волю гневу. Восьмисотлетняя Чжоуская династия [17] зиждилась на том, что вассалы карали своих императоров, если это отвечало велению неба и желанию народа. И с высоты моих знаний я утверждаю: нельзя назвать преступником человека, который пытался свергнуть куриное правление. И ты, бросивший свой дом для слияния с Буддой, избравший из страха перед муками жизни и смерти путь бездействия вместо пути истинной справедливости, смешавший светлое учение Конфуция с бормотанием Сакья-Муни [18] как смеешь ты меня поучать?»
Но Сайгё, нисколько не испугавшись, придвинулся к нему и смело возразил: «В своих речах ты ссылаешься на пути справедливости, но ведь ты все еще не свободен от власти земных страстей. Что говорить о Китае, далекой Стране Дракона – даже наша страна знает примеры истинной добродетели. В древности император Хонда соизволил сделать наследником светлого престола младшего принца Удзи, обойдя старшего сына принца Оосасаги. И все же, когда император скончался, престол остался свободным, ибо братья уступали его друг другу. Так продолжалось три года, после чего принц Удзи в глубокой скорби сказал: «Пусть жизнь моя не будет обузой для страны», – и сам прервал счет драгоценных дней своих, и его августейшему старшему брату не осталось ничего другого, как воссесть на престол. Вот пример истинной заботы о делах государства и глубокой верности сыновнему долгу, в которых нет и тени низменных страстей. А в этом и состоит суть лучезарного учения Конфуция. Преклоняться перед этим учением и следовать ему в делах государства начали в нашей стране после того, как принц Удзи постиг его, пригласив из Пэкче ученого Вани. Поэтому поистине должно сказать, что дух братьев-принцев был духом святых земли Хань [19]
Возьмем возникновение династии Чжоу. Гнев У-вана принес успокоение народу Поднебесной 14. Слышал я от людей, что в книге, именуемой «Мэнцзы» [20], «…то не было убийством государя подданным, то было казнью тирана, забывшего милосердие и поправшего справедливость». И что же? Все книги земли Хань – сутры, хроники, стихи, – все до одной привезены к нам, в Страну Восходящего Солнца, и только эта книга Мэнцзы не привезена. Говорят, что всякий корабль, который везет к нам эту книгу, непременно попадает в бурю и тонет. А почему? Как я слышал, боги опасаются появления у нас этого хитроумного сочинения, так как в последующие времена может объявиться злодей, который скажет: «Нет преступления в том, чтобы отнять престол у потомка богов». Между тем с тех пор, как богиня Аматэрасу основала нашу страну, ни разу не прерывалась династия императоров – ее потомков. Потому разгневанные боги, поднимая священный ветер «камикадзэ», губят корабли с книгами Мэн-цзы. И немало в учениях других стран такого, что не годится для нашей страны, хотя это и учения святых. Есть даже стихи:
Пусть дома ссорится семья —
У ней отпор врагу один [21].
А что сделал ты? Ты забыл родственные чувства. Не успел скончаться твой августейший родитель, не остыло еще его тело в гробнице, как ты развернул боевые знамена, натянул лук и начал борьбу за престол. Нет более тяжкого нарушения сыновнего долга.
Власть принадлежит богам. Так установлено, что никому не дано своевольно отнимать престолы. Пусть даже народ мечтал увидеть на престоле твоего сына принца Сигэхито. Вместо того чтобы распространять добродетель и мир, ты коварно возмутил государство, и те, кто почитал тебя до вчерашнего дня, сегодня стали твоими злейшими врагами. Замыслы твои не увенчались успехом, а тебя подвергли беспримерному с древних времен наказанию, и ты обратился в прах в деревенской глуши.
Прошу тебя, забудь наконец старую ненависть, вернись туда, где нет ни злобы, ни печали».
Император тяжко вздохнул. «Может быть, теперь, – промолвил он, – когда прошло столько времени, можно найти правых и виноватых и взыскать с меня за мою вину. Но что мне оставалось делать? Я был сослан сюда, в Мацуяма, и томился в доме Такатоо. Три раза в день мне давали пищу, и на этом кончались заботы обо мне. Ночами до моего ложа доносились крики диких гусей, и я с грустью думал о том, что они летят в столицу. А на рассвете я слышал веселую возню ржанок на отмелях, и мое сердце разрывалось. И я думал: «Видно, скорее у ворона побелеет голова, чем я вернусь в столицу. Быть мне прахом этого забытого берега». Готовясь к переходу в иной мир, я переписал все пять сутр Махаяны, но нельзя же было держать их здесь, среди диких скал, где не слышны ни трубы бонз, ни храмовые колокола. Тогда, чтобы отправить в столицу хотя бы следы своей кисти, я послал эти сутры в монастырь Нинва, и с ними такие стихи:
Пусть далеко они ведут,
Туда, туда, к самой столице —
Следы морского кулика,
Но сам он стонет в Мацуяма
Один, на голом берегу.
Но злобный Синсэй шепнул императору, что в моих сутрах и стихах, вероятно, кроется какое-то колдовство, и они были возвращены мне. Какое отвратительное деяние! Ведь я уже осознал тогда свою вину, хотя издревле в землях Ямато и Хань нередки были примеры борьбы за власть между братьями. В знак раскаяния я переписал святые сутры. Император не должен был никого слушать. A между тем он нарушил даже закон о смягчении наказания августейших особ и не принял следы моей кисти. Тогда я возненавидел его. Я решил отомстить, посвятив эти сутры силам тьмы; я отрубил себе палец, кровью
