В лунном свете огромная территория в тридцать акров выглядела сказочным царством. Нет, африканские джунгли, французские замки, шхуны у причала и ночной Бродвей не примешь за настоящие, просто площадки для съемок слишком похожи на ворох страниц из детских книг — обрывки картинок и клочья разрозненных историй, пляшущие в искрах костра. Территория студии напоминала мне чердак — которого, к слову, у нас никогда не было, — а на чердаке по ночам, в неверных отблесках света, сказкам положено оживать.
К прибытию Стара и Робби свет прожекторов уже выхватил из тьмы самые затопленные участки.
— Перекачаем все в болото на Тридцать шестой улице, — после минутной паузы сказал Робби. — Там, конечно, городская собственность, но у нас ведь форс-мажор, так? Ого, смотрите!
Поток воды, струящийся как река, нес огромную голову бога Шивы, на темени которой примостились две женские фигурки. Идола вынесло из декораций Бирмы, и теперь он, покачиваясь, следовал за изгибами течения, порой сталкиваясь на отмелях с прочим хламом. Двух беглянок, прильнувших к локону на открытом лбу статуи, можно было принять за туристок на увлекательной экскурсии по местам наводнения.
— Гляньте, Монро! — мотнул головой Робби. — У нас тут дамочки!
Увязая по колено в мелких болотцах, Робби со Старом подошли к краю потока и разглядели женщин — те, напуганные, слегка просветлели лицами в надежде на скорое спасение.
— Эх, чтоб вам плыть до сточной трубы! — галантно заметил Робби. — Жаль, Де Миллю эта башка на неделе понадобится.
Он-то, конечно, и мухи бы не обидел — и уже брел чуть не по пояс в воде, пытаясь зацепить голову идола шестом, отчего та лишь завертелась на месте. Подоспела помощь; мигом разнесся слух, что женщины — одна очень хорошенькая — наверняка важные особы. На деле они попали на студию случайно, и разозленный Робби только и мечтал задать им жару.
— А ну верните башку где взяли! — крикнул он беглянкам, когда статую притянули к берегу. — Что за манера — тащить все на сувениры!
Подхватив девушку, плавно соскользнувшую по щеке идола, Робби поставил ее на землю; другая, чуть помедлив, тоже съехала вниз.
— И что с ними делать, босс? — обернулся Робби к Стару.
Тот не ответил. С расстояния в два шага ему улыбалось лицо умершей жены — схожее до последней черточки, до легчайших теней. Сквозь два шага лунного света на него взглянули те же глаза, над знакомым лбом дрогнул локон; улыбка задержалась, ожила — привычная, прежняя; раскрылись губы — в точности те же. Его объял страх, захотелось кричать. После тоскливой тишины прощального зала, после плавного лимузина с гробом, после каскада погребающих цветов, после нездешней тьмы — вот она, рядом, сияющая и живая. Река вдруг хлынула шумным потоком, качнувшиеся прожектора дрогнули — и до Стара донесся голос. Чужой.
— Нам так неловко, — произнес голос, которого никогда не было у Минны. — Мы спрятались за грузовиком и прошли в ворота, нас не заметили.
Вокруг уже толпились электрики, грузчики, шоферы, и Робби налетел на них, как пастуший пес на стадо овец:
— …приладить большие насосы на баки в четвертом павильоне… обвязать канатом эту башку… поставить на пару досок, отбуксировать… сперва откачать воду из джунглей, чтоб вас всех… трубу вон ту, побольше, кладите сюда… тут все равно пластик…
Стар глядел вслед девушкам, пока они, сопровождаемые полицейским, не скрылись за воротами, и лишь тогда осторожно переступил с ноги на ногу — проверить, исчезла ли слабость в коленях. Грохочущий тягач, прочавкав по грязи, остановился поблизости, и мимо Стара толпой пошли рабочие — каждый второй, взглядывая на него, улыбался:
— Привет, Монро… Здравствуйте, мистер Стар… Сыровата ночка, мистер Стар… Монро… Монро… Стар… Стар… Стар…
Он отвечал кому словом, кому взмахом руки — как император, приветствующий старую гвардию. У каждого мира свои герои, а Стар был героем уникальным. Многие из тех, что проходили сейчас мимо, застали и начало студии, и упадок при наступлении звукового кино, и три года депрессии — и все это время Стар берег их от невзгод. Теперь, когда былая сплоченность терпела удар за ударом и колоссы едва держались на глиняных ногах, Стар все еще оставался для них кумиром — последним из прежних вождей, — и приглушенные голоса звучали в ночи как эхо воинского приветствия.
