В этот момент сторож доложил:
– К вам профессор Аллорсен, сэр! Хочет посмотреть перуанские черепа.
– Халлорсен! – воскликнул поражённый Эдриен. – А вы не ошиблись.
Джеймс? Я думал, он в Америке.
– Да нет, сэр, фамилия – Аллорсен. Такой высокий джентльмен, выговор как у американца. Вот его карточка.
– Гм… Просите, Джеймс, – распорядился Эдриен и подумал: "Бедная
Динни! Что я ей скажу?"
В кабинет вошёл очень высокий, очень представительный мужчина лет тридцати восьми. Его гладко выбритое лицо дышало здоровьем, глаза сияли, в тёмных волосах кое-где пробивалась ранняя седина. Он сразу же заговорил:
– Господин хранитель музея?
Эдриен поклонился.
– Послушайте, мы же с вами встречались. Помните, как взбирались вместе на гору?
– Да, – ответил Эдриен.
– Вот и отлично. Я – Халлорсен. Возглавлял боливийскую экспедицию. Мне сказали, что у вас великолепные перуанские черепа. Я захватил с собой несколько боливийских. Хотелось бы сравнить их с вашими перуанцами прямо на месте. Вы же знаете, сколько чуши пишут о черепах люди, никогда не державшие их в руках.
– Совершенно верно, профессор. Я с восторгом взгляну на ваших боливийцев. Кстати, вам, кажется, неизвестна моя фамилия? Вот, прошу.
Эдриен протянул Халлорсену визитную карточку. Тот взял её.
– Ого! Вы не родственник капитану Черруэлу, который точит на меня нож?
– Дядя. Но, знаете, у меня создалось впечатление, что нож точит не он, а вы.
– Видите ли, он подвёл меня.
– А он, насколько я понимаю, считает, что это вы подвели его.
– Поймите, мистер Черруэл…
– Мы, с вашего позволения, произносим нашу фамилию Черрел.
– Черрел? Да, да, теперь вспоминаю. Так вот, господин хранитель, что вы будете делать, если возьмёте человека на работу, а она окажется ему не под силу и он из-за этого бросит вас в беде? Дадите ему золотую медаль?
– Но вы, я надеюсь, прежде чем вытащить нож, выясняете, возможно ли вообще выполнить ту работу, для которой вы наняли человека?
– Это уж дело человека, взявшегося за неё. Да и что в ней было особенного? Держать в узде нескольких даго, – вот и все.
– Мне известно очень немногое, но, насколько я понимаю, в его ведении находились также и мулы?
– Безусловно. И он все выпустил из рук. Что ж! Я не жду, что вы станете на мою сторону против собственного племянника. Но на перуанцев вы мне всё же разрешите взглянуть?
– Разумеется.
– Вы чрезвычайно любезны.
Во время последовавшего затем совместного осмотра Эдриен то и дело бросал взгляд на великолепный экземпляр Homo sapiens, стоявший рядом с ним. Ему редко доводилось встречать человека, из которого с такой силой били бы жизнь и здоровье. Естественно, что каждое препятствие раздражает Халлорсена. Сама его жизнерадостность не позволяет ему видеть оборотную сторону медали. Как и его страна, он убеждён, что всё должно идти только его путём. Его брызжущая через край энергия исключает всякую мысль о возможности иного пути. "В конце концов, – подумал Эдриен, – он же не виноват, что бог для него воплощён в нём самом, в Homo atlanticus superbus".[2] И лукаво заметил:
– Итак, в будущем солнце начнёт всходить на западе, профессор?
Халлорсен улыбнулся, но улыбка получилась чересчур сладкая.
– Мы, антропологи, господин хранитель, кажется, уже договорились, что прогресс начинается с земледелия. Если удастся доказать, что кукурузу на американском континенте выращивали задолго, может быть, за тысячи лет до того, как в долине древнего Нила стали разводить ячмень и пшеницу, то почему бы солнцу и не обратиться вспять?
– А удастся вам это?
– Людям известны двадцать – двадцать пять сортов кукурузы. Хрдличка утверждает, что для дифференциации и выведения их требуется примерно двадцать тысяч лет. Это весьма укрепляет нас в убеждении, что Америка родина земледелия.
– Увы! Но ведь до открытия Америки Старый Свет не знал ни одного сорта кукурузы.
– Но, сэр, до этого и в Америке не существовало ни одного злака из числа известных Старому Свету. Подумайте сами: если цивилизация Старого Света проложила себе путь к нам через Тихий океан, то почему она не захватила с собой свои злаки?
– Однако все это ещё не делает Америку путеводной звездой для остального мира, не так ли?
– Может быть, и так. Но даже если она не была ею, то всё-таки создала свою древнюю цивилизацию самостоятельно и самостоятельно, первая в мире, открыла хлебные злаки.
– Вы, кажется, верите в Атлантиду, профессор?
