Я чувствовал себя в ударе, хотя мои движения были несколько скованны из-за пышных жабо и напудренных париков. Хочешь быть вольнодумцем – придется терпеть.
Хорош ли праздник, видно уже с порога. Сколько раз мне хотелось удрать, едва переступив порог какой-нибудь унылой гостиной, от которой за версту веяло грядущим провалом? Интуиция никогда еще меня не подводила; потом, в течение вечера, я без конца жалел, что лицемерно подавил в себе этот хороший рефлекс, выслушивая, как все это сборище светских неудачников (social flop) перебрасываются никому кроме них не понятными шуточками (private jokes) и без конца сыплют в разговорах именами знаменитостей (name dropping pushy). Англичане придумали замечательные названия для всего этого идиотизма.
Венский бал поражал вас с первого взгляда. Фасад замка был освещен огнями свечей, и весь парк мерцал миллионами сверкающих точек. При входе вас встречал струнный квартет, и вы шагали в такт приятного моцартовского аллегро. Все гости были наряжены в пышные костюмы. Там были Людовик XVI с Марией-Антуанеттой, и – как и в те далекие времена – они были врозь. Если не считать нескольких досадных анахронизмов (где-то в уголке стоял Ришелье, набивая рот печеньем, а Наполеон Бонапарт даже не смел высовываться), можно было действительно подумать, будто вы перенеслись на два века назад. Поскольку я, к сожалению, не застал при своей жизни ту эпоху, все это скорее напоминало мне некоторые фильмы Милоша Формана. Народ охотно играл в эту игру, а некоторые даже пытались говорить на старофранцузском, используя выражения типа: «Мессир, сие празднество доставляет мне немалое удовольствие» или: «Душа моя, вы разжигаете огонь в моем сердце, и я имею намерение впредь вас оттрахать»,– выражения, придававшие этой картине нарочитое, если можно так сказать, правдоподобие. Повсюду видны были лишь сцены возлияний и грязного разврата, красное вино пилось бочками наперегонки, устраивались едальные баталии (перепела, хоть и зажаренные под эстрагоном, продолжали летать) и догонялки с маркизами вокруг столов и по кустам.
Внутри замка праздник захлестнул весь первый этаж. Какой-нибудь дотошный историк был бы несомненно возмущен: здесь танцевали скорее не менуэт, а эйсид-хаус. Кстати уж, если бы Вальмон вернулся в наше время (да он нас в общем-то и не покидал), ему бы не составило большого труда приспособиться к современным танцам, которые, в общем и целом, являются всего лишь разновидностью средневекового бурре.
Некоторые пары отправлялись навестить верхние этажи – то ли желая осмотреть интерьеры, то ли движимые иной безотлагательной потребностью.
Кое-кто засыпал, другие разъезжались по домам, кончали с собой или вступали друг с другом в беседу. Мне с трудом удалось избавиться от маркизы де Мертей, особы еще более экзальтированной, чем ее оригинал. Она поминутно спрашивала, не желаю ли я посмотреть, сколько нижних юбок на ней надето. Я сделал вид, будто не понимаю по-английски, и незаметно смылся, как только она начала сложный процесс своего разоблачения. В саду едальное сражение перекинулось на десерты. Я едва успел уклониться от меренгового торта с клубникой, отделавшись всего несколькими пятнышками клубничного сока на золоченом камзоле. Что за жизнь без риска.
Хулиганы при галстуках наступали в рассредоточенном боевом порядке. Один нашел под буфетом несколько бутылок шампанского и поливал им двух мадам де Турвель, которые выясняли между собой, кто из них был копией другой. Еще одного я застал в пылу жаркого спора с будущим королем Бельгии о подлинности некоего бюстгальтера, найденного на танцплощадке. Затем я повстречался с Анной-Марией, молодой немкой, кузиной Габсбургов, рядом с которой я в прошлом году сидел за ужином в клубе «Ле Бен». Она спросила, нет ли у меня кокша. Ей было явно не больше семнадцати, но для этих стран это уже относительно опытный возраст. Кокша у меня не было; тем не менее она согласилась выпить бокал шампанского, в то время как я накачивался неразбавленной водкой. Моя репутация не пострадала.
Я последовал за ней во французские сады, а когда мы вернулись, моя родина была отомщена. Тем временем почти все разошлись. «Австрийцы рано ложатся спать»,– сказал мне Жан-Жорж после того, как разбил мои часы.
К счастью, Анна-Мария жила в апартаментах дворца Шварценберг. Я не заставил себя долго упрашивать и принял приглашение. Как все испорченные дети, я делаю вид, будто плюю в суп, а на самом деле у меня все замашки нувориша. Правда, нам пришлось пробираться на цыпочках, чтобы не разбудить ее родителей.
