— Хорошо, оставим это, — благоразумно согласился Грэхем. — Если я не ошибаюсь, вы говорили, что человек, пробежавший мимо вас, был без усов и без бороды.
— Да, — немного помедлив, согласилась Бэрт.
— Вы так сказали, это было опубликовано в печати и от этого, не дискредитируя себя, вы уже отступить не можете. — Грэхем помолчал. — Однако у Мэфри — человека, которого вы опознали в Ливерпуле как преступника, пробежавшего тогда мимо вас, — были усы, которые к тому времени он носил уже шесть лет.
— Ну, а я-то тут при чем, — огрызнулась Бэрт. — Я ведь потом вспомнила, что у него вроде были усы. Я уже говорила, что сказала тогда все, что знала.
— Бесспорно, — примирительно заметил Грэхем. — Это становится все более очевидным. Хорошо, оставим в покое такие пустяки, как негоревший фонарь, усы, вдруг изменившуюся одежду и перейдем к вещам более любопытным.
Напряженная тишина воцарилась в суде. С Бэрт слетела вся ее самоуверенность. Она пыталась найти хоть у кого-нибудь поддержку — поймать взгляд Спротта или начальника полиции, но, увидев, что оба упорно отворачиваются от нее, в отчаянии окинула взглядом зал и заметила Пола. Она вздрогнула. Глаза ее расширились, и бледные одутловатые щеки посерели.
— Речь у нас пойдет, — продолжал Грэхем, — о ваших отношениях с Эдвардом Коллинзом. Вы с ним были друзьями?
Бэрт разрыдалась. Она ухватилась за перила, ограждающие свидетельское место.
— Мне плохо, — простонала она. — Я больше не могу. Мне надо прилечь. Я ведь только недавно вышла замуж.
Судья Фрейм нахмурился, и легкий смешок, пробежавший по залу, тотчас стих.
— Вы больны? — осведомился он.
— Да, сэр, да, ваша светлость, мне надо прилечь.
— Милостивые государи, — резонно заявил Грэхем, — с вашего разрешения, я не возражаю против того, чтобы свидетельница немного отдохнула. Но я вынужден буду вызвать ее еще раз для показаний в связи с одним обстоятельством, имеющим первостепенное значение.
Посовещавшись, судьи согласились. Пока Бэрт, поддерживаемая приставом, спускалась с возвышения, судья Фрейм взглянул на часы под потолком — они показывали без пяти минут четыре — и объявил перерыв до следующего утра.
Как только судьи встали, Спротт, с трудом дождавшийся перерыва, мгновенно вышел из зала, прошел в пустую комнату судей и оттуда через боковую дверь вышел на улицу. Он ни в коем случае не хотел попасть в лапы корреспондентов или задержаться из-за какого-нибудь пустого разговора и велел подать себе машину к четырем часам. Она уже ждала у подъезда, и на душе у Спротта сразу стало легче, когда он, с радостно забившимся сердцем, увидел на заднем сиденье свою жену. Усевшись, он велел ехать домой, поднял стекло, отделяющее от него шофера, и, откинувшись на мягкие серые подушки, взял Кэтрин за руку.
Этот день был для него, привыкшего к тому, что все идет согласно его воле, сущей пыткой. Особенно издергало его вступительное слово Грэхема, Более того: профессиональный инстинкт подсказывал ему, что это еще не все. Он с ужасом думал о Бэрт и о том, что Грэхему завтра удастся извлечь из нее во время допроса. На секунду он прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной. Затем сказал:
— Как мило, что ты приехала, Кэтрин. Ты у меня верный друг.
Она молчала.
Приподняв усталые глаза, он заметил, что она как-то необычно бледна и на ней скромное шерстяное пальто и фетровая шляпа, низко надвинутая на глаза. Она отняла свою руку.
Спротт выпрямился.
— Не так уж все плохо идет, — заметил он как для собственного, так и для ее успокоения. — Конечно, Грэхем произвел сенсацию. Этого мы ожидали. Разрывал навоз и целыми лопатами швырял в нас, грошовый фигляр.
— Не надо, Мэт.
Пораженный, он нагнулся к ней.
— В чем дело?
Кэтрин отвернула от него побледневшее лицо и посмотрела в широкое окно автомобиля. Наконец она сказала:
— Я не считаю, что к мистеру Грэхему применимо слово «фигляр».
— Что?!
— Я считаю, что он человек честный и искренний.
Румяные щеки Спротта побагровели.
— Ты бы этого не сказала, если б слышала его сегодня.
— А я его слышала.
Она отвернулась от окна и, опершись щекой на длинные, тонкие пальцы, впервые посмотрела мужу в лицо. Глаза у нее были печальные, затуманенные.