В промежутке между приездом и землетрясением мне было о чем поразмыслить.
Например, об отце. При всей моей любви (диаграмма которой напоминала бы хаотичную кривую с множеством резких спадов) я видела, что одно упорство еще не делает его приличным человеком. Чуть ли не всеми успехами он был обязан практичности: именно она, да еще удача, помогли ему отхватить четверть доли буйно растущего зрелищного бизнеса — вместе с молодым Старом. Это решило всю его жизнь — дальше оставалось лишь рефлекторно держаться на плаву. И хотя перед финансовыми воротилами с Уолл-стрит отец не скупился на туманные речи о мистических тонкостях кинопроизводства, на деле он даже не пытался вникать в азы озвучивания или хотя бы монтажа. Представления об Америке у него остались те же, что у мальчика на побегушках в баре заштатного ирландского Баллихегана, а способность оценить сюжет недалеко ушла от уровня коммивояжерских баек. С другой стороны, он не страдал скрытым параличом, как ***, на студию приходил раньше полудня — и при его подозрительности, натренированной как мускул, застать отца врасплох было не так просто.
Стар был его удачей — уникумом, вехой в истории кино, как Эдисон, Люмьеры, Гриффит и Чаплин. Усилиями Стара кинематограф достиг влияния, немыслимого для театра, и до введения цензуры испытал пору расцвета — настоящий золотой век.
Словно в знак признания заслуг вокруг Стара не утихала слежка — соглядатаи не столько охотились за внутренними секретами и фирменными разработками студии, сколько пытались вычислить будущие запросы публики и ближайшие тенденции, открытые лишь чутью Стара. Даже простое обезвреживание таких попыток отбирало у Стара много сил, работа становилась все более скрытной, уединенной и медленной. Рассказывать о ней не легче, чем о замыслах полководца: влияние личности — слишком неуловимая материя, любые попытки описаний неизбежно сведутся лишь к подсчету успехов и неудач. И все же я намерена показать вам Стара в работе — и потому решаюсь на дальнейший очерк, частью взятый из моего студенческого сочинения «День продюсера», частью придуманный. Почти все заурядные события вымышлены, кажущиеся странными — подлинны.
Наутро после землетрясения на внешнем балконе административного корпуса показалась мужская фигура. По словам очевидца, пришедший немного выждал, затем взобрался на железный поручень и головой вниз прыгнул на тротуар. Результат — перелом руки.
Стар узнал о происшествии от мисс Дулан, своей секретарши, явившейся по его вызову в девять утра; сам он ночевал в офисе и не слыхал шума.
— Пит Заврас! — воскликнул Стар. — Оператор?
— Его отвезли к врачу. В газетах ничего не будет.
— Пропади он пропадом. Мне говорили, что он сам не свой, неизвестно почему. Благополучно отработал у нас два года назад, зачем было возвращаться? Как он вошел?
— По старому студийному пропуску, — ответила Катрин Дулан — жена ассистента режиссера, бесстрастная как ястреб. — Может, что-то связанное с землетрясением?
— Лучший оператор Голливуда, — покачал головой Стар. Даже когда ему доложили о сотнях погибших на Лонг-Бич, он не мог забыть о происшествии и велел Катрин Дулан выяснить обстоятельства.
Теплое утро принесло первые новости; Стар выслушивал их по диктографу во время бритья и позже за утренним кофе, попутно отдавая распоряжения. Робби просил передать: «Если понадоблюсь мистеру Стару — к черту, я сплю». Заболел или сказался больным кто-то из актеров, губернатор Калифорнии намерен пожаловать с целой делегацией, продюсер избил жену из-за пленки и должен быть «понижен до сценариста» — все три дела (если актерский контракт заключен не лично со Старом) относились к сфере ответственности отца. На канадском натурном объекте, куда уже выехала съемочная группа, выпал снег — Стар пересмотрел сюжет, прикинул возможные решения. По-прежнему ничего. Он вызвал Катрин Дулан.
— Мне нужен полицейский, который вчера вечером уводил двух женщин с территории студии. Кажется, его фамилия Мэлоун.
— Хорошо, мистер Стар. На проводе Джо Уайман — по поводу брюк.
— Привет, Джо, — сказал Стар. — На предварительном просмотре вчера двое разглядели, что Морган чуть не полфильма ходит в расстегнутых брюках… разумеется, преувеличение, но даже если кусок всего десятифутовый… нет, вчерашних зрителей не отыщем, прогоните раз за разом весь фильм и найдите нужные сцены. Соберите в зале народу побольше — кто-нибудь заметит.
