— Она немного устала и рано легла спать.
Хенчард снова занялся письмами и с видимым интересом начал их сортировать, а Фарфрэ сел против него, в конце обеденного стола.
— Вы, наверное, не забыли, — продолжал Хенчард, — ту любопытную главу из моей жизни, которую я вам рассказал; вы еще тогда, помните, немного помогли мне? Дело в том, что эти письма связаны с той прискорбной историей. Впрочем, теперь все это, слава богу, в прошлом.
— А что сталось с той бедной женщиной? — спросил Фарфрэ.
— К счастью, она вышла замуж за другого и — удачно, — ответил Хенчард. — Так что упреки, которыми она мне досаждала, теперь уже не терзают моей совести, как могли бы терзать, будь все иначе… Вот послушайте, как пишет разгневанная женщина!
Фарфрэ, желая сделать удовольствие Хенчарду, вежливо приготовился слушать, хотя не испытывал ни малейшего интереса к письмам и с трудом удерживал зевоту.
— «Для меня, — начал читать Хенчард, — в сущности, уже нет будущего. Женщина, которая предана Вам наперекор всем общепринятым нормам поведения и, значит, не может стать женой другого, но которая, тем не менее, Вам не ближе, чем первая встречная, — вот кто я. Я не обвиняю Вас в сознательном намерении причинить мне горе, но Вы — та дверь, через которую горе вошло ко мне. Утешительно думать, что в случае смерти Вашей жены Вы поставите меня на ее место, но… когда это будет? Итак, я осталась ни при чем, отвергнутая своими немногими знакомыми и отвергнутая Вами!..» Вот как она взялась за меня, — заключил Хенчард. — Исписала целые акры, а разве я мог поправить дело?
— Да, — отозвался Фарфрэ рассеянно, — женщины всегда так.
Сказать правду, он очень плохо знал женщин, но, усмотрев некоторое сходство в стиле между излияниями избранной им женщины и письмами той, которую считал чужою, сделал вывод, что Афродита всегда выражает свои мысли подобным образом, в какую бы женщину она ни воплотилась.
Хенчард развернул другое письмо и тоже прочел его от начала до конца, так же опустив подпись.
— Я не называю ее имени, — сказал он мягко. — Раз я на ней не женился, а женился другой, негоже мне называть ее имя.
— Пр-равильно, пр-равильно, — согласился Фарфрэ. — Но почему вы не женились на ней, когда умерла ваша жена Сьюзен? — Фарфрэ задал этот вопрос, как, впрочем, и другие, спокойным и равнодушным тоном человека, к которому все это имеет весьма отдаленное отношение.
— А… это действительно вопрос! — отозвался Хенчард, и мрачная усмешка снова искривила его рот, придав ему очертания полумесяца. — Когда я, из чувства долга, великодушно предложил ей руку и сердце, оказалось, что она, вопреки всем своим уверениям, не для меня.
— К тому времени она уже вышла замуж?
Хенчард подумал, что вдаваться в подробности, пожалуй, опасно, и ответил:
— Да.
— Очевидно, сердце у этой особы очень легко выносит пересадку!
— Именно, именно! — подтвердил Хенчард с жаром.
Он развернул и прочел третье, потом четвертое письмо. На этот раз он дочитывал письма до самого конца, так что казалось, будто он обязательно прочтет и подпись. Но он все-таки опускал ее. Сказать правду, он, как вероятно уже догадался читатель, хотел заключить эту драматическую историю грандиозной катастрофой, прочитав вслух подпись; с этой мыслью он сюда и пришел. Но хладнокровно выполнить свое намерение здесь, в этом доме, он не смог. Так разбить человеческие сердца не осмелился даже он. В пылу гнева он мог бы уничтожить этих людей, но, при всей его враждебности к ним обоим, у него не хватило духу отравить их ядом доноса.
Как уже говорил Доналд, Люсетта утомилась и рано ушла в свою комнату. Однако она не легла спать, а села в кресло у кровати, и, взяв книгу, то читала ее, то перебирала в уме события дня. Когда Хенчард позвонил, она удивилась и стала гадать, кто бы это мог зайти в такой поздний час. Столовая была расположена почти под спальней, и Люсетта слышала, как туда провели кого-то, а потом до нее донеслось неясное бормотание — казалось, кто-то читал вслух.
Настало и прошло время, когда Доналд обычно поднимался наверх, а чтение и разговор все не прекращались. Это было очень странно. Люсетта никак не могла себе этого объяснить, и ей пришло в голову, что, очевидно, кто-то совершил из ряда вон выходящее преступление и гость, кто бы он ни был, читает заметку об этом в специальном выпуске «Кестербридж кроникл». Наконец Люсетта вышла из спальни и спустилась по лестнице. Дверь в столовую была открыта, и в тишине спящего дома молодая женщина, еще не дойдя до нижнего марша лестницы, без труда узнала голос чтеца и свои собственные слова. Она остановилась, точно прикованная к месту. Слова, написанные ею и произносимые голосом Хенчарда, летели ей навстречу, как духи, восставшие из могил.
