— Ровно маки в поле, — сказал немолодой орловец и, сняв шапку, торжественно перекрестился. — Ну, братцы, постоим?
— Постоим, Акимыч! — вразнобой отозвались солдаты, торопливо осеняя себя крестными знамениями.
— Без толку не стрелять! — крикнул Гавриил орловцам из соседнего ложемента. — Подпускай ближе и бей залпами!
Грохот первого орудийного выстрела перекрыл его слова. Малая батарея, расположенная на восточной стороне горы святого Николая, открыла огонь. Вслед за ней заговорили орудия Стальной батареи, стоявшей ниже Малой, левее ложементов Олексина. Снаряды рвались в гуще турецких колонн, но сулеймановские аскеры неудержимо катились в седловину, к шоссе и отрогам Святого Николая.
— Картечь их сегодня не остановит.
Рядом с Гавриилом оказался капитан Перван Нинов, накануне прибывший на перевал вместе с сыном подпоручиком Ангелом Ниновым и небольшим пополнением. Капитану поручили участок левее и подчинили Олексину; Гавриил, мало зная Нинова, относился к нему с особым уважением. Старик — ему уже исполнилось 68 лет — сражался под Севастополем, где отвага его была отмечена не только орденами, но и офицерским званием.
— А что остановит, капитан?
— Мы.
Это было сказано с неколебимой убежденностью. Гавриил посмотрел на хмурое, иссеченное шрамами и морщинами лицо ветерана.
— Говорите это почаще нашим ополченцам, капитан Нинов.
— Скаты круты, поручик. Контратаковать легко, а возвращаться трудно. Не бросайте всех сил в атаки: кто-то должен прикрывать отход.
— Благодарю, Нинов.
Все это они прокричали: артиллерийская канонада заглушала слова. Малая и Стальная батареи били картечными гранатами, каждый залп оставлял на месте десятки тел в синих мундирах, но аскеры упорно шли вперед.
— Ай, будет жарко! — весело прокричал ополченец с Таковским крестом Тодор Младенов. — Снимайте мундиры, болгары! — он глянул на поручика. — Можно, господин поручик?
Олексин сердито отмахнулся: он смотрел вниз, куда спускались турки, и считал шаги, чтобы не запоздать с залповым огнем. Но картечь продолжала кромсать ряды атакующих, колонны их уже не выдерживали прежнего равнения, и поручик облегченно вздохнул:
— Вот теперь можно снять мундиры!
Турки резко замедлили движение, затоптались и повернули назад. Русские батареи выпустили вдогонку несколько снарядов и прекратили стрельбу: боеприпасы шли на счет, а день только начинался. А когда смолк грохот, восторженное «Ура!» прокатилось по всей позиции. Первая турецкая атака была отбита одним артиллерийским огнем.
— В атаки воины должны идти без перерывов, — приказал Сулейман, узнав о провале. — Пусть падают тысячами: на их место станут другие. Офицерам идти позади цепей и стрелять в каждого, кто повернет назад. Из сигналов отныне допускаются только «сбор», «наступление» и «начальник убит». Атаковать гору с юга и востока, отрезать от центральной позиции и уничтожить защитников. Атаковать, атаковать, атаковать беспрерывно!
Синие клубы порохового дыма стлались в неподвижном воздухе. Еще все молчало, еще не началась обычная неприцельная и частая турецкая стрельба, и только русские солдаты оживленно переговаривались, с любопытством разглядывая синевшие на противолежащих склонах груды тел. Никитин успел сбегать на Малую и Стальную батареи, пожать руку каждому артиллеристу и теперь сидел на бруствере олексинского ложемента и восторгался. Восторгался первым боем, в котором ему посчастливилось участвовать лишь в качестве зрителя, работой артиллеристов, синими дымами, нежарким еще солнцем и вообще всем, что видел.
В ложементах ополченцев было тише, чем у орловцев. Хмурое лицо старого капитана Нинова и молчаливая сосредоточенность Олексина сдерживали даже самых молодых. Они верили опыту своих командиров и понимали, что это еще не атака, а жестокая ее демонстрация. Едва ли не первыми подхватив «Ура!», они тут же и замолчали, услышав фразу Первана Нинова:
— Еще не вечер, болгары.
Вскоре противник возобновил штурм. Аскеры наступали не только со склонов Тырсовой горы: густые колонны их показались на шоссе. Извилистая дорога позволяла Большой и Малой батареям вести огонь лишь на отдельных открытых участках; турки перебегали их, скапливаясь в недосягаемых для артиллерии местах, и вновь упорно продвигались вперед. Действуя так, они в конце концов прорвались бы к отрогам горы святого Николая, где их никак не могли поразить русские снаряды, и оттуда всей мощью ударить по малочисленным защитникам южных отрогов, которые шипкинцы называли Орлиным гнездом. Скалы здесь почти отвесно обрывались вниз, но аскеры Сулеймана, пройдя жестокую школу боев в Черногории, не боялись скал, пропастей и обрывов. Начальник южной позиции полковник граф Толстой понял опасность.
