своей танцующей походкой среди мирных зеленых полей на поиски новых преступлений. Неожиданная жажда действия овладела им. Догнать, во что бы то ни стало догнать этого красногубого негодяя и перед Ваней, которым он очевидно дорожит, громко обвинить его в Машиной смерти. Только так он смоет с себя пятно невольного соучастия.
Из деревни шли всего две дороги. Одна в далекий губернский город, по ней и пришел Митя; другая в необозримые пространства полей и рощ, за которыми в особенно ясные дни, как легкое облачко, синел Уральский хребет. Сомнения не было, надо было идти по второй. Митя не походил на человека, которому можно было возвращаться туда, где он раз побывал.
Через полчаса, с небольшим свертком в руках (зубная щетка, сотня папирос и томик Ницше), Мезенцов вышел из деревни гимнастическим шагом, который, по теории, не должен был утомлять. Однако уже после трех верст [он остановился и, окликнув возницу проезжавшей телеги, попросил подвезти его. Три часа спустя он сошел на перекрестке и продолжал путь пешком, спрашивая у редких прохожих, не видели ли они двух парней, одного розовощекого и пригожего, другого смуглого и злого.
Уже стемнело, и Мезенцов подумывал о ночлеге, когда в ответ на его обычный вопрос сидевший у обочины человек воскликнул: «Злого? Меня, может?» Это был Митя.
— Где Ваня? — спросил Мезенцов резко, не здороваясь со своим врагом.
— Это не ваше дело, — усмехнулся тот. — На что он вам?
— Я пришел сказать ему, что Маша умерла и что ты ее убийца.
Голос Мезенцова звучал угрожающе, и угроза возымела свое действие.
— Тсс! Тсс! — прошептал Митя, поспешно вставая и подходя к Мезенцову. — Не кричите так громко! Значит, она покончила с собой? Повесилась?
— В реку бросилась.
— Это все равно. Вы ни за что не должны говорить Ване. Я знаю его. Он уйдет в монахи и просидит там всю жизнь, осел добродетельный.
— И правильно сделает, — сказал Мезенцов. — Он столько же повинен в смерти этой девушки, как и ты.
— А я его грех на себя возьму: я-то ада не боюсь.
— Но Ваня должен знать, — настаивал Мезенцов сердито, — хотя бы для того, чтобы сказать тебе, что он о тебе думает.
— Как бы не так! — закричал Митя, и нож блеснул у него в руке. — Убирайтесь сейчас же подобру-поздорову, а не то...
— Как, вы здесь, барин? — раздался Ванин тихий голос. — А хорошо странничать, правда? Погода такая чудесная. Митя присел покурить, а я землянику собирал, смотрите, какая она крупная и сладкая. Отведать не желаете?
— Послушайте, Ваня... — начал Мезенцов. — Мне надо сказать вам что-то очень серьезное...
— Эй, Ваня, — перебил его Митя, — ты знаешь, барин-то решил идти с нами, все интересное повидать, с нашими братьями познакомиться, в чудном городе нашем в горах побывать. Но прежде нужно с ним кое о чем условиться. Оставь нас на минутку, не мешай. Погуляй еще маленько.
— Ладно, — отозвался ничего не подозревавший Ваня. — Скорее только, ужинать пора.
И он отошел в сторонку, поедая землянику.
— Послушайте, барин, — начал Митя вкрадчивым голосом, — я вас не трону. Я не такой дурной, как вы думаете. Но не говорите Ване пока про Машу. Можете сказать ему завтра... позже... а тем временем я обещаю показать вам что-то, о чем вы, городские, и не подозреваете. Мужики только с виду простые. Попробуйте увидать их такими, какие они есть, и вовек уж не забудете. Вы увидите город, какого на карте нет, да поважнее для мира будет, чем Москва. И хотя не люб я вам, а буду добрым другом.
Мезенцов слишком устал душевно, чтобы упорствовать дальше. К тому же ему припомнился Митин нож, который ему вовсе не хотелось увидеть снова. Да и этнографическое любопытство его было задето: как же было упустить возможность небывалого приключения, которое может навсегда создать ему славу в четвертом отделении Академии наук в Петрограде!
— Ладно, — сказал он резко, — я не буду говорить сегодня. Только не забывайте, Митя... — он замолчал, не зная, как ему выразить свою угрозу.
Митя, казалось, был удовлетворен.
— Давайте тогда ужинать! — крикнул он. — У нас есть хлеб и лук. Что еще нужно человеку?!]
Глава вторая
Был душный, слишком красный вечер, порывы несвежего ветра завивали столбики пыли — в народе есть преданье, что, если разрезать такой столбик косой или серпом, на лезвии останется капля крови.
Мезенцов, Митя и Ваня, идя по обочине большой дороги, приближались к селу Огрызкову. За последние дни Митя стал что-то очень любезен с Мезенцовым. Брал у него папиросы, на ночлегах учил, как устраиваться, чтобы было теплее, и раз доверчиво положил ему голову на колени, прежде взглядом спросив, можно ли. И Мезенцов с досадой сознавал, что чувствует себя польщенным.
Ваня срывал травинки и старательно разгрызал их в суставах, а в промежутках мурлыкал «Величит душа моя Господа». Митя озирался и козырьком прикладывал руку над глазами, хотя солнце было уже низко.
— Небо-то, небо какое! — вдруг выкрикнул он и потер ладони.
— А какое? — нехотя спросил уставший Мезенцов.
— Да насквозь промоленное, пожарами попаленное. Драконами все излетанное вдоль и поперек. Любили драконы в старину на Русь прилетать за девушками. Народец-то тогда был не ахти какой, только слава, что богатыри, а вот девушки, так те действительно. Теперь таких уж не бывает. Да и драконы были орлы: красная краска даже синим отливала, хвост лошадиный, а клюв стрижа. И такой им закон был положен: унесет девушку за Каспий и услаждается яблочными китайскими грудями ее сахарными. А умрет девушка, и он должен в тот же час умереть. Вот ты и рассуди: девушек много, драконов мало. Так и повывелись.
— Пустяки все это, — сказал Ваня.
— Пустяки-то пустяки, да болтали старики, а это тебе не Ваня, наукою науки всеведующий <?>, ученый, на манер Аристотеля, — огрызнулся Митя и тотчас радостно закричал: — А вот и Миша, выполз голубь, знать, придумывает что.
Навстречу путникам на окраине уже ясно видного села ковыляла какая-то фигура, похожая на медведя. «Калека», — с удивлением подумал Мезенцов. Однако когда они подошли ближе, он не заметил в ней никакого убожества. Миша волочил за собой то ту, то другую ногу, а иногда шел совсем плавно и
