– Послушайте-ка, – сочувственно сказал Чарли, – ему не повезло, но он получил ровно столько, на сколько рассчитывал, и я не думаю, что это его особенно угнетает. Два месяца – чепуха. И не заметишь, как пройдут. Пойдемте-ка лучше попьем чаю и потолкуем.
Сидя за чашкой чаю под любопытными взглядами официанток, которые незамедлительно решили, что они – только что поссорившаяся влюбленная парочка, они устроили свои небольшие финансовые дела. Часть денег «Дейли трибюн», тех денег, которые так торжественно вручил ему Шаклворс ради рекламного хроникального фильма, сейчас была вручена возлюбленной коммуниста, заключенного в тюрьму Пентонвиля. Чарли засмеялся, подумав об этом.
– Над чем вы смеетесь? – спросила миссис Брукстен, у которой уже просохли слезы.
– Не беспокойтесь, не над вами, – ответил он. – А рассказать не сумею. Всё запуталось.
Сейчас, наконец-то, он узнает об Иде.
Чарли осилил лестницу в конторе киноагентства. «Э, брат, – сказал он себе, – опять история с ожиданием». Комната ожидания, лестничная площадка и половина лестницы были заполнены ожидающими.
– Похоже, что все эти кинодела одно ожидание, – поделился он с высоким пожилым человеком.
– Простите, вы имеете отношение к кино?
Чарли признался, что не имеет.
– Я так и думал, так и думал, – продолжал его собеседник проникновенным и торжественным тоном. – Иначе вы бы не сказали «похоже». Не похоже, а определенно и несомненно одно сплошное ожидание. Надо ждать здесь или еще где-нибудь, пока тебя примут, ждать и ждать. Наконец получаешь работу. Идешь в студию. И там ждешь, прежде чем сыграешь свое, ждешь и ждешь. Потом ждешь, когда тебе скажут, что ты больше не нужен, тогда начинаешь ждать другую работу. Единственное, чего здесь ждать не надо, так это денег, которые ты заработал, – в этом кино идет впереди театра. А так бы всё это – прекрасная жизнь для восточного философа. Был бы получше климат, так я бы сам стал йогом и созерцал бы собственный пуп.
– И здесь всегда так много людей?
– Нет, сегодня немного больше обычного. Говорят, требуется много людей для массовых съемок в «Шепердз буш». А вообще-то это немного. Мне приходилось видеть полную лестницу и на улице очередь метров на тридцать. Вы говорите, что пришли не сниматься?
– Нет, не сниматься. Мне надо узнать, есть ли в студии адрес одного моего приятеля.
– Ах чудак, чего же вы стоите здесь. Так и простоите целый день. Идите прямо в бюро и спросите девушку, есть ли у нее адрес. Если вы будете здесь ждать, когда подойдет очередь, ваш приятель умрет от глубокой старости, прежде чем вы узнаете, есть ли у них его адрес или нет. Да, прямо в эту дверь. Не стоит, не стоит благодарности.
Сначала девушка, которая, казалось, устала видеть вокруг себя людей, даже не хотела слушать его.
– Ждите своей очереди.
– Послушайте…
– У нас такое правило. Без очереди не принимают никого, если не было назначено раньше.
– Но меня не надо принимать, – возразил Чарли.
– Я даже не имею права записать вашу фамилию.
– А я и не хочу, чтобы вы ее записывали. Только послушайте минутку. Я пришел сюда не для того, чтобы получить работу. Я не киноартист. И не буду киноартистом, даже если бы вы мне стали предлагать это.
– О! Тогда другое дело, – радостно сказала девушка, словно ей было ужасно приятно встретить еще одно человеческое существо вместо еще одного киноактера. – Что вы хотите?
– Меня направили сюда, – начал Чарли, считая, что так будет звучать более важно и официально, – чтобы навести справку о молодой леди по фамилии Ида Чэтвик. Возможно, она обращалась к вам и оставила свой адрес.
Девушка достала толстую книгу, полистала ее и затем откуда-то извлекла небольшую фотографию Иды.
– Эта девушка?
– Эта, – подтвердил Чарли. Сердце его забилось так, словно произошло нечто удивительно радостное. Он никогда бы не поверил, что способен так волноваться.
– Я ее очень хорошо знаю, – пожаловалась девушка. – На прошлой неделе она из меня душу вымотала. Никак не могла выпроводить ее. Это она получила премию на конкурсе красоты? Из-за этого она такая и стала.
– Вы знаете где она живет?
– У нее уже два адреса, – ответила девушка тоном, как будто всё, что связано с несчастной Идой, неизбежно рождало неприятности. – Но, похоже, она сама не знает, где будет жить. Да, а второй – меблированные комнаты миссис Малиган, Стенлидейл-роуд, 25, Юго-Западный район.
– Дайте я запишу! – воскликнул Чарли. – И вот еще, где это? Знаете?
