Ложился я в десять вечера и, приложив к уху радио, с приглушенным звуком слушая десятичасовые новости, засыпал часам к одиннадцати, а в половине второго ночи просыпался и приступал к своим упражнениям, которые продолжались до пяти утра, затем задремывал в постели до семи утра, поэтому время моего сна не превышало четырех-пяти часов. Но, как ни странно, я не чувствовал сонливости.
Моя комната была отделена от семьи, и поэтому в течение многих лет никто не замечал, что я провожу изнурительные упражнения с половины второго ночи до пяти утра, чем я был очень доволен. Моя семья была спокойна, веря, что я тихо и безмятежно сплю в своей комнате. Поистине, это было очень удачно.
Однако утром 14 января случилось нечто неожиданное.
В обычных обстоятельствах то, что происходило со мной ранними утрами, я считал своим послушанием и никогда никому не рассказывал об этом, но, получив приказ от Великой Природы: «Расскажи другим об этом!», я был вынужден сдаться.
Накануне ночью, то есть 13 числа, примерно в пятнадцать минут одиннадцатого я в комнате Бога, которая находилась на первом этаже, прощался перед отходом ко сну с Богом-Родителем Великой Природы и с живосущей Родительницей и благодарил их за спокойно прошедший день. В тот день меня мучила боль в пояснице, и, сообщив о своих страданиях, я попросил: «Помоги мне!» А затем сразу же, поднявшись в свою комнату, лег в постель.
Теперь я должен рассказать о «комнате Бога». Вообще-то это была комната моей жены.
Когда жена заболела раком языка, я еще не был таким верующим, как сейчас, и поэтому верил в медицину. Но жена попросила меня пригласить к нам в дом моего молодого друга, профессора Кодайру, специалиста по сравнительному религиоведению.
По чистой случайности мне не было известно, что профессор Кодайра является настоятелем церкви Тэнри. Поэтому жена просила меня уйти из дома на время визита профессора, так что я ничего не знал о содержании их разговора.
Несмотря на свою занятость, профессор три-четыре раза в неделю стал беседовать с моей женой и передал ей «божественный дар», в результате жена не только перестала ощущать неудобство при разговоре, но и смогла без затруднения есть и пить. Когда через три месяца она проходила очередное обследование в больнице, оба врача — и главный и лечащий — радовались, называя ее состояние чудом. И хотя метастазы не были обнаружены, врачи просили ее еще некоторое время принимать лекарства. Через четыре года жена, казалось, совершенно поверила в свое выздоровление.
Наша четвертая дочь вышла замуж за дипломата и во время их пребывания в Швеции родила дочь, нашу единственную внучку. И вот однажды, позвонив этой уже семилетней тогда девочке по телефону, жена сказала мне с улыбкой: «Теперь я спокойна. Наша девочка — лучшая по английскому языку среди одноклассников в американской школе!» Она так радовалась, и кажется невероятным, что не прошло и часа после этого разговора, как она тихо испустила дух.
В то время мы жили втроем: я, жена и третья дочь.
Я собирался проводить покойную жену без религиозного обряда. Однако третья дочь настаивала на том, чтобы пригласить профессора Кодайру и устроить похороны по обряду Тэнри.
Моя третья дочь сразу же после окончания школы уехала на учебу во Францию, где в течение десяти лет занималась вокалом. Несколько лет назад она вернулась в Японию и теперь преподает в частной консерватории в Токио. Ходит на службу три раза в неделю. Дочь приняла крещение, стала настоящей христианкой, и мне показалось странным, что, несмотря на это, она упорно хочет проводить мать в последний путь по обряду Тэнри.
В ответ на мои расспросы она ответила просто:
«С тех пор, как мама стала слушать беседы профессора Кодайры, я, естественно, тоже слушала их и из горячего желания избавить мать от болезни, смирив сердце, принимала все, что говорил профессор, и сама испробовала на практике все его советы… Например, несколько раз ездила в Центр Тэнри в Ямато и даже приняла „божественный дар“»…
В результате ее усилий мама выздоровела, но я тогда всерьез предупредил дочь:
«Ты не имеешь права, подобно учителям Тэнри, помогать людям только потому, что приняла учение. Твой долг обучать молодых людей вокальному искусству и наряду с этим сочинять музыку, ласково доносящую до слушателей душу Бога. Это трудно, но таков твой долг, твоя священная обязанность… Посвящать этому все свои силы — твое счастье, твоя судьба. Ясно?!»