– Эта гипотеза нередко доставляет мне удовольствие, господин хранитель.
– Ясно, ясно. Разрешите спросить: нападать на моего племянника вам тоже доставляет удовольствие?
– Признаюсь, я был страшно зол, когда писал книгу. Мы с вашим племянником не сошлись.
– Мне кажется, это обстоятельство тем более должно было заставить вас усомниться в своей правоте.
– Я покривил бы душой, взяв обратно свои обвинения.
– А сами вы нисколько не повинны в том, что не достигли поставленной цели? Вы в этом убеждены?
Гигант нахмурился, и вид у него стал такой озабоченный, что Эдриен решил: "Во всяком случае, человек он честный".
Халлорсен с расстановкой произнёс:
– Не понимаю, куда вы метите.
– Вы, кажется, сами выбрали моего племянника.
– Да. Из двадцати других.
– Совершенно верно. Значит, вы выбрали не того, кого нужно?
– Несомненно.
– Плохо разбираетесь в людях?
Халлорсен рассмеялся.
– Ловко подцепили, господин хранитель. Но я не из тех, кто афиширует собственные ошибки.
– Вам нужен был, – сухо заключил Эдриен, – человек, лишённый чувства жалости. Вы его не получили, полагаю?
Халлорсен вспыхнул:
– Вряд ли мы найдём общий язык, сэр. Позволите собрать мои черепа? Весьма признателен за любезность.
Через несколько минут он ушёл.
Эдриен остался наедине со своими довольно противоречивыми впечатлениями. Этот человек оказался лучше, чем он предполагал. Физически – великолепный экземпляр, в смысле интеллекта – заслуживает внимания, а нравственно… Что ж, типичный представитель нового мира, в котором каждая ближайшая цель, пока она не достигнута, – самое важное на свете, а достижение этой цели – важнее способов, какими она достигается. "Жалость! – думал Эдриен. – Какая там жалость в собачьей драке! И всетаки он неправ: надо же быть милосердным, нельзя так накидываться на человека в прессе. Чересчур много в тебе эгоизма, приятель Халлорсен!"
И, размышляя об этом, он спрятал челюсть в шкаф.
Динни направлялась к церкви святого Августина в Лугах. В этот прекрасный день нищета прихода, по которому она шла, казалась особенно безотрадной девушке, привыкшей к картинам сельской жизни. Тем более поразила её жизнерадостность детей, игравших на мостовой. Спросив у одного из них, где живёт священник, она пошла дальше в сопровождении целых пяти. Они не отстали от неё и тогда, когда Динни позвонила, из чего она сделала вывод, что ими руководят не вполне альтруистические побуждения. Ребятишки действительно попытались даже войти вместе с ней в дом и убежали лишь после того, как получили от неё по пенни каждый. Девушку провели в опрятную комнату, которая выглядела так, словно ей приятно, что у кого-то нашлось время в неё заглянуть.
Динни остановилась перед репродукцией "Мадонна со св. Франциском" Кастельфранко и принялась её рассматривать, как вдруг услышала: "Динни!" – и увидела тётю Мэй. У миссис Хилери Черрел был её обычный вид – вид человека, который старается одновременно попасть в три места, но лицо дышало непринуждённым спокойствием и неподдельной радостью: она любила племянницу.
– Приехала за покупками, дорогая?
– Нет, тётя Мэй. Хочу, чтобы дядя Хилери представил меня одному человеку.
– Твой дядя вызван в полицейский суд.
Динни забурлила. Первый пузырёк поднялся на поверхность.
– Как! Что он наделал, тётя Мэй?
Миссис Хилери улыбнулась:
– Покуда ничего, но я не ручаюсь за Хилери, если судья окажется недостаточно сговорчивым. Одну из наших прихожанок обвиняют в том, что она приставала к мужчинам.
– Не к дяде же Хилери!
– Нет, дорогая, думаю, что не к нему. Твой дядя просто должен отстоять её репутацию.
– А её можно отстоять, тётя Мэй?
– В том-то весь вопрос. Хилери утверждает, что можно, но я не очень уверена.
– Мужчины всегда слишком доверчивы. Кстати, мне никогда не приходилось бывать в полицейском суде. Я не прочь сходить туда за дядей Хилери.
– Вот и прекрасно. Мне как раз самой нужно в ту же сторону. Дойдём до суда вместе.
Через пять минут они уже шли по улочкам, ещё более поразившим Динни, которой до сих пор была знакома лишь живописная бедность деревень.
– Я раньше не представляла себе, – внезапно сказала она, – что Лондон – это словно кошмарный сон…
– От которого не избавишься, встав с постели. Почему бы, при нашей безработице, не создать национальный комитет по перестройке трущоб? Затраты оправдались бы меньше чем за двадцать лет. Политики проявляют чудеса энергии и принципиальности, пока они не в правительстве. Стоит им войти в него, как они становятся просто придатком машины.
