Он отвёл машину в гараж к приятелю, прикинул, где дешевле пообедать, и остановил выбор на своём клубе. Он фактически и жил там, а у себя в комнате на Райдер-стрит только ночевал и завтракал по утрам чашкой чая и яйцами всмятку. Это была скромная комнатка в первом этаже, с кроватью, платяным шкафом и окнами, выходившими на высокую заднюю стену соседнего дома, — словом, такая же, как та, где его отец, наезжая в город, ночевал и завтракал в девяностых годах за половину теперешней цены.
Под воскресенье в «Кофейне» оставались лишь немногие «ветераны», привыкшие проводить конец недели на Сент-Джеймс-стрит. Молодой Крум заказал обед из трёх блюд и съел его без остатка. Потом выпил пива и пошёл в курительную выкурить трубку. Он уже готов был опуститься в кресло, как вдруг заметил, что перед камином стоит высокий худой мужчина с тёмными подёргивающимися бровями и седыми усиками и рассматривает его в черепаховый монокль. Повинуясь инстинкту влюблённого, который всеми путями старается приблизиться к предмету своих желаний. Тони осведомился:
— Простите, вы не сэр Лоренс Монт?
— Всю жизнь пребывал в этом убеждении.
Молодой человек улыбнулся:
— В таком случае, сэр, я знаю вашу племянницу — леди Корвен. Мы познакомились, возвращаясь вместе с Цейлона, и она говорила, что вы член этого клуба. Моя фамилия Крум.
— А! — ответил сэр Лоренс, роняя монокль. — По-моему, я знал вашего отца. Он часто бывал здесь до войны.
— Да. Он записал меня сюда, как только я родился. Я, по-видимому, самый молодой член клуба.
Сэр Лоренс кивнул.
— Значит, вы познакомились с Клер. Как её здоровье?
— Насколько я мог судить, в порядке, сэр.
— Давайте сядем и поболтаем о Цейлоне. Угодно сигару?
— Благодарю, сэр, я курю трубку.
— Выпьете кофе? Официант, две чашки кофе. Моя жена гостит сейчас в Кондафорде у родных Клер. Клер — интересная женщина.
Крум заметил, как пристально следят за ним тёмные глаза собеседника, раскаялся в своём порыве и покраснел, но храбро ответил:
— Да, сэр, очаровательная.
— Вы знакомы с Корвеном?
— Нет, — отрезал Крум.
— Неглупый человек. Понравился вам Цейлон?
— О да. Но пришлось уехать.
— Собираетесь вернуться?
— Боюсь, что нет.
— Я был там, но давным-давно. Индия задушила его. В Индии были?
— Нет, сэр.
— Трудно понять, в какой степени народ Индии жаждет независимости. Индусы на семьдесят процентов крестьяне. А крестьяне хотят устойчивости и спокойной жизни. Помню, в Египте перед войной усилилось националистическое движение. Но феллахи были за Китченера[5] и твёрдое британское руководство. Когда же во время войны мы отозвали Китченера, положение в Египте стало неустойчивым, и они переметнулись на другую сторону. Чем вы занимались на Цейлоне?
— Заведовал чайной плантацией, но владельцы из соображений экономии слили три плантации, и я остался без места. Как вы думаете, сэр, можно ли надеяться на оздоровление? Я сам не разбираюсь в экономике.
— А кто разбирается? Сегодняшнее положение создалось в результате многих причин, а люди всегда стремятся все объяснить одной. В Англии, например, оно вызвано тем, что русская торговля нокаутирована, европейские страны стали относительно самостоятельнее, товарооборот с Индией и Китаем резко сократился, уровень жизни британцев после войны повысился и национальный бюджет возрос с двухсот до восьмисот миллионов, а это значит, что из сферы производительных затрат изъято целых шестьсот. Кое-кто пытается свести проблему к перепроизводству, но это к нам, конечно, неприменимо: мы давно уже не производили так мало. Тут дело и в демпинге, и в бездарной организации, и в неумении довести до потребителя даже то малое количество пищи, которое мы производим сами. Ко всему этому добавляются наши замашки балованного ребёнка и милая привычка надеяться, что все как-нибудь образуется. Все эти причины специфичны для Англии, но две из них — замашки балованного ребёнка и повышение жизненного уровня действуют и в Америке.
— А ещё какие причины действуют в Америке, сэр?
— Американцы, разумеется, и перепроизвели и переспекулировали. Они привыкли жить с таким размахом, что прозакладывали своё будущее, — система продажи в рассрочку и так далее. Они сидят на золоте, но из золота ничего не высидишь. И — это, пожалуй, хуже всего — они не отдают себе отчёта, что деньги, которые они одолжили Европе во время войны, были фактически деньгами, которые они нажили на войне. Их согласие на всеобщий отказ от долгов означало бы оздоровление для всех, в том числе — и для их страны.
