- Скучать не было времени. Вчера меня допрашивали до полуночи, а рано утром перевели сюда.
- Ты очень мучаешься?
- Нет, дорогая! Они начали понимать, что я к этому делу не имею отношения. Мне только жаль Нихада. Его храбрые приспешники превратились в шелудивых щенков. Каждый валит вину на других. Уже сегодня они затеяли потасовку. Герои, кричавшие, что готовы отдать жизнь за дружбу, ради общей цели, теперь, чтобы спасти свою шкуру, продают друг друга ни за грош. Горько видеть их такими мерзкими…
Маджиде, внимательно слушавшая его, подумала: «Неужели нам больше не о чем говорить?» Это была не ее вина. Омер держался от нее на расстоянии, старательно избегал тем, которые касались только их двоих.
Против ожидания это не огорчило Маджиде. Но легко ли ей было видеть, что Омер отдаляется от нее? Вместе с тем, какое она имеет право сердиться на него и даже удивляться?
Омер, который, как и прежде, сидел возле нее со свешивающейся на лоб прядью волос, смотрел вокруг бегающими глазками и красиво округлял губы, даже когда молчал, этот самый Омер не вызывал в ней прежних чувств. Она слушала мужа с вежливым вниманием, как дальнего родственника или человека, с которым недавно познакомилась, и не находила в нем почти ничего общего с тем Омером, которого она все еще любила, который жил и, вероятно, всегда будет жить в ее памяти.
По знаку надзирателя они поднялись и расстались спокойно. Омер проводил жену и друга до двери. Маджиде снова увидела на его лице все ту же полуулыбку, напоминавшую скорее гримасу, и эта улыбка долго не выходила у нее из головы.
Дважды в неделю Маджиде навещала Омера в тюрьме и всегда приходила вместе с Бедри. В ее душе по-прежнему боролись противоречивые чувства, в которых она никак не могла разобраться. Когда она не видела мужа, ей казалось, что она все еще любит его, но совместная жизнь уже невозможна. А при встречах с ним она чувствовала, что между человеком, которого она любит, и нынешним Омером нет ничего общего. Тем не менее Маджиде сознавала, что не имеет права бросить его в беде и даже, когда он выйдет из тюрьмы, должна будет некоторое время продолжать прежнюю жизнь.
Предварительное следствие тянулось уже полмесяца. Бедри говорил, что каждый день выяснялось что-нибудь новое. Вообще все дело оказалось не таким уж серьезным. Десять - пятнадцать молодых болванов, надеясь с помощью громких фраз и демагогических статеек сделать карьеру и занять высокие государственные посты, стали орудием нескольких проходимцев, авантюристов и продажных людей. Каждый из этих трусливых недоучек страдал манией величия и считал, что нет и не будет гениальнее философа, историка, критика, поэта, политика или вождя молодежи, чем он. Теперь они рыдали перед судебными следователями, изливали свое горе жандармам, умоляли о помощи надзирателей и, тайком составляя доносы, выдавали новых сообщников, раскрывали все новые, неизвестные следствию преступления своих уже арестованных товарищей.
Все это Маджиде узнавала от Бедри. Омер в последнее время вообще перестал что-либо рассказывать и молча глядел в лицо Маджиде или беседовал с Бедри о погоде.
Маджиде наконец решила покончить с этой неопределенностью. Однажды, когда они договорились встретиться с Бедри в одной из кофеен на площади Беязид, чтобы пойти к Омеру, Маджиде захватила с собой то длинное письмо, которое так и не попало в руки адресата. Она собиралась незаметно от надзирателя передать его Омеру при прощании.
Маджиде вышла из дому около полудня. Они должны были пообедать с Бедри в дешевой столовой, а в два часа отправиться в тюрьму. Молодая женщина ехала в трамвае и боялась засунуть руку в карман, где лежало сложенное вчетверо письмо. «Я не должна этого делать, - думала она. - Нанести ему такой удар, когда он, может быть, еще нуждается во мне. А впрочем, какой это удар? Разве я нужна ему? Он морщится, когда я подхожу к нему. Считает излишним говорить со мной серьезно. Он первый стал держаться от меня на расстоянии. Нет. За это я не сержусь на него. По почему он так незаслуженно обижает меня? Я обязательно передам ему письмо и расскажу, когда его написала. Пусть знает, что я приняла свое решение задолго до сегодняшнего дня, еще ничего не зная о его аресте.
