпожа не желала напоминать об этом, потому что держалась взглядов своего мужа, который был, как она любила говорить, из породы патриотов. И еще она говорила, что старинное дворянское имя и без титула хорошо и что ей нет нужды себя облагораживать: ее род не уступит в благородстве самому знатному провансальскому семейству. Сын госпожи все-таки женился на леди Вудклиф, несмотря на все препоны со стороны ее семейства: она любила вашего отца. Но потом, видно, ей пришлось в этом раскаяться: он был мот и не разорил ее только потому, что она крепко взяла его в руки и обходилась с ним довольно сурово. Судя по всему, эта женщина — кремень. Но ей так и не удалось принудить своих благородных родственников величать ее маркизой: они продолжали попрекать леди Вудклиф неравным браком, вот она и не может простить госпоже, что та пренебрегла ее желанием. Она так ни разу и не навестила госпожу и не позволила вашему отцу открыто признать вас своей дочерью. Я догадываюсь о ее теперешних замыслах — ваш отец не раз намекал на них в письмах: она желает, чтобы ее старший сын получил титул маркиза, собирается хлопотать об этом при дворе и уж денег тут не пожалеет. Ей нужно добиться, чтобы Бельомбр стал ее родовым поместьем — только тогда она перестанет грызть себя за то, что до сих пор была просто госпожой де Валанжи. Вас хотят навсегда изгнать отсюда — поэтому и предлагают такие деньги. Ей, наверно, кажется, что будущий муж мадемуазель де Валанжи, которая принесет в приданое поместье Бельомбр, без труда добьется и титула. Как иначе объяснить ее поведение?
— Ты, конечно, права. Но согласись, это какое-то помешательство.
— Бог мой, да ведь половину всего, что творится на свете, только помешательством и объяснишь. Потому нам и надо сохранять здравый рассудок и терпеливо обходиться с умалишенными.
— Это святая правда, дорогая моя Женни. Я как раз собиралась сказать, что прощаю твоего мужа. Знаешь, как подумаю, что только благодаря Ансому узнала тебя, так готова благословлять его, несмотря на все неприятности, которые мы терпим из-за него.
Женни поцеловала меня.
— Я тоже виновата в ваших нынешних бедах. Может, пожертвуй я мужем, у нас были бы сейчас доказательства.
— Ты исполнила свой долг, и за это я еще больше тебя уважаю. Понимаешь ли, Женни, сегодня утром я пришла в полное смятение, когда встретила этого англичанина, но потом, услышав нашу с тобой историю, снова набралась мужества. Как бы я гордилась, если бы на самом деле была твоей дочерью!
— Не говорите так! Вы тогда не были бы внучкой своей бабушки.
— Да, это верно, ради нее я обязана отстаивать право на имя, которым она с таким доверием снова меня назвала, и гордиться смею только тем, что я плоть от плоти этого ангела доброты. Ну, а что касается титулов, мне они так же не нужны, как были не нужны ей.
— Вот и хорошо. Но имя ее вам должно быть свято, и продавать его вы не должны. Пусть его отнимут у вас, если смогут и захотят, но пусть никто не посмеет сказать, что у вас его купили!
— Женни, дорогая моя, ты просто читаешь в моем сердце! — воскликнула я. — Это уже твердо решено, и я только потому не отчитала господина Мак-Аллана, как это сделал господин Костель, что не хочу разговоров, будто поступаю под влиянием уязвленного самолюбия, не хочу открытой ссоры. И потом, мне обязательно надо выяснить, почему все-таки они меня преследуют; Фрюманс был прав, когда настаивал на этом.
