Вскоре они подошли к скале, высившейся до самого потолка, а возможно, и уходившей еще выше; вокруг громоздились осколки каменных глыб: дальше дороги не было. Когда-то здесь был карьер, где прошлые поколения добывали камень для своих нужд. Затем, когда запасы его исчерпались или же изменились условия добычи, шахта была заброшена; теперь здесь был тупик, коим заканчивалось страшное подземелье. Марианина опустилась на каменный блок: взгляд ее, потухший и утративший свое живое выражение, бессмысленно блуждал по склонам скалы, все еще хранившим следы деятельности человека. Она боялась повернуть голову и взглянуть на Столетнего Старца; представьте себе состояние существа, лишенного всех жизненных сил, чувств и ощущений, способного, подобно животному, только дышать и слишком слабого, чтобы привести в движение пружины своей души, и вы получите несовершенное представление о положении Марианины.
Где-то сочилась вода, и в мертвой тишине раздавались размеренные звуки падающих капель; от холодных стен веяло унынием и запустением.
Тем временем Столетний Старец ощупывал свод, видимо отыскивая некий одному ему известный предмет; наконец усилия его увенчались успехом. Если бы страдания Марианины не были столь глубоки, она была бы потрясена новым чудом, сотворенным старцем. Но все человеческие переживания уже покинули ее, и она могла лишь безразлично взирать на то, как огромная скала, приведенная в движение при помощи свисавшей с потолка кованой цепи, поднялась на воздух и Столетний Старец привязал конец цепи к массивному кольцу, вделанному во внутреннее крепление шахты. Перед молодой женщиной открылся вход в следующее подземелье, где сквозь непроглядную тьму клубился слабый свет; он не разгонял мрака, а, напротив, делал его еще более жутким. Свет, сочившийся сквозь щели между стеной и дверью, находившейся в конце длинной галереи, окружал дверь бледным мерцающим ореолом. Растекаясь по обеим сторонам мрачного подземного коридора, свет постепенно таял, распадаясь на невидимые глазу частицы, которые тотчас поглощал окружавший их мрак, так что Марианину по-прежнему окружала ночь. Зрелище это столь подействовало на дочь Верино, что душа ее встрепенулась, кровь заструилась по жилам, и, очнувшись от своего полуобморочного состояния, она громко вскрикнула.
— Вот вход в мое жилище, — провозгласил старик, хватая Марианину и вталкивая ее в подземную галерею.
Тотчас же ноги девушки приятно погрузились в мягкий густой ворс: пол в галерее был устлан толстым дорогим ковром. Своды и стены ее были задрапированы черным бархатом, чьи ниспадающие складки крепились при помощи серебряных аграфов. Очутившись в роскошной галерее, Марианина постепенно обретала мужество и, двигаясь вдоль стен, легко касалась своей изящной ручкой бархата и драгоценного металла; движениями своими она напоминала безнадежного больного, который, повинуясь неписаным законам нашего разума, рвет цветы и строит планы на будущее, стремясь эфемерными делами заглушить в себе страх перед неминуемой смертью.
Марианина в отдалении следовала за стариком; внезапно нога ее наткнулась на какое-то препятствие, тотчас же рассыпавшееся с сухим шорохом; в ужасе смотрит она себе под ноги, и в неверном свете, мерцающем все сильнее, ей кажется, что она видит человеческий скелет, костлявая рука которого сжимает кусок бархатной обивки. Марианина содрогнулась; страшная мысль о строителях подземного дворца, принесенных в жертву ее проводником, стремившимся сохранить в тайне местонахождение своего жилища, молнией промелькнула в ее голове. Тотчас же померк ее восторг перед окружающей ее роскошью: она могла думать только о мастерах, умерщвленных коварным старцем, и из размышлений этих неизбежно следовал вывод, что ей уже никогда не выбраться из этой могилы… Она повернулась и попыталась обратиться в бегство, но перед ней мгновенно выросла исполинская фигура Столетнего Старца, преградившего ей путь. Под его дьявольским взором кровь застыла у нее в жилах.
— Что это? — укоризненно спросила она, указывая на останки скелета.
Столетний Старец презрительно улыбнулся; язвительный хохот разорвал тишину, и девушка задрожала…
— Ты думаешь, что это я повинен в его смерти?.. — Марианина ужаснулась, убедившись, с какой легкостью старец читает ее мысли. — Эуфразия, — продолжал он, — пятьдесят человек в течение нескольких веков работали над сооружением этих чертогов Гнома, и ни одному не удалось завершить это строительство… Когда мне приходится приносить в жертву какое-либо существо, я стараюсь делать это как можно реже и всегда пл́ачу… Но я всего лишь следую законам необходимости… Идем же!
Наконец они дошли до конца галереи, и здесь Марианина обнаружила, что перед входом с удивительной последовательностью разложено множество ценных предметов. В середине, на черном бархате, словно самая дорогая реликвия, лежало несколько обугленных головешек.
— Что это значит? — спросила она, глядя в глаза огромного старца.
— Это остатки поленьев из костра Жанны д’Арк, — отвечал он, — а рядом лежит камень из стены разрушенной Бастилии; еще дальше находится череп Равальяка; вот Библия Кромвеля; вот аркебуза, принадлежавшая Карлу Девятому. А там — смотри! Географическая карта самого великого Христофора Колумба; поодаль можно видеть вуаль королевы Елизаветы, она положена вместе с ожерельем ее сестры Марии; вон хлыст Людовика Четырнадцатого, шпага Хименеса и перо кардинала Ришелье; интересно, этим ли пером был подписан смертный приговор бедняге Монморанси? А может, им была написана трагедия «Мирам»? Взгляните, вот кольцо Сикста Пятого; как вы понимаете, все, что здесь собрано, напоминает мне о моих друзьях из прошлых веков.
Завершив свои объяснения, Столетний Старец толкнул дверь, и глазам изумленной Марианины открылась картина совсем иного рода. Перед ней предстала просторная круглая комната со стенами, затянутыми дорогой тканью. В центре ее, на огромном столе, покрытом зеленой саржей, стояла бронзовая лампа, чей свет, казалось, веками освещал эту обитель ужаса.
Около стола, положив на край свои отвратительные черепа, расселись скелеты; Марианине почудилось, что их оскаленные рты усмехаются и громко зовут ее. Она отвела глаза и тотчас вздрогнула: перед ней засверкали стальные инструменты, более всего напоминавшие несущие смерть орудия палача; сферические шары, карты, кости, загадочные субстанции в прозрачных сосудах устрашали и одновременно завораживали ее. К удивлению своему, она не заметила ни одной книги — только пожелтевшие пергаментные свитки, покрытые пылью и испещренные непонятными письменами, составляли библиотеку Столетнего Старца. Мысли Марианины смешались, она стояла, в растерянности оглядывая подземное пристанище, где, казалось, имелись разгадки всех тайн природы. Неожиданно она чувствует, что ей надо бежать отсюда, она оборачивается, но не видит выхода, и, словно по волшебству, у нее за спиной возникает кресло, задрапированное черной материей… А может быть, ей только показалось, что предмет, столь внезапно появившийся позади и скрытый складками роковой драпировки, был креслом. Поискав глазами старца, дабы расспросить его, она застыла от ужаса… Откинув капюшон и распахнув плащ, скрывавший его жуткий облик, Столетний Старец сидел в огромном кресле; белесый свет лампы равномерно освещал его голову, и в его безжизненных лучах череп старца выглядел таким же сухим и желтым, как и черепа тех страшных гостей, что собрались перед ним за столом.
Но более всего испугало Марианину внезапно изменившееся выражение лица восседавшего перед ней странного хозяина подземного чертога. Поза Столетнего Старца, его посадка, его оцепеневшие члены свидетельствовали о непреклонности его намерений. Чело его посуровело, лицо приняло жестокое выражение. Он не осмеливался взглянуть на свою жертву, а та стояла перед ним бледная, с разметавшимися волосами, прекрасная в своей чистоте и невинности, и в глазах ее читался немой вопрос, ибо мужество покинуло ее и слова замирали на губах. Неяркий свет лампы и мертвящая тишина делали эту подземную сцену особенно выразительной. Марианина напоминала Марию Стюарт: в ожидании смертельного удара она пребывает один на один со своим палачом в зале, который, по утверждению Шиллера, был убран с королевской роскошью.
Вскоре Марианина заметила страшные признаки разложения, появившиеся на лице старца: мрачный огонь, пылавший в его глазах, утратил свой жестокий блеск и постепенно угасал. Также ей показалось, что цвет кожи на всем теле этого необычного существа, до сих пор противоестественно здоровый, неожиданно поблек и стал белей отполированных костей сидящих вокруг стола скелетов; впрочем, возможно, это была аномалия светового воздействия таинственной лампы. И вот, когда бедное дитя всматривалось в своего сурового похитителя, пытаясь распознать, что же с ним происходит, он взглянул на нее, и взор его был более жесток и страшен, нежели взор Уголино, коим созерцал он члены умерших с голоду детей своих, как поведал нам о том Данте.
