Так вот почему отец посадил его вчера на свое место! Великие испытания не страшили юношу, больше того, он был польщен, он гордился — в таком возрасте и уже глава семьи!..
Али Риза-бей понял чувства сына, он обнял его и нежно поцеловал…
* * *
— Какое счастье для отца иметь такого сына! — с блаженной улыбкой произнес Али Риза-бей, когда они остались с женой одни.
— Да… верно, — ответила Хайрие-ханым, медленно вытирая стол.
Она нехотя выдавила из себя эти слова, явно не разделяя энтузиазма мужа.
— Ты что отвечаешь сквозь зубы? — насторожился Али Риза-бей.
— Сквозь зубы или сквозь губы — какая разница? Я же тебе сказала: «Да, верно». Что тебе еще нужно? — ворчливо ответила она, уже не скрывая раздражения.
— Ты что-то другое хочешь сказать?
Отбросив тряпку в сторону, она обернулась к мужу.
— Не обижайся, но к старости ты все больше впадаешь в чудачество.
— Лучше скажи: в ребячество…
Он ожидал, что жена возразит, однако она промолчала и снова повернулась к нему спиной. Да, обстановка явно осложнялась. В душу Али Риза-бея закрался безотчетный страх.
Всякий раз, когда Али Риза-бей из сострадания или по доброте душевной давал кому-нибудь деньги или же покупал ненужную вещь, он испытывал угрызения совести и переживал еще больше, если не слышал от жены утешительных слов, вроде: «Ничего, не убивайся… С каждым случается…»
В делах, касающихся интересов семьи, Хайрие-ханым была строга и расчетлива и не любила, когда «шутили» с деньгами. Пока муж сам не прочувствует своей вины, не раскается в совершенной им оплошности, она не спешила отпускать ему грехи, а тем более утешать его. По этому поводу у них случались иногда ссоры и даже скандалы. Ведь только с женой осмеливался он вступать в открытый бой, этот тихий, сдержанный человек. И тогда он горячился и петушился, точно мальчишка: «Ах, так! Значит, ты такая?.. — кричал он жене. — Тебе не интересно, что творится у человека на душе… Слава аллаху, вот околею скоро, будешь тогда знать!..» Помучив мужа как следует и дав ему возможность накричаться, уставшая Хайрие-ханым сама постепенно успокаивалась и позволяла себе сменить гнев на милость.
Однако теперь Али Риза-бей не узнавал жены: было что-то непонятное в ее поведении. К тому же он сам не был уверен: правильно ли он поступил? Как никогда, ему хотелось услышать от жены хоть одно ласковое слово, — этого для него было бы достаточно. Но в самые трудные минуты жизни упрямая женщина, будто назло, не желала его понимать: сначала насупится, надуется, а потом, глядишь, пойдет ворчать…
— Знаешь, жена, — не выдержал наконец Али Риза-бей, — твои слова мне надолго запомнятся… До смерти не забуду твоего любезного обхождения… Обидно!.. Очень обидно мне такое слышать.
Хайрие-ханым снова повернулась к нему.
— Что ты взъелся на меня, Али Риза-бей? — спросила она ласковым тоном, который, по ее убеждению, должен был подействовать на него больше, чем ругань. — Ты радуешься, словно повышение получил… Мы с трудом концы с концами сводили на твои сто пятнадцать лир, а теперь и вовсе ноги протянем… Что же, по-твоему, я радоваться должна? На шею тебе бросаться?.. Сам подумай и реши!..
Али Риза-бей, не зная, что возразить, проглотил слюну и поморщился, будто вместе с нею проглотил и горькую пилюлю.
— Это правильно… Но дело касается чести!.. Понимаешь, нашей чести!..
Слово «честь» обычно оказывало на суеверную, наивную женщину магическое воздействие. Однако на этот раз, когда семье и вправду грозил голод, прежнего впечатления это слово на нее не произвело.
— Рассуди сам, Али Риза-бей, я не первый год тебе жена и надеюсь, у тебя не повернется язык сказать, что я — нечестная или непорядочная женщина. Я такой же честный человек, как и ты… Но будь я на твоем месте, ради детей я не стала бы лезть в драку из-за пустяков…
— Что ты сказала? Скажи еще раз! Повтори!.. Это ты называешь пустяками? Мне, право, жаль тебя!.. — все более и более входя в раж, кричал Али Риза-бей.
— Тише ты, детей разбудишь, — остановила его Хайрие-ханым и, подняв глаза к потолку, продолжала: — Да, Али Риза-бей, ты можешь произносить какие угодно слова. Но я готова повторить еще раз: ради детей можно пойти на все! Если они останутся без куска хлеба, чести своей им не уберечь, не защитить…
Эти слова поразили Али Риза-бея. Он невольно вспомнил слова, которые слышал вчера от сослуживца: «Одной честью сыт не будешь…» Почему же вдруг два совсем разных, никогда не видевших друг друга человека говорят об одном и том же?..