— Разве они пойдут на это?
— Никогда нельзя предсказать, как поступят американцы — они гораздо импульсивнее нас, жителей Старого Света. Они способны на многое, даже действуя в собственных интересах. Вам нужна работа?
— Ещё как!
— Ваше образование?
— Пробыл два года в Веллингтоне и Кембридже. Потом подвернулось место на чайной плантации, и я, не долго думая, упорхнул туда.
— Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
— Решили, чем хотели бы заняться?
Молодой человек выпрямился:
— Вообще-то я согласен на все, сэр. Но особенно хорошо знаю лошадей. Я уже думал, нельзя ли устроиться в скаковую конюшню, или на конский завод, или где-нибудь при манеже.
— Это мысль! Странная судьба у лошади: чем больше вымирает, тем больше входит в моду. Я поговорю с моим кузеном Джеком Масхемом. Он коннозаводчик и вбил себе в голову, что в английскую лошадь нужно вторично влить арабскую кровь. Он уже выписал арабских маток из-за границы. Не исключено, что ему потребуется помощник.
Молодой человек вспыхнул и улыбнулся:
— Страшно любезно с вашей стороны, сэр. О лучшем я и не мечтаю. Я ведь имел дело с арабскими лошадьми для игры в поло.
— Видите ли, — задумчиво произнёс сэр Лоренс, — я никому так не сочувствую, как людям, которые действительно нуждаются в работе и не могут её найти. Конечно, надо подождать конца выборов. Если социалистов не свалят, коннозаводчикам придётся пустить свои табуны на мясо. Вы только представьте себе, как за чаем вы кладёте на кусок хлеба с маслом ломтик победителя дерби! Вот уж истинная «отрада джентльмена»!
Баронет встал:
— А пока — спокойной ночи. Этой сигары мне как раз хватит до дому.
Крум тоже поднялся и стоял, пока худая, подвижная фигура собеседника не исчезла в дверях.
«Страшно славный старик!» — подумал он, опустился в глубокое кресло и, решив не терять надежд, замечтался о Клер, лицо которой рисовал перед ним дым его трубки.
В холодный туманный вечер, который газеты единодушно провозгласили «историческим», Черрелы собрались в своей кондафордской гостиной вокруг портативного приёмника — подарка Флёр. Что возвестит голос диктора блаженство рая или приговор судьбы? Все пять членов семьи были непоколебимо убеждены, что на карту поставлено будущее Великобритании и что это убеждение не продиктовано им ни классовой, ни партийной принадлежностью. Они полагали, что руководствуются патриотизмом и чужды личной заинтересованности. И если, думая так, они совершали ошибку, то вместе с ними в неё впадало множество других британцев. Правда, у Динни порой мелькала мысль: «Да разве кто-нибудь знает, что спасёт страну и что погубит?» Но даже она не представляла себе, каковы те не поддающиеся учёту силы и причины, которые преобразуют и направляют жизнь народов. Газеты и политики сделали своё дело: день выборов приобрёл и в её глазах значение поворотного пункта. Динни сидела в платье цвета морской воды около подарка Флёр и ждала десяти часов, чтобы включить приёмник и настроить его на нужную волну. Тётя Эм трудилась над новым куском французской вышивки, и очки в черепаховой оправе ещё больше подчёркивали орлиный изгиб её носа. Генерал нервно перелистывал «Таймс», то и дело вытаскивая из кармана часы. Леди Черрел сидела не шевелясь и слегка подавшись вперёд, как ребёнок в воскресной школе, когда он ещё не знает, будет ли ему скучно. Клер прилегла на диван; Фош свернулся у неё в ногах.
— Пора, Динни, — объявил генерал. — Включай эту штуку. — Динни повернула рукоятку, и «штука» разразилась музыкой.
— «Кольца у нас на пальцах, бубенчик привязан к ногам. Музыка всюду с нами, звучит она в такт шагам», — вполголоса продекламировала девушка.
Музыка смолкла, и раздался голос:
— Передаём предварительные результаты выборов: Хорнси… Консерваторы — без перемен.
Генерал вставил: «Гм!» — и музыка загремела снова.
Тётя Эм поглядела на приёмник и попросила:
— Уйми его, Динни! Он меня оглушает.
— Он всегда такой громкий, тётя.
— Блор что-то делает с нашим при помощи пенни. А где это Хорнси? На острове Уайт?
— В Мидлсексе, дорогая.
— Да, конечно. А я как раз думала о Саутси. Он опять заговорил!