— Я сидела на галерее, в заднем ряду. Я не могла не пойти. И пошла я для того, чтоб быть подле тебя, чтобы поддержать тебя своей любовью, чтобы услышать, как с тебя будут смыты все эти позорные наветы. И вместо этого…
Он в испуге смотрел на нее, и кровь отхлынула от его лица. Меньше всего он хотел, чтобы она была там и все слышала.
— Не надо было тебе приходить. — Голос его звучал раздраженно. — Я ведь говорил тебе. Сегодняшний судне место для женщин. Неужели я недостаточно ясно это объяснил? Каждому чиновнику приходится раз в жизни проглотить горькую пилюлю. Но это вовсе не значит, что его жена должна присутствовать при том, как он ее глотает.
— Я не могла не пойти, — повторила она еле слышно. — Что-то гнало меня туда.
Оба умолкли. Спротт старался задушить в себе гнев. Он слишком любил ее.
— Впрочем, это не так уж важно. — Спротт попытался снова завладеть ее рукой. — Скоро все кончится. Этому типу Мэфри дадут какую-нибудь подачку. Потом поставят на деле крест и забудут.
— Забудут ли, Мэт? — переспросила Кэтрин все с той же непонятной вялостью.
Ее манера держаться, ее тон жгли его, точно удары хлыста. Ему хотелось громко выругаться, но в эту минуту они свернули с Парк-Квэдрант на аллею, и машина остановилась у их дома. Кэтрин первая вышла из машины.
— Вам еще понадобится сегодня машина, сэр? — спросил шофер, когда Спротт выходил из автомобиля.
— Нет, на черта она мне, — злобно огрызнулся Спротт.
Показалось ему или действительно в подобострастном взгляде шофера мелькнул какой-то странный огонек? Сэр Мэтью не мог ни за что поручиться. Как бы то ни было, ему на это наплевать. Он поспешил в дом следом за женой и настиг ее в холле.
— Подожди, Кэтрин! — крикнул он. — Мне нужно поговорить с тобой.
Она остановилась с безразличным видом, склонив голову. Обеспокоенный ее состоянием, ее необычной бледностью, он помедлил и, вместо того чтобы докучать ей, требуя объяснений, спросил:
— Где дети?
— Я отправила их к маме. Я подумала, что тебе будет неприятно, если они узнают об этой… беде.
Он понимал, что она поступила разумно, вспомнил, что и сам дал на это согласие. И все-таки ему недоставало ласкового поцелуя дочек, неизменно приветствовавших его появление в доме. Оба немного помолчали, затем Спротт искоса взглянул на жену.
— Не очень-то веселое возвращение домой для человека, которого терзали весь день. Неужели ты не можешь взять себя в руки, Кэтрин, и пообедать вместе со мной?
— Я приказала подать тебе обед, Мэт. Но избавь меня от необходимости на нем присутствовать. Я неважно себя чувствую.
Спротт побагровел и угрюмо уставился на нее налитыми кровью глазами.
— Какой черт в тебя вселился?
— А ты не догадываешься? — прерывающимся голосом спросила Кэтрин.
— Нет. И не вижу оснований к тому, чтобы в моем доме меня встречали, как прокаженного.
Уже взявшись рукой за перила лестницы, она обернулась.
— Извини меня, Мэт. Я должна прилечь.
— Нет! — крикнул он. — Нет, сначала объясни, в чем дело.
Последовало долгое молчание; затем, все так же держась за перила и стоя на нижней ступеньке лестницы, Кэтрин подняла голову и посмотрела на мужа глазами раненой птицы.
— Я думала… ты сам поймешь… каким это явилось для меня ударом. Все эти годы, когда я слышала, как люди поносили тебя… говорили про тебя всякие гадости… я только смеялась. Я не допускала мысли, что они могут быть правы. Ведь я твоя жена. И я верила тебе. Но теперь… теперь я поняла… что они имели в виду. Сегодня в суде Грэхем не забрасывал тебя грязью. Он сказал правду, Мэт. Ты приговорил человека к смерти, даже хуже, чем к смерти, в угоду своему честолюбию, для того чтобы выдвинуться. — Она в смятении приложила тонкую руку ко лбу. — О Боже, как ты мог?.. Страшно даже смотреть на этого несчастного, который столько выстрадал.
— Кэтрин! — воскликнул Спротт, шагнув к жене. — Ты сама не знаешь, что говоришь. Ведь это же мой долг — добиваться осуждения.
— Нет, нет! — вырвалось у нее. — Твой долг следить за тем, чтобы вершилось правосудие.
— Но, дорогая моя, — внушительно проговорил он, — я ведь и являюсь носителем правосудия. Когда ясно, что обвиняемый — преступник, я обязан призвать его к ответу.
— Даже если для этого надо закрыть глаза на некоторые обстоятельства?
— Адвокат обвиняемого всегда изображает дело с выгодной ему стороны.
— А ты используешь все средства, чтобы заманить его в западню и осудить. Да ты… ты самый настоящий «адвокат дьявола», который только и знает, что выискивать в людях дурное.
