— Спасибо, Мак. Мой старик всю жизнь боролся в одиночку, оттого и бывал бит всякий раз.
Мак встал, подошел к Джиму.
— Заканчивай письма и пойдем тебе джинсы покупать.
Солнце едва выглянуло из-за домов, а Джим с Маком уже были на железнодорожной станции. Блестящие в лучах восхода махины сцеплялись, расцеплялись, расходились на запасные ветки, в сортировочный парк, где уже дожидались своей очереди длинные вереницы вагонов.
— В семь тридцать должен отправиться порожний товарняк, — сказал Мак. — Пойдем-ка поищем. — И заспешил меж запасных веток туда, где они выходили на основной путь.
— Будем садиться на ходу? — спросил Джим.
— Да он еще скорости не наберет. Я и забыл совсем, ведь ты на ходу в поезд ни разу не прыгал?
Джим зашагал пошире, стараясь наступать не на каждую шпалу, а через одну, однако не получилось.
— Я еще многого в жизни ни разу не делал, почти все мне в новинку, — признался он.
— Ничего, это пустяки. Сейчас проехать зайцем нетрудно. Не то что раньше. Проводники вылавливали и выбрасывали бродяг на полном ходу.
Подле путей громоздилась черная водокачка, водомерный кран торчал сбоку, точно гусак с вытянутой шеей. Лабиринт рельсов остался позади. Впереди — лишь до блеска отполированный главный путь.
— Посидим, обождем, — предложил Мак. — С минуты на минуту должен показаться. — Не успел он договорить, как послышался долгий, тоскливый гудодк, и медленно задышал, запыхтел, выпуская пары, близящийся поезд. Джим и Мак поднялись с обочины, неспешно потянулись.
— Попутчики, наверное, будут, — определил Мак.
Из депо выполз длинный состав: красные товарные, желтые вагоны-холодильники, черные угольные вагоны, круглобокие цистерны. Состав двигался медленно, едва ли не шагом догнать можно. Машинист помахал им черной, промасленной рукавицей.
— За город собрались? — крикнул он и нарочно выпустил из-под колес паровоза струю пара.
Мак предупредил Джима.
— Прыгаем в товарняк. Вон в тот, там дверь приоткрыта. Поравнявшись с вагоном, он на бегу толкнул дверь. — Помоги! — крикнул он.
Джим нажал на железную рукоятку, навалился всем телом. Дверь заскрежетала и отошла примерно на метр. Мак ухватился за порог, оттолкнулся от земли, перевернулся и приземлился на корточки на вагонный пол. Тут же вскочил на ноги, отступил от двери, и Джим последовал его примеру. На полу валялись обрывки обоев со стен. Мак сгреб их в кучу, подвинул к стене.
— Получше всякой подушки, — крикнул он Джиму. Устраивайся так же.
Но Джим не успел. В дверном проеме обозначилась голова еще одного «зайца». Он влез в вагой, за ним — еще двое. Первый пошнырял глазами по полу и подошел к Маку.
— Никак, все себе забрал?
— Что — все? — словно не понимая, переспросил Мак.
— Бумагу! Все подчистил!
Мак изобразил добродушнейшую улыбку.
— Мы ж не знали, что к нам гости пожалуют. — Он поднялся. — Бери, сколько надо.
Мужчина вначале стоял и, разинув рот, глядел на Мака, потом сгреб всю бумагу.
Мак легонько тронул его за плечо.
— Вот что, клади-ка все на место, — ровным голосом сказал он. Раз ты такая свинья, ни шиша не получишь.
Пришлый бросил бумагу на пол.
— Может, ты меня еще и прибьешь?
Мак ловко отступил, напружил ноги, руки свободно повисли по бокам.
— Ты когда-нибудь в Розанне ходил на стадион бокс смотреть? спросил он.
— Ходил, ну и что?
— Врешь ты, как сивый мерин, — бросил Мак. — Если б ходил, запомнил бы меня и не лез бы на рожон.
На лице мужчины проглянула неуверенность. Он смущенно покосился на своих спутников — один стоял у двери и глядел на мелькавшие поля и сады. Второй уголком шейного платка сосредоточенно ковырял в носу и внимательно осматривал свой «улов». Спорщик снова перевел взгляд на Мака.
— А я и не лезу, — сказал он. — Просто хотел немного бумаги для подстилки взять.
Мак расслабил ноги.
— Ну что ж, бери. Только и мне оставь.
Мужчина взял на этот раз едва ли больше пригоршни.
— Да что ты, возьми побольше!
— Ничего, нам ехать недолго. — Он устроился подле двери, обхватил руками колени, положил на них голову.
Кончились железнодорожные блок-посты, и поезд набрал скорость. Стук колес гулко отдавался в пустом вагоне. Джим встал, подошел к двери, открыл пошире — пусть утреннее солнце заглянет к ним — и сел, свесив ноги. Засмотрелся на бегущую землю, закружилась голова. Подняв голову, он увидел поле, желтеющее стерней. Воздух напоен терпким ароматом и запахом паровозного дыма, который сегодня казался даже приятным.
