Глава 8
ЛАПИДУС
Тумаркин ушел, а на его месте перед Рабиновичем выросла фигура Лапидуса с тросточкой.
– Что у вас хорошего, Рабинович? Новостей нет? А вы знаете, я слышал, что с пятью двенадцатыми никто не пройдет... О чем с вами говорил этот фанатик?
– Какой фанатик?
– А вот этот черный кот?.. Видеть не могу этих сионистов!
– Что вы, собственно, имеете против сионистов? - спросил Рабинович, и сам порядком не знавший, что собою представляют "сионисты".
– Вы их не знаете? Вам неизвестно, что это заклятые шовинисты, не терпящие инакомыслящих?
Хотя знакомство между обоими молодыми людьми состоялось совсем недавно, да и то мимоходом, Лапидус по-приятельски ухватил Рабиновича за пуговицу и начал костить Тумаркина со всеми сионистами вкупе:
– Терпеть не могу этих ханжей! Заступники еврейского Господа Бога! Какое им дело до того, что несколько евреев приняли православие, чтобы не мотаться больше, как вот мы с вами? С какой стати, во имя чего мы страдаем? Я и вы? И? И доколе, собственно, мы будем болтаться, я и вы? И?
Вылощен, прилизан. Одет с иголочки. Голубые глазки. Приподнятые брови. Рыжая заостренная бородка. Белые зубки. Хорошо смазанный язычок... И это "И?", заменяющее вопросительное "А?". Вот весь Лапидус.
***
В это утро Лапидус вообще был скверно настроен и искал, на ком бы сорвать свою злобу. Он был рад, что подвернулся Тумаркин. Но, в сущности, Лапидус не был сердит на Тумаркина, ни даже на сионистов, которые ему ничего не сделали, - злоба его исходила из другого источника и имела, конечно, свои причины, Во-первых, почему у него нет медали? Во-вторых, почему его не принимают в университет? И, наконец, в-третьих, почему он должен креститься и не может этого сделать из-за своей матери? Его мать не вынесет такого удара, он в этом убежден. И... все же он вынужден будет это сделать! Лапидус чувствовал потребность излить перед кем-нибудь свою душу и наскочил на Рабиновича, который ему нравился тем, что он хоть и еврей, но не имеет еврейской повадки влезать в душу ближнего.
– Вам хорошо, Рабинович, у вас золотая медаль, и вы уверены, что вас примут в университет, а вот побывали бы вы в моей шкуре... У меня на иждивении старуха-мать и сестра. Обе они живут единственной надеждой на то, что я окончу университет и буду врачом. А пока приходится жить только заработком, который дают мне уроки в богатой русской семье, да и то по секрету от гимназии. Если там узнают об этом, все мое благополучие рухнет! Я не знаю, смог ли бы кто другой на моем месте, хотя бы тот же Тумаркин, долго выдержать и не принять христианства, и кто смеет упрекнуть его за это? Как вы думаете? И?
Рабинович и сам не знал, как он думает. Он глядел удивленными глазами на всех этих Лапидусов и Тумаркиных и никак не мог понять: чего они все так гоняются за золотой медалью и стремятся в университет? Да они ли одни? Ведь вот его квартирная хозяйка тоже бредит все той же медалыо. Неужели у них у всех нет других стремлений и чаяний? Рабинович вспоминает, что когда он еще был Поповым, у него о евреях было представление как о людях, мечтающих только о деньгаx...
Вдруг вся толпа кандидатов пришла в движение и потянулась в канцелярию. Пришел секретарь. Сегодня он должен сообщить всем евреям об их судьбе.
В тесную комнату канцелярии набилось больше ста человек. Рабинович оказался одним из последних в очереди, и секретарь с испитым лицом, опустивши глаза, спросил сухо:
– Фамилия?
– Рабинович!
Секретарь покопался в стопе бумаг и спросил подчеркнуто:
– Рабинович, Гершко Мовшевич? Вы хотите сейчас взять свои бумаги или получить их через полицию?
– То есть... как? - изумился Рабинович.
Секретарь сделал такое лицо, будто хотел сказать: "Чего от меня хотят эти несносные евреи?" - и с удвоенной любезностью объяснил Рабиновичу, что он может получить обратно свои бумаги, так как до его номера не дошло: прием евреев за покрытием процентной нормы закончен.
– Вы наконец поняли меня, господин Герш Мовшевич Рабинович?
Не получив ответа, секретарь обратился к следующему:
– Фамилия?
А Рабиновичу бросил мимоходом:
– Можете идти. Документы вам будут возвращены через полицию...