Люсетта прислонилась к перилам и, словно ища у них утешения в горе, прижалась щекой к их гладкой поверхности. Она замерла в этой позе, а слова стучались ей з уши одно за другим. Но что удивило ее больше всего, так это тон ее мужа. Он говорил, как человек, снисходительно внимающий кому-то, и только.
— Позвольте, — заговорил он, когда, судя по шуршанию бумаги, Хенчард принялся развертывать новое письмо, — хорошо ли вы поступаете по отношению к этой девушке, читая постороннему человеку то, что она писала для вас одного?
— Нет, конечно, — сказал Хенчард. — Но я не назвал ее имени и тем самым только показал, каковы все женщины, не опозорив ни одной нз них.
— Будь я на вашем месте, я бы уничтожил все это, — сказал Фарфрэ, начиная проявлять некоторый интерес к письмам. — Она жена другого, и если секрет раскроется, это может ей повредить.
— Нет, я их не уничтожу, — пробормотал Хенчард и спрятал письма.
Он поднялся, и Люсетта больше не стала слушать.
Она вернулась в спальню в полуобморочном состоянии.
Ей было так страшно, что у нее не хватило сил раздеться, и, присев на край кровати, она стала ждать. А что, если Хенчард откроет тайну, когда будет прощаться? Тревога ее дошла до крайних пределов. Признайся она во всем Доналду в начале их знакомства, он, может быть, посмотрел бы сквозь пальцы на ее прошлое и все-таки женился бы на ней, хотя тогда это и казалось ей мало вероятным; но если он теперь услышит об этом от нее или от кого-нибудь другого, последствия будут роковые.
Хлопнула дверь; Люсетта услышала, как ее муж за-двигает засов. Обойдя, по своему обыкновению, комнаты, Доналд не спеша поднялся наверх. Блеск в глазах Люсетты почти угас, когда ее муж появился в дверях спальни. Несколько секунд она испытующе смотрела на него, но вот, к своей радости и удивлению, поняла, что муж глядит на нее с чуть иронической улыбкой человека, который только что с облегчением закончил скучный разговор. Тут она не выдержала и истерически разрыдалась.
Успокоив ее, Фарфрэ, естественно, заговорил о Хенчарде.
— Кто-кто, а этот человек — поистине нежеланный гость, — сказал Фарфрэ, — впрочем, мне кажется, что он немного свихнулся. Он прочел мне целую кучу писем, связанных с его прошлым, и мне волей-неволей пришлось уважить его и выслушать.
Этого было довольно. Значит, Хенчард ничего не выдал. Прощаясь с Фарфрэ и уже стоя на пороге, Хенчард сказал лишь:
— Ну… очень благодарен за внимание. Может, когда-нибудь расскажу о ней поподробнее.
Догадавшись, что Хенчард не раскрыл ее тайны, Люсетта стала недоумевать, к чему он вообще затеял всю эту историю, — ведь в таких случаях мы склонны приписывать своему врагу последовательность, которой никогда не находим ни в себе самих, ни в своих друзьях, забывая, что у мстительных людей, так же, как у великодушных, порой не хватает духу осуществить задуманное.
Все следующее утро Люсетта провела в постели, размышляя о том, как отразить грозящее нападение. Она уже подумывала, не решиться ли на смелый шаг, не сказать ли Доналду правду. Но этот шаг все-таки казался ей слишком смелым — она боялась, как бы муж ее не подумал, как думали другие люди, что в прошлом своем была виновата она сама, а не ее злая судьба. Она решила действовать убеждением — не на Доналда, но на своего врага. Ей казалось, что у нее, как у женщины, нет другого оружия. Обдумав все, она встала и принялась писать тому, кто держал ее в таком напряжении.
«Вчера вечером я подслушала Ваш разговор с моим мужем, — писала она, — и поняла, куда направлена Ваша мстительность. Мысль об этом убивает меня. Пожалейте несчастную женщину! Если бы Вы меня видели, Вы бы сжалились надо мной. Вы не представляете себе, как повлияла на меня тревога. Я буду на Кругу, когда Вы кончите работать, — перед самым закатом солнца. Пожалуйста, придите туда. Я не успокоюсь, пока не встречусь с Вами и не услышу из Ваших уст, что Вы прекращаете эту жестокую игру».
Закончив письмо, она сказала себе: «Если слезы и мольбы могут помочь слабому бороться с сильным, то пусть они помогут мне теперь!»
