Глава IV. Снова амфитеатр
Главка и Олинфа бросили в мрачную и темную темницу, где обычно томились преступники, ожидая последней страшной схватки. Привыкнув к темноте, они теперь различали лица друг друга, и бледность, которая их покрывала, казалась здесь еще более мертвенной и ужасной. Но оба они сохраняли твердость, губы их были плотно сжаты. Вера одного, гордость другого, сознание своей невиновности и, быть может взаимная поддержка делали их не жертвами, а героями.
Наконец дверь со скрипом отворилась, и на стены упал отблеск копий.
– Афинянин Главк, выходи, твой час настал, – сказал громкий голос. – Лев ждет тебя.
– Я готов, – отвечал афинянин. – Брат и товарищ, обнимемся! Благослови меня и прощай!
Христианин прижал молодого язычника к груди, поцеловал его в лоб и щеки, зарыдал, и его горячие слезы покатились по лицу нового друга…
Главк пошел к двери. Хотя солнца не было, стояла духота, и афинянин, еще не совсем оправившийся от действия зелья, чуть не упал, выйдя на воздух. Служители поддержали его.
– Смелее! – сказал один. – Ты молод и силен. Тебе дадут оружие. Не отчаивайся, ты еще можешь победить.
Главк не ответил, но, стыдясь своей слабости, сделал отчаянное усилие и овладел собой. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Его натерли мазью, дали ему стиль (жалкое оружие!) и вывели на арену.
Когда грек увидел глаза десятков тысяч людей, устремленные на него, он уже не думал о смерти. Страх исчез без следа. Его бледное лицо покрылось румянцем, он выпрямился во весь рост. Упругая красота тела, напряженное, но не злобное лицо, презрение и неукротимость, сквозившие в каждом его движении, в глазах, в изгибе губ, делали Главка живым воплощением мужества своей родины и ее религии – это был герой и бог в одном лице!
Когда его вывели на арену, раздался ропот, полный негодования и ужаса перед его преступлением, но вслед за тем сразу же воцарилось почти сочувственное молчание; все зрители, как один человек, устремили взгляды на большой решетчатый ящик посреди арены. Это была клетка со львом.
– Клянусь Венерой, сегодня ужасная жара! – сказала Фульвия. – А солнца нет. Хоть бы эти дураки как следует натянули тент.
– Да, жарко. Мне дурно, я сейчас упаду в обморок, – сказала жена Пансы; даже она дрогнула в ожидании борьбы, которая должна была начаться.
Льва не кормили целые сутки, и все утро он метался по клетке в беспокойстве, которое надсмотрщик приписал мукам голода. Однако вид у него был не свирепый, а скорее испуганный; он тоскливо завыл, понурил голову, понюхал воздух сквозь прутья, лег, потом снова вскочил и издал дикий рев, который разнесся далеко вокруг. Теперь он молча лежал в клетке, просунув нос сквозь прутья ноздри его раздувались, дыхание взметало песок на арене.
Панса побледнел, губы его задрожали; он тревожно оглянулся, помедлил. Зрители уже начали выказывать нетерпение. Он подал знак. Надсмотрщик, стоявший позади клетки, осторожно открыл дверцу, и лев с грозным рычанием выскочил на свободу. Надсмотрщик поспешил уйти с арены через зарешеченный коридор, оставив царя зверей перед его добычей. Главк присел, готовясь встретить льва, и занес свое маленькое сверкающее оружие в слабой надежде, что один точный удар в глаз (он знал, что второй удар нанести уже не успеет) может поразить мозг его свирепого врага.
Но, к общему удивлению, лев как будто не замечал преступника.
Он резко остановился посреди арены, встал на дыбы и нетерпеливо начал принюхиваться; потом прыгнул вперед, но не на афинянина. Он рысцой обежал арену, беспокойно озираясь, словно искал пути к бегству; раз или два он пытался перепрыгнуть через стенку, отделявшую его от зрителей, и, когда это ему не удалось, вместо могучего царственного рева испускал жалобный вой. Он не проявлял никаких признаков злобы или голода; хвост его волочился по песку, вместо того чтобы хлестать по бокам, а когда на глаза ему попадался Главк, он равнодушно отворачивался. Наконец, видимо отчаявшись убежать, он, скуля, заполз обратно в клетку и лег.
Зрители, сначала пораженные безразличием льва, теперь возмутились его трусостью. Жалость к Главку сразу была забыта.
Панса подозвал надсмотрщика.
– Что это? Возьми копье, выгони его из клетки и закрой дверцу.
Надсмотрщик, испуганный, но еще больше удивленный, приготовился повиноваться, но тут у одного из входов раздался громкий крик. Поднялась суета, смятение, раздались протестующие возгласы, и вдруг все смолкло, когда прозвучал громкий голос, объяснивший, в чем дело. Глаза зрителей с недоумением устремились в ту сторону, толпа расступилась, и вдруг около сенаторских мест появился Саллюстий, растрепанный, задыхающийся, потный, выбившийся из сил.
Он быстро окинул взглядом арену.
– Уведите афинянина! – крикнул он. – Скорей, иначе умрет невинный! Арестуйте египтянина Арбака – это он убийца Апекида!
– Ты с ума сошел, Саллюстий! – сказал претор, вставая. – Что означает этот бред?
– Прикажи увести афинянина! Скорей, иначе кровь его падет на твою голову! Претор, ты своей жизнью ответишь за это императору! Я привел свидетеля смерти жреца Апекида. Дорогу! Посторонитесь! Люди, взгляните на Арбака – вон он! Дорогу жрецу Калену!
Бледный, осунувшийся, только что вырванный из когтей голода и смерти, с ввалившимися щеками и мутными глазами, отощавший Кален, поддерживаемый под руки рабами, прошел к тому ряду, где сидел Арбак. Освободители успели накормить его по дороге, к тому же его силы поддерживала мысль о мщении.
– Жрец Кален! Кален! – кричала толпа. – Неужели это он? Нет, это мертвец!
– Да, это жрец Кален, – сказал претор сурово. – Говори, Кален.
– Египтянин Арбак – убийца жреца Апекида. Я своими глазами видел, как он нанес удар. Боги избавили меня от темницы, куда он меня бросил, от мрака и от ужаса голодной смерти, чтобы я рассказал об этом! Освободите афинянина – он невиновен.
– Вот почему лев его не тронул! Чудо! – закричал Панса.
– Чудо! Чудо! – подхватила толпа. – Уведите афинянина! Арбака на арену!
Этот крик отдался эхом по окрестностям и долетел до самого моря.
– Арбака на арену!
– Уведите Главка, но держите его под стражей, – сказал претор. – Боги щедро изливают на нас чудеса. Кален, жрец Исиды, ты обвиняешь Арбака в убийстве Апекида?
– Да.
– Ты видел, как было совершено убийство?
– Претор, я видел своими глазами…
– Пока довольно – подробности расскажешь в суде. Египтянин Арбак, ты слышал обвинение. Что же ты молчишь? Отвечай!
Все взгляды давно уже были устремлены на Арбака, но он успел скрыть замешательство, охватившее его, когда появился Саллюстий и Кален. Услышав крики: «Арбака на арену!» – он задрожал, и его смуглые щёки снова побледнели. Однако он быстро обрел самообладание. Гордо оглядевшись вокруг, он отвечал претору спокойно и властно, как всегда:
– Претор, это обвинение настолько нелепо, что едва ли заслуживает ответа. Первый мой обвинитель, Саллюстий, – близкий друг Главка, второй – жрец. Я уважаю его одеяние и сан, но вы знаете Калена. Он так жаден, что жадность его вошла в пословицу. Такого человека легко подкупить. Претор, я не признаю себя виновным.
– Саллюстий, – сказал судья, – где ты нашел Калена?
– В подземелье у Арбака.
– Египтянин, – сказал претор, нахмурившись, – значит, ты осмелился бросить жреца в подземелье? За что?
– Выслушай меня, – отвечал Арбак, вставая. Он произнес это спокойно, хотя на лице у него были заметны признаки волнения. – Этот человек пришел ко мне и грозил выступить с обвинением, которое вы сейчас слышали, если я не отдам ему половину своего богатства. Я пытался усовестить его, но он настаивал… Тише, не позволяйте жрецу перебивать меня! Благородный претор и вы, граждане города! Я здесь чужеземец, и, хотя совесть моя чиста, свидетельство жреца могло меня погубить. Я испугался и, пообещав отвести этого человека в сокровищницу, заманил его в темницу, где его и нашли. Я решил продержать его там до тех пор, пока не будет приведен в исполнение приговор над истинным преступником и угрозы Калена не станут бессильны. Вот и все. Быть может, я поступил опрометчиво, но кто здесь станет отрицать право самозащиты? Если я виновен, отчего этот жрец молчал на суде? В то время он был еще на свободе. Почему он не изобличил меня сразу же после того, как я обвинил Главка? Претор, пусть он ответит на это! Во всем остальном я отдаю себя в руки закона и прошу защиты. Уведите обвинителя и обвиняемого, я охотно подчинюсь решению законного суда. А здесь не место для споров.
– Он прав, – сказал претор. – Эй, стража, увести Арбака и следите за Каленом! Саллюстий, ты ответишь за свое обвинение. Возобновим игры.
– Как! – воскликнул Кален, обращаясь к толпе. – Неужели Исиде будет нанесено такое оскорбление? Неужели кровь Апекида будет по-прежнему взывать о мщении? Неужели правосудие не свершится теперь же и преступнику удастся ускользнуть? Неужели у льва отнимут его законную добычу? Богиня! Я чувствую, что моими устами вещает богиня! На арену, на арену Арбака!