Так или иначе, моя третья дочь не стала, уподобляясь наставнику Тэнри, спасать людей, а, как и прежде, усердно занималась музыкой, и поэтому я успокоился. Однако она больше не посещала христианскую церковь и, по всей вероятности, рано утром, перед тем как идти в консерваторию, ходила на ежемесячные празднества церкви профессора Кодайры. Но я в то время не питал интереса ни к религии, ни к сектам и не придавал этому особого значения. Итак, церемонию похорон жены попросили провести профессора Кодайру, в связи с чем и все последующие обряды профессор совершил полностью по канону учения Тэнри.
В токонома[2] в комнате у жены он установил алтарь, на верхней полке которого поставил маленький храм, сбоку установил большую фотографию жены, ту же, что и на похоронах, затем, взяв со следующей ступеньки жертвоприношения — саке и рис, он поместил их в маленькую сокровищницу, которую каждое утро ставил на четвертую ступеньку, а в девять вечера убирал.
Этот алтарь положено было убрать спустя сорок девять дней, но дочь, из чувства преданности к покойной матери, не решается убрать алтарь и все продолжает ежедневно приносить жертвы.
Что касается меня, то я не складывал молитвенно ладони перед этим алтарем, мне было тяжело даже зайти в комнату покойной жены, и какое-то время я заходил туда крайне редко.
Дело еще и в том, что, когда умерла жена, я очень ослаб и, лежа в постели, ожидал своей смерти…
Хотя читателям теперь известно, что, как ни странно, я возродился к жизни.
Кажется, это было осенью 1984 года. Появившийся у нас после долгого отсутствия профессор Кодайра завел неожиданный разговор.
В преддверии сотой годовщины со дня кончины основательницы Тэнри Мики Накаяма живосущая Родительница начинает дело Спасения Мира. Но перед этим она хочет встретиться со мной и поговорить о моей книге «Вероучительница», не соглашусь ли я?
Если бы не тот факт, что ради нелепого разговора перед моей дверью, ожидая ответа, стоял такой занятой человек, как профессор, причем зашел он ко мне специально, по дороге на работу в университет, так вот, если бы не это — я бы сразу отказался.
На следующий день в назначенный час профессор привел человека, о котором говорил. Это был юноша примерно двадцати с небольшим лет. Когда я увидел его сидящим рядом с профессором на диване в гостиной, то сразу почувствовал разочарование и, для того чтобы поскорей избавиться от этого дела, поздоровавшись, поторопил его:
— Итак, что скажете?
Молодой человек, немного поколебавшись, поднялся со словами:
— Говорить можно, только сидя по-японски. Нет ли у вас японской комнаты?
Так как в доме не было другой японской комнаты, кроме комнаты моей жены, мне пришлось проводить его туда. С нами вместе прошел и профессор. Я достал из шкафа три сиденья, но колебался, куда посадить гостей. На одной из стен комнаты — западной — висит писанная маслом большая картина художника Юдзо Саэки «Парижские стены».
Когда мы с женой ездили учиться во Францию, мы познакомились с этим неизвестным тогда японским художником. На обратном пути в Японию Юдзо Саэки решил ехать на японском пароходе, отправляющемся из итальянского порта. Багаж свой он отправил, но денег на дорогу от Парижа до Италии у него не было, и он пришел попросить у нас в долг.
Моя жена, которая обычно редко вступала в разговор, вдруг сказала: «Когда мы уезжали из Японии, отец предупреждал нас, чтобы мы не брали в долг и не одалживали денег… Поэтому простите, но, может быть, вы продадите нам вашу картину?»
Художник, у которого до тех пор никто картин не покупал, очень обрадовался. Тем же вечером он явился к нам со своей большой картиной «Парижские стены», еще две картины, которые он уже отправил в Японию, художник обещал по приезде на родину доставить свекру жены в Нагою, что и выполнил.
После войны, окончившейся поражением Японии, мы переехали в дом, заново отстроенный на пепелище, и когда мы там обосновались, жена среди книг, уцелевших от огня войны, обнаружила два произведения мэтра Саэки, без рам и покрытые пылью. Она заказала рамы специалисту.
Жена удивилась: «Рамы дороже картин», — но в роскошных рамах картины как будто обнаружили свою истинную ценность. «Роскошная попона для жеребенка», — думала она вслух, вглядываясь в картины. Но я-то понял, что автор этих полотен Юдзо Саэки — гениальный художник. Словом, «Парижские стены» повесили в комнате жены, а полотно чуть поменьше размером — «Под железнодорожным мостом» — было решено повесить в гостиной.
