Она молча кивнула, и вдруг ей пришла новая мысль. Он видел, как она у нее зародилась еще прежде, чем она сказала:
— Дик, может быть, у тебя роман?
Это было бы выходом. Это распутало бы все. И в ее голосе и на лице была надежда.
Он улыбнулся, медленно покачал головой и почувствовал, что она разочарована.
— Беру обратно, — сказал он, — со мной случилась история.
— Сердечная? — Она ждала его ответа с жадностью. И он ответил:
— Сердечная. — Но она не приготовилась к тому, что последовало. Он вдруг придвинулся к ней так близко, что коленями коснулся ее колен, и, наклонившись к ней, быстро и нежно взял ее обе руки и удержал их у себя на коленях.
— Не пугайся, моя птичка, — успокоил он ее. — Целовать тебя я не буду. Давно уже я тебя не целовал. Я хочу рассказать тебе об этой истории. Но прежде мне хочется сознаться тебе, как я горжусь собой. Горжусь, что люблю! В мои годы — быть влюбленным! Это невероятно, удивительно. И какой я влюбленный! Какой странный, необыкновенный и во всех отношениях замечательный любовник! Всем книгам, всей биологии наперекор. Я — однолюб; я люблю одну женщину, только ее одну. После двенадцати лет обладания люблю ее безумно, так страстно и так нежно!
Руки ее слегка дрогнули в его руках, и он понял, что она ждала не того и что сейчас невольно пытается высвободиться, но он еще крепче удержал ее.
— Я знаю каждую ее слабость и всю, как есть, со всеми ее слабостями и со всею ее силой. Я люблю ее так же безумно, как любил ее вначале, в те безумные минуты, когда я впервые держал ее в своих объятиях.
Руки ее все пугливее трепетали в удерживающих их его руках, и бессознательно она их тянула и дергала, стараясь вырвать. В глазах ее был страх. Он понимал, что она чувствует, и догадывался, что с губами, еще горящими от поцелуев другого, она опасается горячих излияний Дика.
— Пожалуйста, не пугайся, родная, милая, прекрасная и гордая моя птичка. Вот смотри, я тебя отпускаю. Так ты и знай: я люблю тебя всей душой, все время думаю о тебе так же, как и о себе, больше, чем о себе. — Он отодвинул от нее стул, откинулся и увидел, что в глазах ее вспыхивало новое, доверчивое выражение. — Я выложу тебе все мое сердце, — продолжал он, — но и ты должна мне выложить все, что у тебя на душе.
— Эта твоя любовь — что-то новое? — спросила она. — Рецидив?
— Пожалуй, да, рецидив, но не совсем.
— А я думала, что давно стала для тебя только привычкой, — сказала она.
— Я все время любил тебя.
— Но не безумно.
— Нет, — признался он, — но с уверенностью. Я был так уверен в тебе! Для меня это было нечто раз навсегда установленное и постоянное. В этом, признаюсь, я виновен. Но когда эта уверенность была поколеблена, вся моя любовь к тебе вспыхнула заново, а всегда она теплилась, как ровное, верное пламя.
— А что ты хотел сказать обо мне? — спросила она.
— К этому я подхожу. Я знаю, чем ты сейчас озабочена и что смутило тебя. Ты так честна, так глубоко честна в корне, правдива, что одна мысль делить себя между двумя тебе противна. Я в тебе не ошибся. Давно уже ты не позволяешь прикоснуться к себе. — Он пожал плечами. — И ведь ты знаешь, что я также давно не старался коснуться тебя.
— Итак, значит, ты действительно знал с самого начала? — быстро спросила она.
Он утвердительно кивнул головой.
— Вполне возможно, — ответил он с видом человека, тщательно взвешивающего, — что я чутьем ощущал то, что надвигается, еще раньше даже, чем ты. Но в это мы вдаваться не станем.
— Ты видел… — начала она и не договорила, как бы пронзенная стыдом при мысли, что ее муж мог видеть их ласки.
— Не будем входить в унизительные подробности, не будем унижать себя, Паола. Ведь ничего еще не было и нет. Да мне и не надо было видеть; ведь у меня есть собственные воспоминания о том, как и я украдкой целовал в какие-нибудь краткие секунды помимо открытого прощания на сон грядущий! Когда налицо все признаки назревающей страсти, то нельзя уже скрыть нежных оттенков, звуков голоса, полных любви, бессознательной ласки глаз, брошенной в мимолетном взгляде, нельзя скрыть, когда голос невольно смягчается, когда что-то сдавливается в горле, тогда не нужно и видеть того поцелуя на ночь — он неизбежен; и при всем этом, помни, моя любимая, что я оправдываю тебя.
— Да и было… очень немногое, — робко промолвила она.
— Я бы очень удивился, если бы было иначе. Это была бы не ты. Ведь и то, что было, поразило меня. После двенадцати лет, прожитых вместе, это было неожиданно.