А правда ли, что я не сержусь на него? Ведь это задело бы кого угодно. Быть правой и оказаться виноватой… Интересно, что он думает обо мне? Каждый раз в конце свидания он что-то шепчет на ухо Бедри, и тот утвердительно кивает головой. Я чувствую, что он говорит обо мне, но стесняюсь спросить. Бедри так много делает для нас, идет на такие жертвы, хотя вовсе не обязан. Уже две недели он снабжает меня и Омера деньгами. Две-три лиры, которые каждый раз дает мне Омер, это, конечно, деньги Бедри. Чтобы догадаться об этом, не надо обладать особой проницательностью. Не начал же Омер зарабатывать деньги в тюрьме!.. Но Бедри стесняется предложить мне деньги сам. Как многим я обязана ему! Вернее, мы обязаны…» Маджиде сошла с трамвая. Кофейни на площади Беязид были полны народу. Протискиваясь между столиками, она искала глазами Бедри, но его не было. «Будь он здесь, он сразу же увидел бы меня», - подумала Маджиде. Нахальные взгляды мужчин, сидящих за столиками, казалось, ощупывали ее тело. Растерянно оглядываясь по сторонам, Маджиде заметила за одним из столиков профессора Хикмета с компанией. Здесь были и поэт Эмин Кямиль и публицист Исмет Шериф. Журналист Хюсейн-бей играл в триктрак с председателем благотворительного общества. Маджиде встретилась глазами с профессором и, чувствуя себя растерянной под бесцеремонными взглядами, по привычке направилась к их столику. Но профессор Хикмет быстро отвернулся и с необычайным вниманием стал следить за игрой. Видно, он что-то сказал остальным, потому что те, кто уже успел заметить Маджиде, тоже отвернулись, притворяясь, что не видят ее. Молодая женщина опешила. В первый момент она не могла понять, чем вызвана такая неучтивость добросердечного ученого мужа, который всего пятнадцать дней назад был с ней более чем любезен. Но, вспомнив, что она теперь жена арестанта,. Маджиде рассмеялась: «О господи, да они боятся меня».
Так же, как в казино, она не рассердилась и не удивилась. Что можно ждать от этих типов, которые лишены обычных человеческих достоинств. Ей до боли захотелось попасть в среду других людей. Каких - она не знала и объяснить, что это за среда, - не могла. Ее охватило лишь страстное желание поскорее уйти туда, где нет таких отвратительных рож. Она резко повернулась и увидела Бедри, который шел навстречу и, улыбаясь, махал ей рукой. Они уверили друг друга, что не голодны, и решили идти прямо на площадь Султан-Ахмед.
- Если бы вы только видели этих профессоров и журналистов! - не удержавшись, взволнованно сказала Маджиде. - Они отвернулись при виде меня и стали о чем-то шушукаться. Профессор Хикмет, наверное, сказал: «Ради бога, не смотрите, она идет сюда!» Они все, как коты, выгнули спины и наклонили головы. Вы знаете, что я вспомнила? Когда мне было пять лет, я иногда заходила в комнату бабушки во время молитвы и хотела с ней заговорить. Бедняжка, бывало, отвернется от меня, а я зайду с другой стороны. Тогда она, изо всех сил стараясь не замечать меня, начинает читать суры из Корана громко и с какой-то угрозой в голосе. Меня всегда это очень смешило. Вид этих господ напомнил мне бабушку. Они точно так же старались не глядеть в мою сторону. Но я сама немного виновата. Хотела подойти и спросить, не видели ли они вас…
Бедри слушал ее с улыбкой. Когда она кончила, он заговорил тихим и ровным голосом, так же, как тогда, на вечере:
- Велика честь для этих господ - сердиться на них, Маджиде!
Молодая женщина заметила, что он назвал ее просто по имени. Но в его тоне звучала не задушевность, а скорее снисходительность учителя или старшего брата. Маджиде подумала, что это даже к лучшему, так как сейчас она ни с кем не могла говорить по душам, кроме Омера. И даже с Омером ей не хотелось быть откровенной. Маджиде казалось, что в ее душе сейчас ничто не могло откликнуться на такое ласковое обращение.
