Веки ее, отяжелевшие от скорби, были по-прежнему опущены.
— Я не могу сказать: «Останься», — ответила она. — Не могу. Так далеко вперед я не заглядывала.
Нужно признать, что Тэсс, несмотря ни на что, чисто по-женски надеялась в глубине души, что семейная жизнь под одним кровом в конце концов сломит его холодность, даже вопреки его решению. Наивная в обычном смысле этого слова, она тем не менее была настоящей женщиной и была бы лишена женского инстинкта, если бы чутьем не знала, какая сила заключается в такой совместной жизни. Она понимала, что ничто ей не поможет, если она в этом потерпит неудачу. Она твердила себе, что дурно так надеяться — это было уже похоже на план, на хитрость, но она не могла расстаться с этой последней надеждой. Теперь он объяснил ей создавшееся положение с новой для нее точки зрения. Действительно, она никогда не заглядывала так далеко, и отчетливо нарисованная им картина того, как собственные дети будут ее презирать, явилась неотразимым доводом, убившим последнюю надежду в ее глубоко честном сердце. По собственному опыту она уже знала, что бывают такие обстоятельства, когда благополучной жизни лучше предпочесть отказ от какой бы то ни было жизни вообще. Подобно всем просветленным страданиями, она могла в словах Сюлли-Прюдома: «Ты будешь рожден» — услышать приговор своим потомкам.
Но такова лисья хитрость госпожи Природы: до этих пор Тэсс, ослепленная своей любовью к Клэру, не думала о возможных последствиях этой любви, не думала, как отразится на других то, в чем видела она свое — и только свое — несчастье.
Поэтому такой довод показался ей неопровержимым. Но человек слишком нервный склонен оспаривать свои же собственные мнения, и у Клэра возникло возражение, которого он сам почти испугался. Основано оно было на некоторых особенностях натуры Тэсс; и она могла бы этим воспользоваться. Кроме того, она могла добавить: «На австралийском плоскогорье или в техасской прерии кому какое дело до моей беды? Кто будет упрекать меня или тебя?» Однако, подобно большинству женщин, она приняла рожденное минутой опасение как нечто неизбежное. И, быть может, была права. Чуткому сердцу женщины ведома не только ее боль, но и боль мужа; и если бы никто не обратился к нему или к его семейным с упреками, эти упреки тем не менее коснулись бы его слуха, порожденные его собственной фантазией.
Шел третий день их отчуждения. Пожалуй, кому-нибудь мог бы прийти в голову парадокс: если бы у Клэра животное начало было сильнее, он вел бы себя благороднее. Но мы так не говорим. И все же любовь Клэра действительно была слишком духовной, для повседневной жизни слишком неземной; таким натурам присутствие любимого существа нужно не так, как его отсутствие, ибо в разлуке создается идеальный образ, лишенный реальных недостатков. Тэсс убедилась, что ее присутствие не оказывает на него такого влияния, на какое она надеялась. Его метафора оправдалась: она была другой женщиной — не той, которую он желал.
— Я обдумала то, что ты сказал, — заметила она, чертя указательным пальцем по скатерти и поддерживая голову другой рукой, с обручальным кольцом, которое словно издевалось над ними. — Ты совершенно прав, прав во всем. Ты должен от меня уехать.
— Но что же ты будешь делать?
— Я могу вернуться домой.
Клэр об этом не подумал.
— В самом деле? — спросил он.
— Да. Мы должны расстаться; и уж лучше поскорее с этим покончить. Ты как-то мне сказал, что я притягиваю к себе мужчин вопреки их рассудку, и если я постоянно буду у тебя перед глазами, ты, пожалуй, изменить свое решение наперекор желанию и здравому смыслу. А потом твое раскаяние причинит мне страшную боль.
— А ты бы хотела вернуться домой? — спросил он.
— Я хочу расстаться с тобой и уехать домой.
— Значит, пусть будет так.
Она вздрогнула, не поднимая глаз. Слишком остро почувствовала она разницу между предложением и договором.
— Я боялась, что дело этим кончится, — прошептала она; лицо ее было покорно и казалось растерянным. — Я не жалуюсь, Энджел… Я… я думаю, что так будет лучше. Твои слова окончательно меня убедили. И даже если никто не стал бы меня упрекать, живи мы вместе, пожалуй, спустя много лет ты сам можешь рассердиться на меня из-за какого-нибудь пустяка и, зная о моем прошлом, бросишь мне упрек, который услышат мои дети. И то, что сейчас причиняет мне только боль, будет для меня тогда пыткой и убьет меня! Я уеду… завтра.
— И я здесь не останусь. Хотя я и не хотел заговаривать об этом первый, но считал, что будет разумнее расстаться хотя бы на время, пока я не дам себе отчета в случившемся. А потом я могу тебе написать.
