По обеим сторонам улицы все, что было деревянного, сгорело; среди пустырей полуразбитые каменные дома – нежилые и жилые, с пробоинами, на скорую руку залатанными кирпичом, взятым с других развалин.
От прежнего уцелели только деревья, но и их стало меньше, чем раньше, – спилили на дрова.
Серпилин хотел остановиться здесь, в Рославле, – размяться. Но раздумал. Лучше сделать это, выехав из города. Все же веселее.
Едва миновали Рославль, как увидели впереди хвост колонны «студебеккеров» со 122-миллиметровыми орудиями на прицепах. Семь километров до переезда через железную дорогу все обгоняли и обгоняли эту колонну, но так и не обогнали.
«Студебеккеры» были новые, орудия тоже. Судя по всему, к фронту двигалась артиллерийская дивизия прорыва, или вновь сформированная, или получившая новую материальную часть.
Разгрузились там, в Рославле, а дальше шли своим ходом.
Серпилин прикинул по часам: артиллерия шла по такому графику, чтобы немец не засек с воздуха. Как видно, разгружались еще прошлой ночью, день, рассредоточившись, ждали и двинулись дальше с таким расчетом, чтобы к прифронтовой полосе подойти в темноте, за ночь добраться до места, а к утру исчезнуть в лесах – как ничего и не было!
Впереди показался переезд, мимо которого медленно полз, тоже в сторону фронта, к Кричеву, длинный состав с замаскированными на платформах «тридцатьчетверками». Машина Серпилина остановилась рядом с шедшим в голове артиллерийской колонны «виллисом». У шлагбаума стояли сошедшие с «виллиса» артиллеристы – два подполковника и майор.
Увидев подъехавшего генерала, они издали откозыряли, но не подошли.
И он не стал подзывать их – удержался от соблазна спросить, кто, куда и в чье распоряжение, тем более что отвечать ему на это не обязаны, даже напротив. Да и спрашивать, по сути, не о чем: раз выгрузились в Рославле и идут на Кричев, значит, поступят в распоряжение их фронта; а в какие пункты идут – проезжим генералам, будь ты хоть командарм, знать не положено. С этим у нас в последнее время порядок почти образцовый.
Посидев в машине, он все же вышел размяться, но пошел в другую сторону, а не в ту, где стояли офицеры. От долгой езды побаливала голова, но чувствовал себя лучше, чем ожидал. И это радовало: действительно подлечили, время не потерял.
Интересно, кто его встретит там, на развилке, за Кричевом, и какие новости сообщит? В душе хотелось, чтоб Захаров. Бывает, что и дольше живут на войне бок о бок командарм с членом Военного совета, а все не притрутся друг к другу. Приходилось слышать про такое. А они с Захаровым и не притирались, само собой вышло.
Когда Серпилин вернулся к «виллису», Гудков и Евстигнеев уже поменялись местами: Гудков сидел за баранкой, а Евстигнеев – сзади.
Мимо шлагбаума, громыхая на стыках и вдавливая в насыпь шпалы, тянулись последние платформы с танками.
За переездом километра три проскочили быстро и опять потащились черепашьим шагом, то и дело съезжая на обочину, обгоняя еще один артиллерийский полк на «студебеккерах». У этого материальная часть уже побывала в боях. На кузовах машин, на лафетах и щитах орудий царапины, вмятины, следы осколков.
Обогнав и этот полк, снова километров пятнадцать ехали свободно, только иногда придерживали ход, разъезжаясь со встречными машинами, пока уже вечером не настигли колонну тяжелых 203-миллиметровых гаубиц на гусеничной тяге. Эти занимали чуть не всю ширину дороги, и Гудкову пришлось попотеть, объезжая их в темноте одну за другой.
«Все по графику, – снова подумал Серпилин. – Этих пустили вперед, с интервалом, чтобы не создали пробки».
Радость, которую он испытывал, обгоняя артиллерию, была сильней досады на задержки в пути. На их фронт двигалась такая сила, какую не под каждый праздник дают!
Гудков наконец обогнал голову колонны и, вырвавшись на свободу, снял пилотку и отер пот; на последнем десятке километров ему досталось – обгоняя, шел левыми колесами по обочине, на волосок от того, чтобы забуриться в кювет.
«Смело водит!» – с удовольствием подумал Серпилин, окончательно решив, что не станет заменять Гудкова.
Пока добрались до Кричева, пришлось обгонять ночью тылы еще какого-то хозяйства, судя по количеству бензозаправщиков – танкового.
Хозяйство – слово не военное, скорей мужицкое, и в прежнее время его в военном обиходе не было, а в войну оно как-то незаметно укоренилось. Сначала возникло как средство маскировки – чтобы не называть по номерам ни полки, ни дивизии, ни армии, – хозяйство такого-то… по имени, и все тут: хозяйство и хозяйство… А потом постепенно стало самым что ни на есть военным, необходимым словом. Отвечало сути дела.
