Однако внешность, как известно, еще не все. Если б эта жалкая личность сумела блистать хоть десятой долей того остроумия, каким блистал воображаемый Джордж, кое-какие обломки крушения еще можно было бы спасти. Так нет же! Этот жалкий недотепа еще и онемел! Он мог только кашлять, прочищая горло. Попробуй завоюй сердце хорошенькой девушки хрипловатым покашливанием!
Лицу, как он ни старался, не удавалось придать никакого мало-мальски сносного выражения. Когда он попытался изобразить обаятельную улыбку, получилась кривоватая усмешка. А когда усмешку убрал, лицо застыло в зловещем оскале.
Но больше всего жгла душу Джорджа неспособность выдавить хоть слово. После ухода Уоддингтона протянулось едва ли секунд шесть, но Джорджу показалось, что прошло не меньше часа. Подхлестнув себя, он сипло выдавил:
— Я не Пинч.
— Да? — живо откликнулась девушка. — Как забавно!
— И не Уинч.
— О-о! Еще интереснее!
— А Финч. Джордж Финч.
— Замечательно!
Казалось, что она и вправду довольна, поскольку сияла улыбками, словно он принес ей добрую весть из дальних стран.
— Ваш отец, — продолжал Джордж, не решаясь углубить тему, но и не бросая ее, — решил, что я Пинч. Или Уинч. Но это не так. Моя фамилия Финч.
Взгляд его, нервозно скачущий по комнате, ненароком задел Молли, и он до крайности изумился, не различив в ее глазах потрясенного омерзения, какое должны бы вызвать его внешность и речи у любой здравомыслящей девушки. Да, она удивлялась, но смотрела на него довольно ласково, даже по-матерински; и слабенький проблеск света забрезжил во тьме. Сказать, что он взбодрился, мы не смеем, но в окутывавшей его ночи на секундочку проблеснула одинокая звезда.
— А как вы познакомились с папой?
Ответить Джордж мог. Отвечать на вопросы он был вполне в силах. Вот придумывать темы — дело другое.
— Встретил его у вашего дома. Он узнал, что я с Запада, и пригласил меня к обеду.
— То есть как? Он что, накинулся на вас, когда вы проходили мимо?
— О, нет! Я не то чтобы проходил… Я… э… я в общем-то стоял у входа. Во всяком случае…
— У входа? Почему?
Уши его стали красными, как два спелых помидора.
— Я… это… шел, в общем… в гости.
— В гости?
— Да.
— К маме?
— Нет, к вам.
— Ко мне? — Глаза ее округлились.
— Да. Я хотел спросить…
— О чем же?
— О вашем песике.
— Не понимаю…
— Я подумал… может, из-за нервной встряски… всех этих переживаний… он прихворнул.
— Это когда он убегал?
— Ну да…
— Значит, вы решили, что у него нервный срыв?
— Тут такое движение… — лепетал Джордж. — Его могла машина переехать… Все-таки страшно. Нервы… то-се…
Женская интуиция — поразительнейшая штука. Скорее всего, любой психиатр, дослушав до этого места, прыгнул бы на Джорджа и, прижимая его к полу одной рукой, другой подписал бы необходимое свидетельство. Но Молли проникла в самую суть и умилилась. Она поняла одно: этот молодой человек столь высокого мнения о ней, что, несмотря на всю свою болезненную застенчивость, все-таки решился проникнуть в дом под идиотским предлогом. Словом, она опять убедилась, что Джордж — сущий ягненочек, и ей захотелось погладить его по головке, поправить сбившийся галстук, поворковать над ним.
— Как мило с вашей стороны!
— Люблю собачек, — хрипло выдавил Джордж.
— Это видно.
— А вы любите собачек?
— Просто обожаю!
— И я тоже. Обожаю.
— Да?
— Да. Обожаю. Некоторые их не любят, а я вот люблю. На Джорджа напало красноречие. Блеснув глазами, он нырнул с головой в волны истинной литании.
