В конце концов, всего лишь знакомый их сотрудника. Тот хоть не врач, а тоже ждал. Презабавный тип этот Святослав Эдуардович. Нетривиальный. У них больница что кунсткамера — каждый экспонат достойный. Да, пожалуй, все мы экспонаты нашей общей кунсткамеры.
Я надел халат, и мы с докторами побежали в палату. Как в кино: впереди профессор торопится, на ходу застегивая халат, а за профессором синклит врачей поспешает в ритме лидера, то бишь в моем ритме. С одной стороны, хорош я — время раскидал ни на что, на пустоту, а тут на тебе — бегу, от смерти спасаю. С другой стороны, это меня греет, я нужен, я спаситель, без меня беда, люди меня ждали не зря. Ну, зря не зря — будет еще видно.
В коридоре жена сидит, глаза раскрыла, в блюдцах своих меня готова растворить. Сразу чувствуешь, что не зря живешь. Это, наверное, единственное, что может жизнь продлевать… При прочих равных, конечно. Если не очень чем-то в жизни мучаешься, если в основном удовлетворен, остается главное — нужным быть.
Теперь-то я сижу рассуждаю спокойно. Философствую. Интеллигентничаю. Или интеллектуальничаю?.. Как же правильно будет? Какая разница? Наверное, интеллектуализм — форма умствования и существования, а интеллигентность — образ мышления и жизни. Первое не от души — от книг, от придуманного, от выученного. Второе — врожденное, от живота, как само получается. Ох, отче, интеллектом балуете… Они меня ждали, а я болтался — и никакой, стало быть, интеллигентности. Интеллигент не опаздывает.
Прибежали к больному… Батюшки!..
Ну, он согласен. Жена согласна. Срочно на операционный стол. А у них ни инструментов сосудистых, ни игл, ни ниток нужных. Я позвонил в институт к себе — там приготовили, Святослав Эдуардович сгонял, привез быстро.
Тоже время протянули.
Уже через неделю Святослав исхитрился раздобыть все сосудистые причиндалы. Уже через неделю, чуть больше, у них были и сосудистые инструменты, и сосудистые протезы, и сосудистые иглы разных размеров — все было. Через неделю! Люди годами достают, маются, а они у знакомых, в институтах выпрашивали в подарок. Много Святослав достал всякими путями. Силен мужик. Я тоже помог им кое-что приобрести. Но в основном он. Это почти невозможно, заявки по инстанциям на подписях по году лежат, а он достал.
Ночью оперировали. Иссек я всю аневризму и артерию протезировал веной с той же ноги. Часа два прошло — закрылся сосуд. Тромб. То ли я заузил место стыка артерии и вены, то ли чего еще…
Опять оперировали.
Три раза оперировали.
У нас в сосудистой хирургии такое нередко бывает, а тут и они приобщились. Все обошлось в конце концов. И жизнь спасли, и ногу сохранили. Завел я ребят тогда. Заводные! Еще несколько раз приезжал. Еще несколько операций сделали вместе. Теперь они сами, да, может, и не хуже нашего делают. Во всяком случае, первая обычная больница, где делают такие операции.
Нет-нет — профессиональный интерес подогревает нашу жизнь. Таков, наверное, наш век: жизнь только на этом и может держаться…
Я к ним часто катаюсь. Практически во мне уже нужды нет, да мне здесь приятно. Спокойно. Мне здесь сносно — вот. С одной стороны, я для них большой шеф и учитель. С другой — никто меня не теребит, никакой суеты, сам учусь у них бессуетной жизни. И товарищи они мне, по крайней мере ведут себя так. Я профессор, шеф, а могу себя вести как простой доктор. Тоже сладко.
Да и от домашних сложностей сюда убегаю. Вроде бы какие сложности? Я одинокий мужик уже более десяти лет, детей нет, живу со стариками родителями, — какие сложности? Но это формально. А Галя? Уже три года. Курортный марьяж, как говорится, а вот уже три года и, по-видимому, теперь надолго. Муж у нее не сладок был… наоборот, горький… Ушла она от него. Собственно, я ей теперь муж. Ребенок у матери живет. У ее стариков квартира — об одну комнату. Записался на кооператив — так когда это еще будет. Ждем-ждем — а вот он и жизни конец. Но я еще повоюю. Пожалуй, погорячился насчет близкого конца. А сейчас спасибо Святославу, помог снять квартирку. Вроде бы холостяцкий скворечник, да ждать кооператив теперь полегче. Да, спасибо Эдуардычу. Как ему все удается? Назовем это научно: талант коммуникабельности. Они с тем разведчиком, которого я первым оперировал, чем-то похожи. Возраст разный — хватка та же, железная. Тот полный, седой, глаза серые — светлый. Этот худой, темноволосый, очки притемненные. А глаза одинаково смышленые. Глаза разведчиков. Или, как говорит сам Свет, — пайщиков. Да только не про себя он это говорит и совсем другое имеет в виду. Я у него спросил: ну скажи, каким образом тебе так быстро удалось найти квартиру? А он смеется: «Все мы пайщики — вот и помогаем друг другу». — «Какая же вам корысть?» — спрашиваю. «Значит, есть. Без корысти не разбежишься, можешь быть уверенным».
