Эрих Ремарк - Время жить и время умирать

Ознакомительная версия.

— Пари, что не заполыхает?

— Что?

— Я спрашиваю, хотите держать пари?

Элизабет рассмеялась. Лысый уставился на них.

— Пари, нахальный мальчишка? А вам, фрейлейн, еще и весело? Поистине, как низко мы пали.

— А почему бы ей не смеяться? — сказал Гребер. — Смеяться ведь лучше, чем плакать. Особенно, если и то и другое бесполезно.

— Молиться вам следовало бы, вот что!

Верхняя часть стены обвалилась внутрь. Она проломила пол над этажом Элизабет. Фрау Лизер, сидя под своим зонтом, начала судорожно всхлипывать. Семейство за кухонным столом варило на спиртовке эрзац-кофе. Женщина, сидевшая в плюшевом кресле, принялась укрывать его спинку газетами, чтобы оно не попортилось от дождя. Ребенок в коляске плакал.

— Вот он и рушится, наш двухнедельный приют, — сказал Гребер.

— Справедливость торжествует! — с удовлетворением заявил лысый.

— Надо было держать пари, теперь бы выиграли.

— Я не материалист, молодой человек.

— Почему же вы так плачетесь о вашей квартире?

— Это был мой дом! Вам этого, верно, не понять.

— Нет, не понять. Германская империя слишком рано сделала из меня всесветного бродягу.

— За это вы должны быть благодарны ей, — лысый прикрыл рот рукой, словно силясь что-то проглотить. — Впрочем, сейчас я бы не отказался от стаканчика водки.

— Поздно хватились. Лучше молитесь.

Из окна комнаты фрау Лизер вырвалось пламя.

— Письменный стол тоже сгорит. Письменный стол доносчицы, со всем, что в нем есть.

— Надеюсь. Я выплеснул на него целую бутылку керосина. Что же нам теперь делать?

— Искать ночлег. А не найдем, переночуем где-нибудь на улице.

— На улице или в парке, — Гребер взглянул на небо. — От дождя у меня есть плащ-палатка. Правда, защита не слишком надежная. Но, может, мы найдем где укрыться. А как же нам быть с креслом и книгами?

— Оставим здесь. А если уцелеют, завтра подумаем.

Гребер надел ранец и взвалил на плечо узел с постельным бельем. Элизабет взяла чемоданы.

— Давай понесу, — сказал Гребер. — Я ведь привык таскать на себе помногу.

С грохотом рухнули верхние этажи двух соседних домов. Горящие куски стропил разлетелись во все стороны, Фрау Лизер взвизгнула и вскочила: описав большую дугу над отгороженной частью улицы, головня чуть не попала ей в лицо. Наконец пламя вырвалось и из окон комнаты Элизабет. Потом обвалился потолок.

— Можно идти, — сказала Элизабет.

Гребер посмотрел вверх, на окно.

— Хорошие часы мы пережили там, — сказал он.

— Самые лучшие. Идем.

Лицо Элизабет освещалось отблеском пожара. Она и Гребер прошли между кресел. Большинство погорельцев уныло молчали. Возле одного лежала пачка книг, он читал. Пожилая пара, тесно прижавшись друг к другу, прикорнула на мостовой, накинув на себя пелерину, так что казалось, будто это какая-то печальная летучая мышь о двух головах.

— Удивительно, как легко отказываешься от того, с чем вчера, думалось, невозможно расстаться, — заметила Элизабет.

Гребер еще раз окинул взглядом все вокруг. Веснушчатый мальчик, забравший чашку, уже уселся в их кресло.

— Пока фрау Лизер тут металась, я утащил у нее сумку, — сказал Гребер.

— Она набита бумагами. Мы бросим ее в огонь. Может быть, кого-нибудь это спасет от доноса.

Элизабет кивнула. Она шла, не оглядываясь.

Гребер долго стучал. Потом долго тряс дверь. Никто не открывал. Он вернулся к Элизабет.

— Польмана нет дома, или он не хочет отзываться.

— Может быть, он уже не живет здесь.

— А где же ему жить? Ведь деваться-то некуда. Нам это стало особенно ясно за последние три часа. Он мог… — Гребер еще раз подошел к двери. — Нет, гестапо здесь не было. Тогда бы все выглядело иначе. Что же нам делать? Может, пойдем в бомбоубежище?

— Нет. А здесь нигде нельзя остаться?

Гребер осмотрелся, ища подходящее место. Ночь уже наступила, и на мрачном фоне багрового неба высились черные зубчатые руины.

— Вон висит кусок потолка, — сказал он. — Под ним сухо. Я укреплю с одной стороны плащ-палатку, а с другой — шинель.

Гребер штыком постучал по потолку: крепкий.

Поискав среди развалин, он нашел несколько стальных прутьев и вбил их в землю. На них он натянул плащ палатку.

— Это полог. А шинель повесим с другой стороны — получится что-то вроде палатки. Как ты считаешь?

— Помочь тебе?