— Дик, — перебила она его, наклоняясь к нему и устремляя на него испытующий взгляд, и остановилась, подыскивая слова, но тут же перешла прямо к делу. — Можешь ты сказать, что за все наши двенадцать лет с тобой у тебя не было большего?
— Ведь я тебе уже сказал, что оправдываю тебя во всем, — смягчил он свой ответ.
— Но на мой вопрос ты не ответил, — настаивала она. — Конечно, я имею в виду не легкий флирт, не простое ухаживание, я хочу сказать: измена — в буквальном физическом смысле, когда-нибудь, давно, было же?
— Давно, — ответил он, — немного, и то очень-очень давно.
— Я часто об этом думала, — задумчиво сказала она.
— Я же тебе сказал, что оправдываю тебя во всем, — еще раз повторил он. — А теперь ты знаешь, в чем тебе искать оправдания.
— Значит, и у меня было и есть такое же право, — сказала она. — Хотя нет, Дик, я не имею его, не имею, — поспешно оговорилась она. — Но как бы то ни было, ты-то всегда проповедовал единство нравственной нормы обоих полов.
— Увы! Больше я этого не проповедую, — улыбнулся он. — Воображение — великий учитель, и за последние несколько недель мне пришлось изменить свои взгляды.
— Ты хочешь сказать, что требуешь, чтобы я была верна тебе? — Он утвердительно кивнул головой и сказал:
— Пока мы живем вместе.
— Но где же тут равенство?
— Никакого равенства нет. — Он покачал головой. — Ну, конечно, я знаю; это может показаться какой-то неустойчивостью во взглядах. Но только теперь понял я старую истину, что женщины не похожи на мужчин. Все, чему я научился из книг и теорий, разлетается в прах перед незыблемым фактом, что женщины — матери наших детей. Я еще надеялся иметь от тебя детей. Но с этим покончено, весь вопрос теперь в том, что у тебя на сердце? Свое сердце я тебе раскрыл. А тогда мы сможем решить, как быть дальше.
— Ах, Дик, — еле внятно проговорила она, когда молчание стало невыносимым, — ведь я люблю тебя, я всегда буду любить тебя. Ты — мое Багряное Облако. Знаешь что? Ведь только еще вчера я зашла в твой спальный портик и повернула свой портрет лицом к стене. Это было ужасно. Как-то даже преступно. Я опять повернула его, — скорей-скорей!
Он закурил сигарету и молча слушал дальше.
— Все-таки ты не сказала мне, что у тебя на сердце. Не все сказала, — пожурил он ее.
— Я действительно люблю тебя.
— А Ивэна?
— Это совсем другое. Как ужасно — говорить так с тобою. И ведь я не знаю, не могу разобрать, что у меня на сердце.
— Любовь? Или любовное приключение? Непременно или то, или другое; одно из двух.
Она покачала головой.
— Разве ты не видишь, — спросила она, — что я и сама не понимаю? Ведь я женщина. Мне не пришлось, что называется, «перебеситься». А теперь, когда все это случилось, мне не разобраться. Вероятно, Бернард Шоу и все они правы. Женщины — хищные животные. Вы оба — крупная добыча, и я не знаю, как быть. Мне кажется, будто мне бросили вызов: я сама для себя загадка. Мое поведение опрокинуло все мое мировоззрение. Ты мне нужен. Ивэн мне тоже нужен. Вы оба нужны мне. Нет, это не любовное приключение. Или если это и есть любовное приключение, то я этого не знаю, — нет, это не так, я знаю, что это не просто приключение.
— Так, значит, это — любовь.
— Но я люблю и тебя, Багряное Облако.
— Ты говоришь, что любишь его. Обоих ты любить не можешь.
— Могу, обоих люблю, обоих. Я с тобой честна и буду честна. Я должна все это распутать; я думала, ты мне поможешь. Потому-то и пришла к тебе сейчас. Должен же быть какой-нибудь исход.
Она поглядела на него просящими глазами.
— Один из двух: Ивэн или я. Другого выхода я себе не представляю.
— Вот и он то же говорит. Но я не могу с этим согласиться. Он хотел идти прямо к тебе, но я его не пустила. Он хотел уехать, но я его удержала здесь, как это ни было тяжело для вас обоих: чтобы видеть вас вместе и сравнивать вас, и взвешивать в своем сердце. И не пришла ни к чему. Вы мне нужны оба. Не могу пожертвовать ни тем, ни другим.
— К сожалению, как ты сама согласишься, — начал Дик, и в глазах его невольно блеснул юмор, — хотя у тебя и появилась склонность к полиандрии, к многомужеству, мы-то, глупые мужчины, не можем примириться с таким положением.
— Не будь жесток, Дик, — грустно остановила она его.