– Где-то за Виктория стейшн[22]. Я когда-то там жила. Но теперь не живу.
– Вы не знаете, она не снимается в кино?
– Не знаю, но догадаться нетрудно. Если увидите ее, скажите, чтобы она оставила нас в покое.
– Хорошо, скажу обязательно, – ответил Чарли уже у двери.
В зале и на лестнице было всё еще много ожидающих, и Чарли с трудом выбрался на улицу. Хотя почти все, кто ждал, были очень тщательно одеты, но в глазах у некоторых Чарли заметил то же выражение, что у жителей Слейкби. Можно носить шляпу набекрень, можно аккуратно сбивать тончайшую пыль с отглаженных брюк, но такое вот выражение в глазах говорит, что люди уже на грани голода. Ну и жизнь! Ждать, ждать, быть отлично одетым и всегда мучиться от сосущего голода.
Было уже поздно, когда он отыскал улицу Стенлидейл-роуд, застроенную высокими домами. Дверь дома номер 25 давно не красилась. Окно в подвал было разбито, и из него неслись звуки старого граммофона и запах жареного лука.
Дверь открыла девушка такая маленькая и неряшливая, что она была больше похожа на бездомного ребенка, чем на служанку.
– Могу я видеть мисс Иду Чэтвик? – с бьющимся сердцем спросил Чарли.
– Верхний этаж, направо, – бросил ему ребенок, оставив дверь открытой. – Она дома.
По лестнице он почему-то не шел, а взбирался. Добравшись до верхнего этажа, он остановился, чтобы передохнуть, но не потому, что было тяжело дышать, а оттого, что он мог задохнуться от необъятной радости.
Вот, по правую сторону, ее дверь.
Но Чарли всё стоял и не двигался: кто-то не то чтобы плакал за дверью, а всхлипывал. Странная нежность переполнила его. Он постучал в дверь, всхлипывания тотчас же прекратились. Он постучал еще раз, за дверью послышался шорох. Дверь чуть-чуть приоткрылась.
– Кто там?
– Это я. Чарли Хэббл. Вы помните меня?
И вот он уже в комнате и смотрит на нее. Он видит, какая она несчастная и жалкая, с опухшим от слез лицом, но она та девушка, о которой он всё время думал, которую столько искал.
– Ай-я-яй, нельзя плакать, – сказал он нежно.
Непроизвольно он развел руки, и вот она уже рядом с ним, прижимается лицом к его плечу и горько плачет, а он только крепче прижимает ее к себе и неумело успокаивает.
Пока он ее так растерянно держал, ему вдруг стало всё ясно. Он уже знал, что все ее грандиозные планы рухнули, он знал, что будет просить ее, чтобы она стала его женой, и что, если он будет настойчив, она согласится, он знал, что она слабовольна и тщеславна, что она легко может быть недовольной, и что вообще она не та твердая трезвая девушка, которая могла бы быть отличной женой для такого парня, как он, – он всё это знал, но нисколько об этом не заботился, он был рад, что она с ним, что он чувствует ее своей грудью. Путь, который они изберут, может легко привести их к радостному, может захлестнуть волной бед, но это был путь его и ее, и они или должны были его избрать, или отказаться жить. В эти секунды он не был слепым счастливым влюбленным. Он был мудрецом, одним из тех, для которых вдруг в хаосе мгновенно открывается путь.
– Я столько думала о вас…
– Я думал о вас всё время…
– Я не знала, куда вы…
– День за днем я искал вас, чтобы увидеть еще раз, прежде, чем уеду…
– Это правда?
– С самого первого дня. Только разве я мог подумать, что…
– Даже трудно поверить, правда?
– Очень трудно. А это правда, что вы…
– Вы… Просто вы – это вы… И больше мне никого не нужно.
– О! Повторите это еще. Я не был сам собой с того самого дня, когда видел вас в последний раз…
И, конечно, много-много подобных слов. Сначала слова утонули в чувствах. Их руки, встретившись навсегда, были красноречивее. Он и она, наверное, были – а они так и думали – единственными двумя живыми существами в громадном городе привидений.
Но потом, после чая, как они говорили! Они рассказывали о себе, ободряли друг друга, вспоминали, что делал тогда-то он, что в это время делала она. Они говорили, пока последний луч солнца не исчез из затихающей пучины Стенлидейл-роуд, пока в нижней части неба не зажглись неистовые огни торговых реклам, а в верхней робкие, но непригодные для торговли звезды, на которые они оба смотрели между грязными кружевными занавесками миссис Малиган, а миссис Малиган, сидя у себя в подвале за бутылкой портера, решала, не удвоить ли ей плату за комнату на верхнем этаже с правой стороны, потому что юная леди, которая снимала ее, несомненно, начала древнюю историю. У обоих влюбленных было что рассказать о перенесенных сражениях, но раны Иды были глубже.