— Нет. Посторожи вещи, с тебя хватит.

Гребер очистил угол от мусора и камней. Потом внес чемоданы и приготовил постель. Ранец он поставил в головах.

— Теперь у нас есть кров, — сказал он. — Бывало и похуже. Ты, правда, не испытала этого.

— Пора привыкать и мне.

Гребер достал ее дождевик, спиртовку и бутылку спирта.

— Хлеб у меня украли. Но в ранце есть еще консервы.

— А в чем варить? Ты захватил кастрюлю?

— Моим котелком обойдемся. И дождевой воды сколько угодно. К тому же осталась водка. С горячей водой получится что-то вроде грога. Это предохраняет от простуды.

— Лучше я выпью водку просто так.

Гребер зажег спиртовку. Слабый синий огонек осветил палатку. Они открыли фасоль, согрели ее и съели с остатками колбасы, подаренной свидетелем Клотцем.

— Будем ждать Польмана или спать? — спросил Гребер.

— Спать. Я устала.

— Придется лечь не раздеваясь. Тебе это ничего?

— Ничего. Я ужасно устала.

Элизабет сняла туфли и поставила перед ранцем, чтобы не стащили, потом скатала чулки и сунула их в карман. Гребер укрыл ее.

— Ну, как? — спросил он.

— Как в отеле.

Он лег рядом.

— Ты не очень расстроилась из-за квартиры?

— Нет. Я ждала этого с первой же бомбежки. Тогда мне было жаль. Остальное время мне судьба просто подарила.

— Это верно. Но можно ли всегда жить с такой же ясностью, с какой думаешь?

— Не знаю, — пробормотала она, уткнувшись в его плечо. — Может быть, когда уже нет надежды. Но теперь — все иначе.

Она уснула. Ее дыхание стало медленным и ровным. Гребер задремал не сразу. Он вспомнил о том, как иногда на фронте солдаты делились друг с другом всякими несбыточными желаниями, и одним из них было как раз вот это: кров, постель, женщина и спокойная ночь.

Гребер проснулся. Он услышал скрип щебня под чьими-то осторожными шагами и бесшумно выскользнул из-под одеяла. Элизабет пошевелилась и опять заснула. Гребер наблюдал из палатки. Это мог быть возвратившийся Польман, могли быть и воры, могли быть гестаповцы — они появлялись обычно в эти часы. Если это они, надо попытаться предупредить Польмана, чтобы он не возвращался домой.

В темноте Гребер увидел две фигуры. Стараясь ступать как можно тише, он босиком последовал за ними. Но через несколько метров все же наткнулся на обломок качавшейся стены, которая тут же обвалилась. Гребер пригнулся. Один из шедших впереди обернулся и спросил:

— Кто тут? — Это был голос Польмана.

— Я, господин Польман. Эрнст Гребер.

Гребер выпрямился.

— Гребер? Что случилось?

— Ничего. Нас разбомбило, и мы не знаем, куда деваться. Я подумал, не приютите ли вы нас на одну-две ночи?

— Кого?

— Мою жену и меня. Я женился несколько дней назад.

— Конечно, конечно. — Польман приблизился. Его лицо смутно белело в темноте. — Вы видели меня, когда я шел?

Гребер секунду помедлил.

— Да, — сказал он наконец. Скрывать было бесполезно. Это не нужно ни Элизабет, ни тому человеку, который прятался где-то в развалинах. — Да, — повторил он. — Вы можете мне доверять.

Польман потер лоб.

— Разумеется. — Он стоял в нерешительности. — И вы заметили, что я не один?

— Да.

Польман, видно, принял какое-то решение.

— Ну, тогда пошли. Переночевать, говорите вы? Места у меня маловато, но… Прежде всего уйдем отсюда.

Они завернули за угол.

— Все в порядке, — бросил Польман в темноту.

От развалин отделилась какая-то тень. Польман открыл дверь и впустил незнакомца и Гребера. Потом запер дверь изнутри.

— А где ваша жена? — спросил он.

— Спит на улице. Мы захватили с собой постели и устроили что-то вроде палатки.

Польман по-прежнему стоял в темноте.

— Я должен вас кое о чем предупредить. Если вас здесь найдут, у вас могут быть неприятности.

— Знаю.

Польман откашлялся. — Все дело во мне. Я на подозрении.

— Я так и думал.

— А как отнесется к этому ваша жена?

— Точно так же, — сказал Гребер, помедлив.

Незнакомец молча стоял позади Гребера. Теперь было слышно его дыхание. Польман прошел вперед, запер дверь, опустил штору и зажег маленькую лампочку.

— Называть фамилии ни к чему, — сказал он. — Лучше совсем не знать их, тогда никого нельзя и выдать. Эрнст и Йозеф — этого достаточно.

Йозеф, человек лет сорока, выглядел очень измученным. У него было удлиненное, типично еврейское лицо. Он держался совершенно спокойно. Улыбнувшись Греберу, он отряхнул известку с костюма.

Ознакомительная версия.