Глава 9
ТРИНАДЦАТЬ МЕДАЛИСТОВ
В первую минуту Рабинович почувствовал себя как-то странно... Он еще не успел разобраться в своих ощущениях. Выходя из канцелярии, он встретился со своими новыми знакомцами: сначала с вылощенным Лапидусом, а затем - с Тумаркиным.
– Ну? - остановил Рабиновича франт и заглянул в его глаза с усмешкой. Что я вам говорил? И?.. Оч-чень нужно было восемь лет подряд добиваться медали! Не-ет! Я поступлю иначе! Я с ними посчитаюсь. Лопнут они, а в университет я все-таки попаду!.. И возможно, что благодаря мне примут еще одного еврея? Может быть, именно вас, Рабинович, Как вы думаете? И?
Видя, что Рабинович никак не может понять, каким образом он, благодаря своему коллеге, попадет в университет, Лапидус ухватил его за пуговицу и начал подробно излагать теорию процентной нормы. Суть этой "теории" сводилась к следующему. На каждых девять человек русских, поступающих в университет, приходится один еврей. Он, Лапидус, узнал, что есть еще поступающая группа из восьми русских. Если к ней прибавить девятого русского, то откроется вакансия для одного еврея...
Так вот Лапидус и намерен стать этим "девятым" с тем, чтобы Рабинович был десятым...
Комбинация эта до того понравилась самому изобретателю, что он от радости даже хлопнул себя по лбу, желая показать, что у него есть голова на плечах.
– Ловко, не правда ли? И? - спросил он Рабиновича, но не получил ответа, так как тот не расслышал ни одного слова из всей этой тирады. Его внимание было отвлечено Тумаркиным, стоявшим в другой группе и делавшим Рабиновичу знаки глазами.
Рабинович извинился перед Лапидусом и подошел к Тумаркину.
– Вот вам еще одна жертва! - сказал Тумаркин. - Тоже медалист! Прошу любить и жаловать! Горячий еврей, хоть и не понимающий ни одного слова по-еврейски, несмотря на свою фамилию - Рабинович!
– Феномен! - отозвался один из компании, юноша из Пинска, с умным, энергичным и угреватым лицом, в белом летнем костюме, который не подходил ни к лицу, ни к сезону. - Еврея по фамилии Рабинович, не знающего языка, можно, по-моему, показывать за деньги! Ибо где же вы видали среди ста тридцати миллионов русских хотя бы одного по фамилии, скажем, Попов, который не понимал бы по-русски? Разве глухонемого от рождения!..
Его остроумие, однако, было впустую, так как публике было не до шуток; мысли были заняты университетом.
Только один слушатель заметил шутку пинского парня. То был Рабинович. С чего это парню вздумалось приводить в пример именно фамилию Попова, а не Иванова или Сидорова?..
Однако долго раздумывать Рабиновичу не дали. Тумаркин предлагал устроить складчину, чтобы немедленно послать телеграмму министру народного просвещения.
– Сколько нас тут евреев? - спросил Тумаркин и стал считать: - Один, два, три, четыре... тринадцать! Тринадцать медалистов!
– Тринадцать! - подхватил пинский парень. - Чертова дюжина! Не иначе как придется одному из нас перейти в христианство...
Но и эта фраза прошла незамеченной. Никто не подарил остряка даже улыбкой.
Телеграмма, конечно, недурная идея, но она, к сожалению, имеет и обратную сторону: телеграммы эти, видите ли, кусаются. А большая часть этой компании подчас ломает себе голову над решением вопроса: чем заплатить за стакан чая в кофейне?..
– Сколько должна стоить телеграмма? По скольку на брата? - раздался чей-то тревожный вопрос.
– Стоимость телеграммы я беру на свой счет! - заявил Рабинович и покраснел, так как двенадцать пар глаз уставились на него, как на чудище заморское. А парень из Пинска не выдержал и заговорил:
– Послушайте, вы, собственно, из каких Рабиновичей будете? И кем вам приходится Лев Бродский?..[6] Может быть, вы знаете, какие акции выгоднее всего приобрести и в каком банке надежнее всего открыть текущий счет?..
– Ну ладно! Дело не в том, сколько телеграмма будет стоить и кто платить будет! - сказал Тумаркин. - Все будут платить! А за неимущих внесут товарищи. Гораздо важнее где-нибудь собраться и составить текст телеграммы. Я предлагаю пойти в вегетарианку! Как вы на это смотрите?
– Есть! В вегетарианку! - ответила компания, и все тринадцать медалистов двинулись в вегетарианскую столовую.
Пообедав в столовой и убедившись из поданного счета, что идея вегетарианства - великая вещь не только по существу, но и по целому ряду "побочных" обстоятельств, наши тринадцать медалистов составили достаточно убедительную телеграмму министру и, наговорившись вдосталь, разбрелись по домам.
