силу в ней распознал, — мгновенно собралась с духом и, бледная, едва дыша, стояла, как бы взывая к нему в ожидании.
— Можно мне пойти? — с достоинством спросила она.
— Ступайте. Но только вы, и никто больше, — добавил доктор, глядя, как она удаляется в сторону берега.
— Никто больше? Тогда где же эта девчонка? — в голосе Розы сквозила ярость.
И с той же яростью она резко дернула рукой, пытаясь высвободиться, но доктор удержал ее, будто хотел защитить от того ужаса, что пришлось испытать ему самому. Он взглянул на Тони, который скороговоркой, почти без выражения, произнес:
— Рэймидж, я потерял свою дочь?
— Вы всё увидите. Мужайтесь. Не ходите туда, пока не надо — я сказал Полу, он сделает, что нужно. Стойте! — снова призвал доктор; но в тот же миг опустил руку, почувствовав, что друг, чье движение он хотел остановить, вовсе не пытается вырваться — движение его было всего лишь дрожью человека, в одночасье обессилевшего и сделавшегося больным от потрясения. Тони будто прирос к земле. С почерневшим лицом он уставился на Розу, к которой доктор обратился с вопросом:
— Кто с ней был, мисс Армиджер?
Голосом, дрожащим от ярости, она спросила:
— Когда это случилось?..
— Бог знает! Она была там, у моста.
— У моста? Там, где я только что шла? Я ничего не видела! — Розу всю затрясло, тогда как Тони лишь молча прикрыл глаза.
— Я отправился сюда, потому что не нашел ее в доме, вышел на берег… а она там… достал ее с лодки, шестом. Она, возможно, уже с полчаса пробыла в воде…
— Как раз полчаса назад она ее забрала! — перебила его Роза. — Ее, что, там нигде нет?
Доктор пристально посмотрел на нее:
— О ком вы говорите?
— О мисс Мартл, о ком же еще — она ведь не спускает ее с рук! — Лицо Розы напоминало маску Медузы. — Куда подевалась мисс Мартл?
Доктор Рэймидж повернулся к Тони, чьи глаза, теперь широко распахнутые, буквально вылезли на лоб:
— Куда она делась?
— Ее там нет? — проговорил Тони с ударением на каждом слове.
— Там вообще никого нет.
— А Деннис? — вырвалось у Розы в недоумении. Доктор уставился на нее.
— Мистер Видал? Нет, слава богу, — только Пол. Так мисс Мартл была с ней? — добавил он требовательно, обращаясь к Тони.
Глаза Тони, казалось, готовы были вылезти из орбит.
— Нет-нет, только не мисс Мартл!
— Но кто-то же был! — возмутилась Роза. — Девочка не могла быть одна!
Тони на мгновение сфокусировал взгляд на ней.
— Только не мисс Мартл, — повторил он.
— Но кто же тогда? И где она сейчас?
— Ее точно здесь нет? — спросил доктор у Розы.
— Точно. Миссис Бивер была совершенно в этом уверена. Где же она? — прогремели слова Розы.
— Где, во имя всего святого?.. — Обращенный к Тони вопрос вырвался из уст доктора, будто предвестник ужаса еще более невыносимого.
Глаза Тони встретились с пылающим взглядом Розы. Пораженный острой болью, он затих; лицо исказила страдальческая гримаса.
— Полчаса не прошло, — выдавил он наконец.
— С того момента, как это случилось? — Доктор заморгал, пытаясь осознать эти новые сведения. — Но когда же?..
Тони в упор посмотрел на него.
— Когда я там был.
— И когда же?
— После того, как я послал за вами.
— Вы хотели что-то мне передать? — Лицо доктора окаменело. — Но ведь вы не собирались возвращаться.
— Однако же вернулся — у меня была причина. Вы знаете какая, — сказал Тони, обращаясь к Розе.
— Когда вы поехали за бумагой? — Она задумалась. — Но ведь Эффи тогда в доме не было.
— Отчего же? Она была там, только вот мисс Мартл с ней не было.
— Так, бога ради, кто же с ней был? — воскликнул доктор.
— Я, — сказал Тони.
Роза издала невнятный возглас, как человек, который слишком долго сдерживал дыхание, и так же громко, но еще более ошеломленно доктор выдохнул:
— Вы?
Тони вперился глазами в Розу, будто считал ее вдохи и выдохи.
— Я с ней был, — повторил он, — и больше никого. Так что все, что случилось, — дело моих рук.
Оба ахнули. Тони помедлил, затем перевел взгляд на доктора.
— Теперь вы знаете.
Его собеседники все еще ловили воздух ртом: признание поразило их, как разряд молнии. Потрясенный доктор, шатаясь, отошел от Розы, и та, освободившись, пружинистым движением отпрянула в сторону.
— Боже, прости меня! — провыл Тони и разразился шквалом рыданий.
Он упал на скамью, закрывая руками перекошенное лицо, а Роза, истошно всхлипывая, в смятении бросилась на траву, пока их спутник, также охваченный ужасом, но сохранивший остатки самообладания, переводил взгляд с одной застывшей в отчаянии фигуры на другую.
Старшая горничная Истмида появилась в дверях, ведущих из холла в гостиную, — этот высокий и просторный храм гобеленов и красного дерева, где последние несколько лет миссис Бивер проводила немало времени, всякий раз радуясь тому, что так и не стала поклоняться новым богам. Она ничего не меняла в комнате с самого начала — там было полно унаследованных от свекрови старинных вещей, которые она поначалу, как и полагалось современной молодой женщине, считала прискорбно несоответствующими понятиям о красоте, принятым в кругу ее сверстниц: те, повыходив замуж, именно убранству гостиных стали придавать особое значение. Не нашлось никого, кто раскрыл бы ей глаза на всю прелесть этого наследства, и вовсе не смутные догадки о его ценности побудили ее сохранить обстановку в первозданном виде. Миссис Бивер никогда в жизни не принимала решения, как поступить с тем или иным предметом, руководствуясь соображениями, столь далекими от ее понятий о долге. Все в ее доме покоилось — каждая вещь в раз и навсегда установленном месте и положении — на прочном основании дисциплины, соблюдаемой из верности этим понятиям. Так что период всеобщего увлечения палисандром она пережила спокойно, хоть и не без некоторого сожаления. Подобно пассажиру экипажа, уцелевшему, когда лошади понесли, потому что он, один из всех, не дергался, но оставался сидеть на месте, она в итоге получила награду за свое терпение. Красное дерево оставалось неизменным, но менялись вкусы людей — и вот уже те, кто, как и миссис Бивер, прежде считал обстановку гостиной скромной и невзрачной, теперь были рады сидеть вместе с ней в старинных креслах. И не кто иная, как Джин, открыла ей глаза — в частности, на массивные темные двери винного цвета, полированные и с серебряными петлями, по поводу которых хозяйка Истмида, однажды придя к унылому заключению, что они «мрачные», в