— Взрывайте фугасы.
Первый фугас был взорван неудачно: Романов неверно определил расстояние, и взрыв произошел раньше, чем подошли турки. И все же сила его была такова, что противник сразу отхлынул: первая атака Селиха-паши по шоссе была сорвана.
Однако свежие таборы Реджеба-паши по-прежнему яростно рвались к левому флангу, стараясь во что бы то ни стало пробиться к Стальной батарее, овладеть ею и разрезать всю русскую оборону. Их громили пушки со Стальной и Центральной батарей, но орудия могли вести огонь только по скатам Тырсовой горы. Ниже, в седловине между Тырсовой и Николаем, лежало мертвое пространство, недоступное артиллерии; достигнув его, аскеры получали передышку, возможность накопить силы и атаковать вверх по склону расположенные по гребню ложементы.
Артиллерия могла отбросить, сорвать начало турецкой атаки, но на втором ее этапе она была бессильна. Защитникам оставалось рассчитывать только на свои силы: на залповый огонь и штыковые контратаки. И из всех ложементов еле слышно за ревом снарядов, криками «Алла!» и воем турецких рожков донеслось:
— К стрельбе готовьсь! Залпами пополувзводно!..
Почудилось, будто эту команду услышали турецкие стрелки: град пуль обрушился на ложементы. Высланные Реджебом-пашой черкесы укрылись в скалах Тырсовой горы, откуда и вели безостановочный огонь из дальнобойных магазинок. Упали первые убитые.
— Садись!.. — срывая голос, закричал Гавриил. — Всем сесть в ложементах! Сесть!..
Команда перекинулась к соседям, ополченцы и орловцы укрылись за камнями, а пули продолжали полосовать воздух над головой. Жужжанье их слилось в единый гул, из которого выделялись лишь тупые короткие удары: свинец плющился о камень.
Пока аскеры Реджеба-паши прорывались сквозь заградительный огонь батарей, на шоссе вновь началось наступление. Среди синих колонн атакующих замелькали белые одежды мулл, взвыли рожки, донеслось далекое «Алла!». Большая и Малая батареи вели частый огонь, но противник умело использовал изгибы шоссе. Волна все ближе и ближе подкатывала к Орлиному гнезду.
— Прошу более не ошибаться, поручик, — сквозь зубы сказал Толстой.
Романов и сам понимал, что ошибиться нельзя: он стоял в рост, держа провода от гальванической батареи, и напряженно следил за турками. Вокруг него жужжали пули, одна ударила в бок, но поручик даже не почувствовал, что ранен. Затаив дыхание, он считал шаги, он весь был там, у своих фугасов. «Только бы не перебило провода, только бы не перебило провода…» И соединил контакты как раз тогда, когда первые ряды вступили на фугас. Вторично гигантский взрыв динамита потряс воздух, взлетела земля, камни, тела в синих мундирах, и колонну будто смыло: с такой быстротой она кинулась назад, подальше от дьявольских русских мин.
— Хвалю, Романов, — сдержанно сказал Толстой. — Ступайте на перевязку.
Напуганные мощными взрывами турки более на шоссе не показывались, но продолжали упорно рваться к отрогам левого фланга. Картечные гранаты вырывали десятки атакующих, но уцелевшие с неистовыми криками «Алла!» неудержимо шли сквозь огонь. Такого боевого порыва доселе никогда еще не встречали русские. Все ярусы ложементов давно полыхали залпами, а турки все шли и шли, и на поддержку скатывались новые колонны. Над позицией стоял несмолкаемый грохот, в котором тонули отдельные выстрелы, и солнце тускло светило сквозь сплошную завесу дыма и пыли.
И снова атака захлебнулась. Смолк грохот батарей, турецкие рожки, дикие крики «Алла!», и даже стрельба черкесов стала заметно реже. Противник выдохся. Медленно рассеивался пороховой дым, сползая в низины, сухая каменная пыль скрипела на зубах.
— Раненым на перевязку, убитых убрать из ложементов, — сказал Олексин, обессиленно садясь на горячие камни. — Всем посчитать патроны.
— Живы, Гавриил Иванович? — крикнули из соседнего ложемента.
Поручик с напряжением узнал в грязном, осунувшемся за несколько часов молодом офицере Никитина. Улыбнулся устало:
