Жорж Санд - Мельник из Анжибо

Лемор плакал, как дитя, прижимая Марсель к своему сердцу. Воодушевленная его пламенной речью, Марсель в порыве восторженного преклонения перед ним рухнула на колени, словно дочь перед отцом, и взмолилась:

— Спаси меня, не дай мне погибнуть! Ты был здесь и слышал, как я советовалась с посредником о своих денежных делах. Я позволила убедить себя в том, что должна бороться за остаток своего состояния, дабы сын мой не вырос невеждой и не коснел всю жизнь в духовном убожестве. Если ты меня осудишь за это, если ты докажешь мне, что, живя в бедности, он будет более достойным, более возвышенным душою человеком, я, быть может, решусь на отчаянный шаг и обреку его на физические страдания, дабы укрепить его дух.

— О Марсель! — воскликнул Лемор, усадив ее снова и, в свою очередь, став на колени перед ней. — В тебе есть сила и решимость святых великомучениц былых времен. Но где та купель, в которой мы окрестим заново твое дитя? Церковь бедняков еще не воздвигнута, они живут разобщенные, без всякого наставления: одни смиряются по привычке, другие поклоняются золотому тельцу по глупости, третьи свирепствуют из мстительности, а иные насквозь изъедены пороками, развратились и утратили человеческий облик. Мы не можем просить первого встречного нищего возложить руки на твоего сына и благословить его. Он, возможно, слишком многое перенес, чтобы в нем не угасла способность любить, он может оказаться разбойником! Оградим же твоего сына от зла, насколько это будет в наших силах, привьем ему любовь к добру и стремление к истине. Его поколение, быть может, откроет ее. И можно допустить даже, что когда-нибудь оно наставит нас самих. Сохрани свое богатство; как могу я тебя укорить за это, когда я вижу, что сердце твое отнюдь не привернуло к нему, что ты смотришь на него, как на временно порученное тебе достояние, за которое бог спросит с тебя отчет. Сохрани ту небольшую толику денег, что еще осталась у тебя. Наш славный мельник говорил на днях: «В одних руках все очищается, в других все грязнится и портится». Так будем же любить друг друга и уповать, что настанет день, когда господь просветит нас. А теперь, Марсель, я ухожу; я вижу, что должен сделать над собой усилие, — ты хочешь этого, и я сделаю его. Завтра я покину прекрасный, мирный край, где я прожил два дня и был, несмотря ни на что, так счастлив. Через год я вернусь, и, будешь ли ты тогда во дворце или в хижине, для меня — я постиг это теперь — не может быть иного выбора, как простереться у твоего порога и повесить на дверь свой страннический посох, чтобы никогда больше не брать его в руки.

Лемор удалился, и несколько минут спустя Марсель тоже покинула хижину. Но хотя она постаралась уйти как можно незаметнее, при выходе из сада она столкнулась лицом к лицу с каким-то юнцом, чья физиономия ей решительно не понравилась; он стоял за кустом, словно поджидая, когда она пройдет мимо. Паренек вперился в нее наглым взглядом, затем, словно обрадованный, что застиг ее здесь и опознал, побежал через дорогу к мельнице, стоявшей на самом берегу Вовры. Противная физиономия соглядатая показалась Марсели знакомой. Не без некоторого усилия она сообразила, что перед ней сейчас промелькнул не кто иной, как тот самый колымажник, который несколькими днями раньше завез ее в Черной Долине невесть куда и бросил в болоте. Эта рыжая голова, эти колючие зеленые глаза вызвали у нее смутное беспокойство, хотя она не могла взять в толк, зачем колымажнику понадобилось выслеживать ее.

Мельник возвратился на танцы, надеясь снова встретиться с Розой, уже свободной от «родственничков», как он их мысленно презрительно называл. По Роза дулась на родню, на танцы и немного на себя самое. Ей было стыдно, что она не нашла в себе смелости резко оборвать зубоскальство своей семейки.

Утром этого дня отец отвел ее в сторону и сказал:

— Роза, мать запретила тебе танцевать с Большим Луи из Анжибо, а я тебе запрещаю наносить ему такую обиду. Он человек порядочный и никогда не допустит ничего такого, что наложило бы тень на твою девичью честь; да и кроме того, кому придет в голову, что ты могла бы сблизиться с таким, как он? Это было бы уж чересчур непристойно: на сегодня и предположить невозможно, чтобы какой-то крестьянин посмел заводить шуры-муры с девицей твоего состояния. Так, значит, ты потанцуй с ним: не след унижать людей, выше которых мы стоим; рано или поздно они могут понадобиться, а потому надо их подмасливать, особливо когда это ничего не стоит.

— А коли маменька меня заругает? — отозвалась Роза, очень довольная разрешением танцевать с мельником, но одновременно задетая мотивом, которым оно диктовалось.

— Мать тебе ничего не скажет. Я ее отчитал как следует, — заверил дочку господин Бриколен.

И в самом деле, госпожа Бриколен не сказала ничего. Она не осмелилась ослушаться своего господина и повелителя, который позволял ей грубо обходиться со всеми, лишь бы она не перечила ему. Но так как он не счел нужным объяснять ей свои виды и она не знала, что для него очень важно иметь Большого Луи своим союзником в дело приобретения бланшемонского поместья, она постаралась обойти его приказ и донять мельника презрительными насмешками, что уязвляло последнего больше, чем открытая война.

Раздосадованный тем, что он не видит Розу, и надеясь на покровительство ее отца, который незадолго перед тем ушел с празднества домой, Большой Луи отправился на ферму, обдумывая по дороге, какой предлог будет самым подходящим, чтобы поговорить с арендатором и хоть мельком бросить взгляд на предмет своих воздыханий.

Но, к своему удивлению, войдя во двор, он увидел господина Бриколена в обществе бланшемонского мельника, того самого, чья мельница была расположена в нижнем конце церковной площади, как раз напротив дома Пьолетты; между ними шел какой-то серьезный разговор. За несколько дней до того господин Бриколен разругался в дым с этим мельником, который некоторое время выполнял его заказы и, по мнению арендатора, бессовестно обворовывал его. Был ли означенный мельник невинен или виновен — в том мы разбираться не станем, но бесспорно то, что он, очень сожалея о потере заказов с фермы, смертельно возненавидел Большого Луи и поклялся мстить. Он только искал удобного случая, чтобы навредить ему, и вот такой случай представился. Владельцем его мельницы был тот самый господин Равалар, которому мельник из Анжибо продал коляску Марсели. Счастливый и гордый приобретенным экипажем, господин Равалар захотел испытать его и выставить напоказ перед своими вассалами, а заодно уж и поглядеть хозяйским оком на недвижимое имущество, принадлежавшее ему в Бланшемоне. Но у него не было слуги, умеющего править упряжкой из двух лошадей, и ему пришлось обратиться к искусству рыжего колымажника, который занимался ремеслом наемного возницы и похвалялся тем, что отлично знает все дороги в Черной Долине.

Господин Равалар добрался до Бланшемона не без труда, но по крайней мере без приключений, утром праздничного дня. Лошадей он отправил в стойло на мельнице, но свою «карету» велел оставить снаружи, чтобы все, кто был на церковной площади, могли созерцать ее и узнали, кому она принадлежит.

Уже один вид этой великолепной коляски привел в весьма дурное расположение духа господина Бриколена, ненавидевшего господина Равалара, его соперника по земельным владениям в округе. Он нарочно спускался на дорогу, тянувшуюся вдоль Вовры, чтобы внимательно осмотреть коляску и навести на нее критику. Мельник Грошон, соперник Большого Луи, пришел к господину Бриколену потолковать с таким видом, словно между ними никогда не было вражды, и ловко сумел раздразнить арендатора, намекнув, что господин Равалар, его хозяин, может скорее, чем любой другой, позволить себе разъезжать в собственном экипаже.

В ответ Бриколен пошел на все корки разносить коляску, заявил, что это старый, переделанный экипаж префекта, кое-как сколоченная телега, которой не выехать из Черной Долины такой же нарядненькой, какой она сюда въехала. Грошон принялся защищать выбор своего хозяина и качество купленной им вещи; затем он сообщил, что коляска перешла к господину Равалару от госпожи Бланшемон и что Большой Луи был посредником при этой сделке. Бриколен, удивленный и обиженный, расспросил Грошона обо всех подробностях и выяснил, что мельник из Анжибо окончательно убедил господина Равалара приобрести данный предмет роскоши, сказав ему, что это приведет в ярость господина Бриколена. К сожалению, то была чистая правда. Господин Равалар всю дорогу разговаривал с колымажником. Тот, хорошо зная способы выколачивания чаевых и видя, что толстосум в восторге от своего нового экипажа, только о нем и говорил. Уж и красивее его нет, и легче на ходу, и послушнее в целом свете. Наверное, он стоил не меньше четырех тысяч франков, а в этом краю цена ему вдвое больше. Господин Равалар, польщенный простодушным восхищением своего возницы, поведал ему обо всех подробностях дела, а тот, закусывая утром на мельнице в Бланшемоне, все разболтал Грошону. Заметив, что Грошон ненавидит Большого Луи и завидует ему, он стал подливать масла в огонь как из удовольствия почесать язык и вызвать интерес слушателя, так и из мстительности, ибо с недавних пор сам затаил зло на Большого Луи, который жестоко высмеял его в связи с происшествием на болоте.