Наше возвращение прошло шито-крыто. Мы шли в ночи, как тени в полутьме. Несмотря на кажущуюся опасность, все эти предосторожности не имели особого смысла.
Все прошло как по маслу, и когда принесли завтрак (опять-таки с маслом), у Анны-Марии оказался новый сосед по комнате. Я был поражен, насколько обрадовались этому факту ее родители, как будто я подцепил засидевшуюся в девках уродину. На самом деле это было не так: Анна-Мария хотя и не была пригожа лицом, зато обладала парой сисек размера 92-С: это была женщина с достоинствами.
Анна-Мария съела две порции взбитой яичницы с трюфелями, ибо я уступил ей свою. Иначе мне пришлось бы делать как они: ковырять яичницу чайной ложечкой. Я удовольствовался стаканом воды, наблюдая, как в нем медленно растворяются две таблетки гуронсана (гуронсан –это кокш для слюнтяев). Анна-Мария включила телик и болтала под него без умолку, а я проклинал себя за хилое телосложение. Не сомневаюсь: она наверняка растреплет своей семейке, какие французы дохлятики и слабаки. Ее папаша будет улыбаться, сидя за столом, и распространяться о воссоединении Германии. От одной этой мысли у меня возникала изжога. Какое счастье, что на мне не было пижамы, а то я чувствовал бы себя Шарлоттой Рэмплинг в «Ночном портье». Очевидно, Австрия разбередила во мне манию преследования. Я начал понимать Томаса Бернхарда, ушедшего в добровольное изгнание.
К четырем пополудни я вернулся обратно в гостиницу к хулиганам. Было жалко смотреть, как они спят вчетвером в двуспальной кровати. По стенам комнаты стекала белесая пена: ребятки игрались с огнетушителями.
Я открыл окно, чтобы выветрить запах угольного ангидрида, выпитого шампанского, «горячей псины» (хот-дога) и холодного пепла. Дневной свет ворвался в комнату. Послышалось недовольное ворчание.
– Подъем! Подъем! – прокричал я, как бригадир моего эскадрона в 120-м железнодорожном полку, в Фонтенбло.
Мы прогулялись по Вене, но уже без вдохновения. В послепраздничных днях нет никакой радости. Все кафешки были закрыты. Что за странная мания у этих народов –не работать по воскресеньям! В Париже по Господним дням все магазины открыты. Вена же представляла собой вымерший город. А может, в честь нашего приезда ввели комендантский час? Жители как будто попрятались за своими ванильно-розовыми ставнями. Возвращение на вокзал было печальным. В сравнении с ним даже бегство французской армии из России – увеселительная прогулка.
Жан-Жорж запутался в литературных цитатах. В потоке невежественных педантичных подробностей он смешивал Цвейга, Фрейда, Музиля, Гитлера и Шницлера. И даже не упомянул о моих любимых австрийцах Гофманстале и Ники Лауда. В одном тем не менее он не ошибался: подобно нам, эти великие люди чувствовали себя здесь не в своей тарелке. Кто-то из нас, переиначив, процитировал строчки из «Моста Мирабб» Аполлинера («VIENNE la nuit, sonne 1'heure», и т. д.), и у меня начался приступ непроизвольной рвоты. Это было действительно хуже, чем русская кампания 1812 года. По крайней мере тогда гвардия умирала, но не сдавалась…
Вечером мы сели в поезда и разъехались по домам.
Часть третья. Обманчивый рай
Только Бог повсюду.
А сразу под ним – Джеймс Браун.
Джеймс Браун
Раньше это называлось «млеть». Лично я сказал бы, что «балдел от Анны», ибо надо жить в ногу со временем. Она была моей навязчивой идеей. Не в силах скрывать свои чувства, я поделился ими с Жан-Жоржем, который меня вежливо выслушал. Он даже дал мне несколько советов: никогда не говорить ей «я тебя люблю», никогда не посылать ей любовных писем, которые я строчил круглосуточно, быть всегда чисто выбритым, перестать пить, держать волосы в чистоте, никогда не звонить ей, но всегда, как будто случайно, оказываться там, откуда бы она ни вышла, всегда приятный, забавный, галантный и прилично одетый… и ждать, ждать и еще раз ждать. Решение будет за Анной. Может, это будет чистейшей потерей времени, но другого пути нет.
Каждый мой день начинался оптимистично. Я вставал, чистил зубы, выпивал чашечку кофе, кого-нибудь убивал. Достаточно было посмотреть в окно: в моем переулке было полно никчемных доходяг, которые только и ждали, чтобы я их добил. Я делал вид, будто обеими руками беру ружье, спокойно прицеливался. Не дрогнувшим пальцем нажимал на спусковой крючок.