- Это раздвоенные личности, их терзают противоречия, - продолжал Бедри. - Честолюбие давит на них и лишает внутренней цельности. Умные и образованные, невежественные и глупые - все они достойны лишь жалости. Их головы забиты мусором. Все в них фальшиво - убеждения, чувства, характеры… Простой человек, любой неграмотный крестьянин или рабочий в тысячу раз лучше их. Потому что некий Хасан-ага думает как Хасан-ага и живет как Хасан-ага. Убеждения у него всегда свои собственные, потому что они - результат его собственного жизненного опыта. Все свои соображения он высказывает только от своего имени. Эти же господа никогда не бывают самими собой. То, что они выдают за мысли, - лишь осколки чужих противоречивых убеждений, которыми они набили свои головы, но не сумели переварить. Мехмед-бей, например, никогда не будет говорить так, как следовало бы говорить Мехмед-бею. Это для него невозможно. Станешь с ним беседовать о политике и услышишь изложение статьи из какой-нибудь французской газеты, а то и последней речи итальянского или немецкого диктатора. Заведешь разговор о музыке и услышишь перевод бог весть какой иностранной книжки или выдержки из сочинения какого-нибудь мусульманского музыковеда… Даже когда он утверждает, что ему нравится то или иное кушание, он говорит не от своего имени. Он никогда не выскажет собственного мнения, предварительно не припомнив, какие блюда любят важные персоны. Мехмед-бей противоречит себе на каждом шагу. Прочтет или услышит о какой-нибудь книге - и тотчас начнет выдавать мысли автора за свои. А тут окажется, что мировоззрение этого автора и его взгляды на искусство прямо противоположны взглядам на музыку, которые Мехмед-бей присвоил у другого. Взгляды и убеждения таких людей, не имея единой основы, распадаются на части, беспрерывно меняются. Естественно, ни один из них не представляет собой цельной личности. Главное для них - наскрести побольше материала для своих разглагольствований. Никто из них не понимает, что только глубокая убежденность и цельность мировоззрения, достигаемые обобщением исторического опыта и наук, делают человека человеком. Вот почему о подобных людях так часто слышишь противоречивые суждения. Один говорит о нем - дурак, другой утверждает - умница, третий считает его безнравственным, четвертый - добропорядочным. Вот это в нем хорошо, говорят, а вот это - плохо. До сих пор не понимают, что человек, его мысли, знания, логика, мораль, короче говоря, все - это единство. Сколь многоликим ни казался бы человек, все его качества где-то в одной точке должны сходиться, создавая гармонию. Это гармоническое единство мы и называем личностью. Вот почему мне так скучны и противны эти фальшивые, жалкие и смешные людишки, о которых только и можно сказать: «Ни то ни се, а серединка на половинку», и я стараюсь избегать их. Семилетний ребенок, с которым я занимаюсь музыкой, если родители еще не успели его испортить и дали ему свободно развиваться, кажется мне куда более интересным, чем все эти знаменитые публицисты и мыслители. Любой официант или лодочник умеет самостоятельно мыслить и усваивать то, что видел и слышал, во много раз лучше и серьезнее, чем все наши интеллигенты. Беседуя с лодочником, я узнаю много для себя нового и вижу перед собой человека, а не говорящую куклу. С первого взгляда они, возможно, покажутся вам не похожими на других людей, но постепенно вы поймете, чего они стоят, даже проявите снисходительность к их грубости и наглости. Каждый из них считает себя интеллигентом, а на поверку оказывается, что ему еще расти и расти просто до звания человека. Чтобы сохранить свой авторитет и положение в обществе, они всеми силами цепляются за личину интеллигента, прибегая для этого к самому невероятному мошенничеству и шарлатанству, и, естественно, становятся интриганами, жуликами, скатываются все ниже и ниже. Беспрерывно уличая друг друга в ничтожестве, они пытаются доказать, что таков весь мир. Но, к счастью, это не так. И не все похожи на них. Есть люди, которые идут крутой и трудной дорогой, но стремятся стать людьми в полном смысле этого слова. Может быть, их мало. Но они есть. Нельзя забывать, что самое страшное в жизни - это потерять надежду. Если таких людей еще мало, если они еще по-настоящему не заявили о себе, то это вовсе не дает нам оснований сомневаться, что в один прекрасный день добро, правда и человеческое достоинство восторжествуют. Те, кто сейчас живет и работает в разных местах страны, в разных условиях, завтра, объединившись, станут могучей силой, и они будут держать в руках самое сильное оружие на свете - правду!