— Да. Люблю! Эрдельтерьеров, и скотч-терьеров, и сэлихемских, и фокстерьеров. И пекинесов, и абердинцев, мопсов, мастифов и далматинцев. И водолазов, и сенбернаров, пуделей, шпицев…
— Ах, вон что! — перебила Молли. — Вы любите всяких собак.
— Да, — подтвердил Джордж. — Очень люблю. Всяких.
— И я тоже. Есть в них что-то такое…
— Есть. Конечно, и в кошках…
— Да, правда?
— И все-таки кошки — не собаки.
— Да, я тоже заметила…
Наступила пауза. Страшно страдая — ведь на этой теме он мог бы развернуться, — Джордж сообразил, что для Молли предмет исчерпан, и застыл в задумчивом молчании, облизывая губы.
— Значит, вы приехали с Запада? — поинтересовалась она.
— Да.
— Там, наверное, красиво.
— Да.
— Прерии всякие…
— Да.
— А вы не ковбой?
— Нет. Я — художник!
— Художник? Пишете картины?
— Да.
— И у вас есть студия?
— Да.
— А где?
— Да. То есть на Вашингтон-сквер. В доме «Шеридан».
— «Шеридан»? Правда? Тогда, наверное, вы знакомы с мистером Бимишем?
— Да. Да. Конечно.
— Он такой душечка, правда? Я знаю его всю жизнь.
— Да.
— Наверное, это так увлекательно — быть художником?
— Да.
— Мне бы очень хотелось посмотреть ваши картины. Теплое блаженство разлилось по телу Джорджа.
— Могу я прислать вам одну? — проблеял он.
— О, конечно!
Джордж так воспрял от такого непредвиденного поворота, что невозможно и предугадать, к каким вершинам красноречия он воспарил бы, побудь еще минут десять в обществе этой девушки. То, что она готова принять его картину, их очень сблизило. Еще ни один человек не брал его картин. И впервые с начала беседы он почувствовал себя почти легко.
К. несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.
— Что ты тут делаешь, Молли? — осведомилась она. Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.
— Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч — художник! Он пишет картины!
Миссис Уоддингтон не ответила, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не рассматривала — так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызывало никаких личных чувств.
Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Описания Молли обеспокоили миссис Уоддингтон еще в спальне, и теперь они вынырнули из глубин подсознания, как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и некрасивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.
Кажется, она говорила, что он будет задыхаться, краснеть, ломать пальцы, странно булькать, пыхтеть и топтаться… Точно так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал самое дурное воздействие на Джорджа Финча, и редко, за всю его карьеру, удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, пожалуйста!
Да еще художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не жаловала больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он — один из них!
— Наверное, — сказала Молли, — нам лучше подняться наверх?
Миссис Уоддингтон очнулась от транса.
— Тебе лучше подняться наверх!
Интонация ее пробрала бы и самого толстокожего человека.
— Я… э… наверное… — пролепетал Джордж. — Уже поздновато…
— Вы не уходите? — забеспокоилась Молли.
— Разумеется, мистер Финч уходит, — промолвила миссис Уоддингтон, и что-то в ее манере подсказывало, что она готова сгрести его одной рукой за шиворот, а другой — за брюки и вышвырнуть вон. — Если у мистера Финча есть дела, мы не должны его задерживать. Доброй ночи, мистер Финч!
— Доброй ночи. Спасибо за… э… приятный вечер.
— О-о-чень лю-ю-безно с вашей стороны!..
— Заходите к нам еще, — сказала Молли.
— Мистер Финч, — возразила миссис Уоддингтон, — очень и очень занят. Ступай наверх, Молли, и немедленно! До-о-оброй вам ночи, мистер Финч!
Она сверлила его взглядом, не совсем соответствующим старым добрым традициям американского гостеприимства.
— Феррис, — крикнула хозяйка, едва за Джорджем захлопнулась дверь.
— Мадам?
— Ни под каким видом не впускайте в дом человека, который только что вышел отсюда.
— Слушаюсь, мадам!