Разные позиции бывают. А какая корысть у этих ребят? Они сейчас много оперируют. Недавно на больничной конференции докладывали свой материал, уже немалый, много операций настругали, а главный им в конце говорит:
«Все это прекрасно, Лев Михайлович, и я вас поздравляю с успехами, но надо несколько умерить ваши сосудистые подвиги». — «То есть?» Может, и вправду Лев не понял, да только не первый год в больницах работает, наверное, шельма, сразу все сообразил. «Знаете ли, заведующий отделением не только великий врач и отец больным, он еще и администратор. Вы должны деньги считать». — «К сожалению, Матвей Фомич, это совсем нетрудно. Даже моих весьма средних арифметических способностей хватает».
Шутит, каналья.
«Вы не острите. Я ведь говорю вполне серьезно. Вы знаете, что на медикаменты хирургическому больному рубль в сутки положено? А только ваши контрасты для рентгеновского исследования сосудов на один раз — уже пятнадцать рублей. Протез сосудистый — около десяти. А сколько рентгеновских пленок идет на каждого сосудистого больного?» — «Но, Матвей Фомич, ведь полно и таких, которым после простых операций не требуется денег на лекарства. Лежат и ждут, когда швы снимут». — «Так вы почти не кладете простых больных! В том-тои дело». — «Мы никому не отказываем, ни простым, ни сложным». — «Вы плохой администратор, товарищ заведующий! В эти рубли входят и все перевязочные средства больницы, и все рентгеновские пленки, проявители и прочее, все потребности операционного блока. Вы же знаете, Лев Михайлович!» — «А говорите — я плохой администратор. Конечно, знаю, потому и думаю, что на все про все перерасход небольшой». — «Нет, вы не хозяин. Плохой хозяин. Надо не думать, а считать. Ваше отделение за прошедший месяц перерасходовало полторы тысячи».
Я сижу тут же, слушаю и молчу. Что я могу сказать? Во-первых, милые бранятся — только тешатся. А во-вторых, у нас в институте все не так: и денег больше, и дотацию всякую дают в случае чего. Науку все же делаем.
«Матвей Фомич, — Лев продолжает дискуссию в дружеском, интимном тоне, — зачем, как говорится, вы нам лапшу на уши вешаете? В крайнем случае район дотацию даст. Не оставят же больных без лечения». — «Даст, даст! А сколько крови из нас выпьют, пока я буду эту дотацию выколачивать! Вы-то здесь сидите, никуда не бегаете. Я вас прошу, Лев Михайлович, от имени администрации приостановить немного вашу бурную деятельность. Я не говорю: совсем, но поменьше». — «Больные-то лежат. Что ж, выписать?» — «Кладите больных только из нашего района. Вы же их отовсюду собираете. Поменьше, поменьше». — «Матвей Фомич! — О! Судя по тону, Фомич рано расслабился. Судя по тону и поднятому пальцу, Лев собирается что-то возгласить. Ну-ну? — Матвей Фомич! Наконец-то хирурги нашей больницы получили заслуженный упрек за слишком большую работу! Даем слово администрации и партийной организации, что мы и впредь положим все силы на выполнение взятых на себя повышенных обязательств в соцсоревновании по району и городу».
Главный врач покраснел, открыл было рот, потом махнул рукой и уже на выходе сказал: «Прекратите демагогию. Я говорю совершенно серьезно. Работайте. Работайте как можете, но помните про деньги. Считайте. Желаю удачи». И дед их тут же сидел, молчал, улыбался. Забавный дед. Молчит и улыбается, но роль свою играет. При нем стараются не зарываться, не шуметь попусту. Молчит, а при этом светится лучезарной мудростью доброты. В чем она выражается, не скажу, не знаю. И не глядят в его сторону во время подобных дискуссий, не глядят, но, по-моему, все время оглядываются. Он молчит, улыбается, но ребят поддерживает. Нравятся ему эти мальчики.
Мне интересно было наблюдать за этой легкой, добродушной стычкой. У нас бы так легко не обошлось. Да и у них, наверное, добродушие лишь на поверхности. Они горды своими успехами и чувствуют себя великими, сравнивая условия работы и собственные достижения: скоропомощный конвейер и параллельно — штучная работа; сверхценная работа и явный денежный дефицит. А главный наверняка уже получил по шапке за перерасход. Лавры им — колотушки ему. Тут страсти дай бог! Но у нас такие беседы просто невозможны. От меня бы давно один плевок остался.