Через минуту рядом сел Мак.
— Смотри не вывались, — крикнул он. — Знавал я одного, засмотрелся под ноги, голова закружилась он и упал прямо лицом вниз.
Джим повел рукой — за рядами молодых эвкалиптов промелькнул красный амбар и белый фермерский дом.
— А там, куда мы едем, так же красиво?
— Еще красивее. На много миль окрест одини яблони, и все усыпаны, буквально усыпаны, яблоками. Прямо ветви ломятся, а в городе за каждое яблочко пятак плати)
— Я и сам не знаю. Мак, почему я раньше так редко за городом бывал. Удивительно: тянуло уехать, а не уезжал. Раз, еще в детстве, какая-то масонская организация устроила нам, ребятишкам, пикник, и на грузовиках человек пятьсот вывезли за город. Целый день гуляли. Там росли высокие деревья. А я, как взобрался на верхушку, так весь день и просидел. Думал: выпадет минутка свободная, буду сюда ездить. Да так и не съездил.
Мак прервал его.
— Поднимайся. Дверь нужно закрыть. К Уилсону приближаемся. Нечего зря дразнить станционную полицию.
Они потянули вдвоем, и дверь поддалась. В вагоне стало темно и душно, задрожали стены; все реже и реже стучат колеса на стыках рельсов — поезд замедлил ход, подъезжая к городку. Трое попутчиков поднялись на ноги.
— Нам вылезать, — бросил их старший и приоткрыл дверь. Его спутники проворно выскользнули из вагона, а сам он повернулся к Маку. Ты, приятель, надеюсь, не в обиде.
— Ну, о чем ты!
— Бывай здоров! — и, выпрыгнув из вагона, прокричал: — Чтоб тебе пусто было, сукин сын!
Мак лишь рассмеялся и прикрыл дверь. Вскоре поезд снова стал набирать скорость, колеса застучали чаще. Мак пошире открыл дверь и уселся на солнце.
— Мозгляк паршивый! — сплюнул он.
— А ты и впрямь боксер, Мак? — спросил Джим.
— Куда там! С этим-то пара пустяков — его только припугни! Он думал, я сам ему с перепугу бумагу предложил. Конечно, нет правил без исключений, только чаще всего, если парень старается тебя напугать, то он сам трус. — И он обратил массивное добродушное лицо к Джиму. Удивительно, почему-то, как с тобой заговорю, либо в ораторство ударюсь, либо наставлять начинаю.
— Да брось. Мак. Мне все на пользу.
— Дай бог, если так. Значит, выходим в Уивере и пересаживаемся на восточное направление. Километров сто ехать еще. Повезет, так ночью уже в Торгас приедем. Он вытащил кисет, свернул самокрутку, прикрыв ее от встречного ветра. — Может, закуришь, Джим?
— Спасибо, не курю.
— Да, видно, пороки тебе незнакомы. Пить не пьешь, с девочками не гуляешь.
— Сейчас нет. Раньше, бывало, по пьяной лавочке, к шлюхам наведывался. Не поверишь. Мак, но с юных лет я девчонок сторонился. Наверное, боялся, что быстро захомутают.
— Небось, красавчиком слыл?
— Не в том дело, просто у всех моих приятелей жизнь не сложилась. Уж где они только девчонок не пялили: и за афишными тумбами, и на складах, средь каких-нибудь досок. Рано или поздно у подружки пузо появляется и… одним словом, Мак, я боялся, что попаду в такую же мышеловку, как отец с матерью: двухкомнатная квартирка, дровяное отопление. Как перед богом клянусь, роскошь мне не нужна, просто не хотелось лямку тянуть, как дружки. Утром идут — в руках жестянка с обедом: кусок полусырого пирога да термос со вчерашним кофе.
— Ну, что ж, не хотел тянуть лямку, зато сейчас жизнь у тебя слаще сахара. Подожди, достанется еще тебе на орехи, вот только дело закончим.
— Сейчас совсем другое. Шибанут раз по зубам — это не беда. Главное, чтоб не заела до смерти унылая жизнь. Разница большая.
— Но не настолько, чтоб глаз всю дорогу не смыкать. Да и про шлюх слушать — удовольствие невеликое. — Мак зевнул, поднялся, собрал в кучу бумагу, улегся и быстро заснул.
А Джим еще долго сидел в дверном проеме, смотрел, как мимо бегут фермерские домики, поля, засаженные капустой, свеклой; грядки салата, моркови, с похожей на папоротник ботвой. Меж свекольных грядок блестела вода. Вот промелькнули поля люцерны, просторные здания молочных ферм, в нос ударил запах навоза. Потом поезд пошел меж холмами, и солнце скрылось. Чуть поодаль от насыпи на крутых склонах рос папоротник, ярко зеленели дубки. Ритмичный перестук колес убаюкал и Джима. Поначалу он сопротивлялся, мотал головой; хотелось увидеть как можно больше. Но, наконец, встал, прикрыл дверь и улегся на свою бумажную подстилку. Уснул он враз словно провалился в ревущую бездонную черноту и, казалось, проспал целую вечность.