Действительно, как еще назвать все то, что у тебя на войне в руках, будь ты большой или маленький начальник? Все, что нужно не только для самой войны, но и для людей на войне, – все при тебе. И то, чем воюют, и на чем едут, и чем землю роют, и чем людей кормят, и поят, и моют, и раны перевязывают – все должно быть при тебе, в твоем хозяйстве. Все. От боекомплекта до индивидуального пакета в кармане шинели.
А если чего нет или не хватает, значит, плохой хозяин.
За Кричевом, на втором километре, на повороте вправо, замигали фонариком. Наверное, не им первым – как-никак ждут уже третий час!
«Вот и мое хозяйство», – подумал Серпилин и при свете фонарика, продолжавшего гореть в руке регулировщика, увидел вылезавшего из «виллиса» Захарова. Все-таки встретил Захаров.
– Начальник штаба после обеда в штаб фронта укатил, – сказал Захаров после того, как, помня о сломанной ключице, осторожно обнял Серпилина. – Начальник оперативного отдела трудится. А у нас, членов Военного совета, как некоторые считают, свободное время всегда есть – куда захотел, туда и поехал!
– Ладно клепать на себя, – сказал Серпилин. – Много у тебя свободного времени!
Захаров даже при свете фонарика выглядел усталым.
– Сильно достается?
– По правде говоря, делов невпроворот. Особенно в последнюю неделю, – пояснил Захаров и кивнул на стоящего рядом подполковника: – Вот, взял с собой на всякий случай Прокудина. Если захочешь, оператор тебе по дороге всю обстановку доложит, какая на восемнадцать часов была.
– На месте по карте посмотрим, дотерплю, – сказал Серпилин, здороваясь с Прокудиным.
Он огляделся, может, еще кто стоит, с кем не поздоровался, и спросил о своем заместителе:
– Иван Васильевич не приехал?
– Хотел, да я отговорил, в полуприказном порядке, – сказал Захаров. – Приболел он.
– Опять рана открылась? – с тревогой спросил Серпилин.
– Нет, просто ангина старика прихватила. При его натуре завтра на ногах будет. Поедем?
– Поехали!
– А как?
– Как хочешь.
– Тогда к тебе назад сяду.
– А не вытряхнет тебя с заднего сиденья? Дорога-то, как я помню…
– Давно не был. Дорога теперь у нас лучше, чем Варшавское шоссе. Потрудились.
– Разрешите в вашу машину перейти, товарищ член Военного совета? – спросил Евстигнеев.
– Переходи. Небось заскучал там, в Москве, по фронту? Ничего, теперь снова поездим!
Евстигнеев не ответил, промолчал. Знал, что теперь не поездит.
Захаров и Серпилин сели в «виллис» и проехали первые несколько минут молча, привыкая к присутствию друг друга. Впереди шла машина с заместителем начальника оперативного отдела Прокудиным.
– Дорога действительно неплохая, – заметил Серпилин.
– Через семь километров на собственную армейскую свернем. Это пока еще фронтовая. Ну и наша дорога, пожалуй, не хуже… Уехал наш Бойко в штаб фронта, к начальнику штаба. А завтра с утра и нас с тобой вызывают к новому командующему фронтом. Поедем представляться.
Захаров чему-то усмехнулся. Серпилин не понял чему. Его поразило, что назначен новый командующий фронтом.
– А кого назначили?
– Неужто не знаешь, в Москве не сказали?
– Не знаю.
– Генерал-полковник Батюк. Вчера прибыл и принял фронт.
– А куда же… – начал было Серпилин, имея в виду прежнего командующего фронтом.
– Пока не ведаем. А ведаем то, что едем завтра с тобой знакомиться с новым командующим – генерал-полковником Батюком. Чего на свете не бывает!
«Так вот куда он вдруг исчез из санатория! – подумал Серпилин. – Стало быть, Батюк…»
Новый командующий фронтом генерал-полковник Батюк ожидал приезда Серпилина, которого после вступления в командование фронтом еще не видел.
С Серпилиным должен был приехать и член Военного совета армии Захаров. Его Батюк не видел со Сталинграда; простился с ним, когда был отозван в Москву без объяснения причин, и потом задним числом выяснял, знал тогда Захаров что-нибудь или правда не знал. Хотел проверить, не ошибся ли, считая его откровенным человеком. Оказалось, не ошибся.
«Везет Серпилину, что он с таким членом Военного совета!» – подумал Батюк, вспомнив о первом члене Военного совета фронта – Львове, которому только что звонил.