Смятение овладело Али Риза-беем, и пока он тщетно пытался найти слова, чтобы возразить жене, та продолжала:
— Хочешь — обижайся, Али Риза-бей, хочешь — нет, но я тебе выложу все, что думаю. Вот ты свои принципы ставишь всегда выше интересов детей. Ты, наверное, считаешь: как стукнет им пятнадцать или двадцать лет, так твои обязанности отца и кончились. Нет, дорогой! Только тогда и начинаются главные обязанности. Это они малышами безропотно слушали каждое твое слово: где посадишь, там и сидят, что дашь, то и съедят. А коли свисток какой-нибудь или куклу подаришь — это для них настоящий праздник. Теперь они уже взрослые люди, сами все прекрасно понимают. У каждого — свои желания… Какие именно — не знаю, поэтому и не скажу… Мне теперь кажется, что в их воспитании мы что-то упустили…
— Да что ты плетешь, старая!.. Мои дети — ангелы…
— Я этого не отрицаю… Сегодня они, может быть, и ангелы, но в голове у них ветер гуляет… Все видят, все замечают вокруг себя, и у них, я уже говорила, начинают просыпаться желания. Долго ли они еще будут оставаться ангелами — неизвестно… Пусть даже останутся, только ты сам подумай, каково им будет-то. Ты весь день на службе, ничего не знаешь и не видишь. Это я тебе внушила, что они ангелы. А теперь я должна тебе, отец, вот что сказать: детям нашим грозит опасность. Может быть, во всем я виновата…
Али Риза-бей понял, что криком или скандалом жену не проймешь, потому решил говорить с ней как можно ласковее.
— Милая моя женушка, — взмолился он, — ты думаешь, я ничего не знаю и не понимаю? Ты же слышала, что сказал наш сын: ради семьи, ради сестер он готов на все… Неужели ты сомневаешься в его искренности?
— По правде говоря, Али Риза-бей, очень даже сомневаюсь. Как бы хорош наш Шевкет ни был, он совсем еще молод. У него тоже, рано или поздно, свои желания появятся. А взваливать непосильную ношу на плечи мальчика просто грешно…
Спорить с женой было бесполезно: можно целый год препираться — и все равно ее не переубедишь.
Конечно, Али Риза-бей не допустит, чтобы по его вине у детей были неприятности, хотя бы самые малые. Но ведь он убежден, что, уступая Шевкету почетное место главы семьи, он осчастливил его, дав ему возможность испытать самое большое в мире счастье. Нет, его сын не способен роптать, и забота о семье не может ему казаться непосильной ношей, — подобное предположение просто нелепо, — это равносильно тому, что человек, провозглашенный королем, вдруг начал бы жаловаться на тяжесть короны…
Очевидно, Хайрие-ханым по простоте своей и ограниченности не могла понять возвышенных помыслов супруга и поэтому с таким ожесточением нападала на него:
— Я-то, дура, верила в тебя! Считала мужа своего многоопытным, все понимающим и ученым. Во всем полагалась на тебя… Хватит! Если твоя совесть требует, чтобы ты бросил работу, можешь бросать. Но не забывай: жизнь с каждым днем дорожает. Я от тебя не хочу ничего скрывать: наших детей, наших ангелов, как ты их называешь, ждет нищета. И если они один за другим пойдут по миру, я вцеплюсь тебе в глотку — всеми десятью пальцами… И на том свете не оставлю тебя в покое!..
Женщина кричала в истерике, не боясь уже, что услышат дети. Потом хлопнула дверью и, не переставая громко рыдать, удалилась на кухню.
Али Риза-бей застыл в неподвижности, будто окаменев. Ему не верилось, что жена, всегда такая смирная и послушная, могла взбунтоваться против него. Он привык ее видеть в вечных хлопотах и заботах в саду, дома или даже около калитки, когда она спорила с соседками. Конечно, на уме у нее одни только дети, и женщина она простая, недалекая. Но, спору нет, оснований для беспокойства у Хайрие-ханым больше, чем достаточно, — от ее слов просто так не отмахнешься. Неужто детям в самом деле грозит опасность? Или — еще того хуже — они неправильно воспитаны… Если верить жене, тут допущена оплошность. Прежде всего Али Риза-бей подумал о старшей дочери Фикрет.
Маленькой, щуплой Фикрет уже исполнилось девятнадцать. Хотя на вид она совсем ребенок, Фикрет уже вполне взрослая, серьезная и самостоятельная в своих суждениях девушка.
В доме Фикрет — первая помощница матери, а для своих сестер — она почти как мать, хоть и не намного старше их. Не скажешь, чтобы Фикрет отличалась красотой. Скорее даже некрасива. И ко всему прочему, на правом глазу у нее осталось бельмо — память об Анатолии, где они жили в диком захолустье. Там бедняжка и подцепила глазную болезнь. Если бы Али Риза-бей сразу отвез дочку в Стамбул, может быть, и удалось бы ее вылечить. Однако болезнь Фикрет, будто назло, совпала с самыми горячими и беспокойными для него днями.