Тэсс украдкой взглянула на мужа. Он был бледен, даже дрожал, но, как и раньше, ее поразила решимость этого кроткого человека, за которого она вышла замуж, воля его, подчиняющая грубые эмоции эмоциям более возвышенным, материю — идее, плоть — духу. Склонность, стремления, привычки были словно сухие листья, подхваченные буйным ветром его непреклонной воли.
Заметив ее взгляд, он пояснил свои слова:
— Я лучше думаю о людях, когда нахожусь вдали от них, — и добавил цинично: — Кто знает, быть может, когда-нибудь мы сойдемся от скуки; так бывало со многими!
В тот же день начал он укладывать свои вещи, и она, поднявшись к себе, последовала его примеру. Оба думали об одном и знали это: быть может, на следующее утро они расстанутся навеки, хотя сейчас и прикрывали отъезд успокоительными предположениями, так как оба принадлежали к той породе людей, для которых мысль о всякой разлуке, грозящей стать вечной, была пыткой. И он и она знали, что в первые дни разлуки взаимное их влечение — с ее стороны нимало не зависящее от его добродетелей — может быть сильнее, чем когда бы то ни было, но время заглушит его; практические доводы, в силу которых он отказывался принять ее как свою жену, обретут новую силу в холодном свете грядущих дней. Кроме того, когда двое расстаются, перестают жить одной жизнью и под одним кровом, тогда пробиваются незаметно новые ростки, заполняя пустое место; непредвиденные события препятствуют прежним замыслам, и старые планы предаются забвению.
Настала полночь и миновала незаметно, ибо в долине Фрум ничто не возвещало о приближении полуночного часа.
Во втором часу ночи в темном фермерском доме, бывшей, резиденции д'Эрбервиллей, послышался легкий скрип. Тэсс, которая спала в комнате наверху, услышала шум и проснулась. Это скрипнула ступенька у поворота лестницы, где доска была плохо прибита. Тэсс видела, как распахнулась дверь ее спальни и в полосе лунного света показался ее муж, ступавший с какой-то странной осторожностью; он был в одной рубашке и брюках. Первая ее вспышка радости угасла, когда она заметила, что он бессмысленно смотрит куда-то в пространство. Выйдя на середину комнаты, он остановился и прошептал с бесконечной печалью:
— Умерла! Умерла! Умерла!
Под действием сильного волнения Клэр иногда ходил во сне и даже проделывал странные вещи: так, например, ночью, по возвращении с базара, куда они ездили перед свадьбой, он воспроизвел в своей спальне драку с человеком, который оскорбил Тэсс. Она поняла, что долгие душевные муки снова повергли его в это состояние.
Так глубоко было ее доверие к нему, что бодрствующий или спящий, он не внушал ей ни малейшего страха. Если бы он вошел с пистолетом в руке, и тогда вряд ли поколебалась бы ее вера в него как своего защитника.
Клэр подошел ближе и склонился над ней.
— Умерла, умерла, умерла! — шептал он.
Пристально, с той же беспредельной скорбью смотрел он на нее в течение нескольких секунд, потом нагнулся ниже, обнял ее и завернул в простыню, словно в саван. Подняв ее с кровати с тем почтением, какое принято оказывать покойникам, он вынес ее из комнаты, бормоча:
— Моя бедная, бедная Тэсс… моя дорогая, любимая Тэсс! Такая милая, добрая, преданная!
Неясные слова, от которых он сурово воздерживался наяву, были бесконечно сладки ее одинокому сердцу, изголодавшемуся по ласке. Даже ради спасения своей жизни она не согласилась бы пошевельнуться или вырваться из его рук и положить конец этой сцене. Поэтому она не шевелилась, едва осмеливаясь дышать, недоумевая, что думает он делать с нею. Он вынес ее на площадку лестницы.
— Моя жена… умерла, умерла! — сказал он.
На секунду он остановился, чтобы отдохнуть, и прислонился к перилам. Не думал ли он бросить ее вниз? Инстинкт самосохранения почти угас в ней; зная, что завтра он хотел уехать, быть может, навсегда, она лежала в его объятиях и, несмотря на грозившую ей опасность, испытывала скорее блаженство, чем страх. Если бы они могли вместе упасть и разбиться, как бы это было хорошо, как кстати!
Однако он не уронил ее, а, прислонившись к перилам, запечатлел поцелуй на ее губах — на губах, от которых отворачивался днем. Потом он снова крепко ее обнял и стал спускаться по лестнице. Скрип расшатанной ступеньки не разбудил его, и они благополучно спустились вниз. Освободив на секунду одну руку и поддерживая Тэсс другой рукой, он отодвинул дверной засов и вышел из дому, слегка ударившись ногой, одетой в носок, о дверь. Но, казалось, он этого не заметил и, очутившись на просторе, вскинул Тэсс на плечо, чтобы легче было нести ее; к тому же отсутствие, одежды заметно уменьшало тяжесть его ноши. Он понес ее к реке, находившейся на расстоянии нескольких шагов.
