— Позвольте вам прочесть это! — воскликнул он, вынимая из машинки страницу и откладывая копии. — Это мой последний рассказ. Он до того не похож на все другие, что мне даже страшно немного. Впрочем, я убежден, что это превосходно. Вот, судите сами. Это гавайский рассказ. Я назвал его «Вики-Вики».
Лицо Мартина пылало от творческого жара, хотя Руфь дрожала в его холодной каморке и у него самого руки были ледяные.
Руфь внимательно слушала, хотя на лице ее все время было написано явное неодобрение. Кончив читать, Мартин спросил ее:
— Скажите откровенно, нравится вам или нет?
— Не знаю, — отвечала она, — по-вашему, это можно пристроить?
— Думаю, что нет, — сознался он. — Это не по плечу журналам. Но зато это чистая правда.
— Но зачем вы упорно пишете такие вещи, которые невозможно продать? — безжалостно настаивала Руфь. — Ведь вы же пишете ради того, чтобы зарабатывать средства к существованию?
— Да, конечно. Но мой герой оказался сильнее меня. Я ничего не мог поделать. Он требовал, чтобы рассказ был написан так, а не иначе.
— Но почему ваш Вики-Вики так ужасно выражается? Ваши читатели, наверное, будут шокированы его лексиконом, и, конечно, редакторы будут правы, отвергнув этот рассказ.
— Потому что настоящий Вики-Вики говорил бы именно так.
— Это дурной вкус.
— Это жизнь! — воскликнул Мартин. — Это реально. Это правда. Я могу описывать жизнь только такой, какою ее вижу.
Руфь ничего на это не ответила, и на секунду воцарилось неловкое молчание. Мартин слишком любил ее и потому не понимал, а она не понимала его потому, что он не умещался в ограниченном круге ее представлений.
— А вы знаете, я получил деньги с «Трансконтинентального ежемесячника», — сказал Мартин, желая перевести разговор на другую тему; и, вспомнив о том, как он отделал редакционное трио, невольно расхохотался.
— Чудесно! Значит, вы придете? — радостно воскликнула Руфь. — Я ведь это и хотела узнать.
— Приду? — переспросил он недоуменно. — Куда?
— К нам завтра обедать. Вы ведь сказали, что выкупите костюм, как только получите деньги.
— Я совсем забыл об этом, — смущенно проговорил Мартин. — Видите ли, в чем дело… Сегодня утром полицейский забрал двух коров Марии и теленка за потраву, а у нее как раз не было денег для уплаты штрафа… Ну, я за нее и заплатил. Так что весь мой гонорар за «Колокольный звон» ушел на выкуп коров Марии.
— Значит, вы не придете? Мартин оглядел свое платье.
— Не могу.
Голубые глаза Руфи наполнились слезами, она укоризненно посмотрела на него, но ничего не сказала.
— На будущий год мы с вами отпразднуем День Благодарения у Дельмонико, или в Лондоне, или в Париже, или где вам хочется. Я в этом уверен.
— Я читала на днях в газетах, — ответила Руфь, — что в почтовом ведомстве открываются вакансии. Ведь вы у них числились первым на очереди?
Мартин принужден был сознаться, что получил повестку, но не пошел.
— Я так уверен в себе, — оправдывался он. — Через год я буду зарабатывать в десять раз больше, чем любой почтовик. Вот увидите.
— Ах! — только и могла сказать Руфь. Она встала и принялась натягивать перчатки. — Мне пора уходить, Мартин. Артур ждет меня.
Мартин крепко обнял ее и поцеловал, но Руфь равнодушно приняла его ласку. Ее тело не затрепетало, как обычно, она не обхватила руками его шею и не прижалась губами к его губам.
«Рассердилась, — подумал Мартин, проводив ее и вернувшись к себе в комнату. — Но почему? Конечно, досадно, что полицейский именно сегодня поймал коров, но ведь это просто несчастное стечение обстоятельств. Никто не виноват в этом». Мартину не пришло в голову, что сам он мог бы поступить в этом случае иначе. «Ну, конечно, — решил он наконец, — я в ее глазах немножко виноват в том, что отказался от места на почте. И потом ей не понравился «Вики-Вики».
Внезапно раздались шаги на лестнице. Мартин обернулся и увидел входящего почтальона. С привычным волнением Мартин принял от него целую груду больших продолговатых конвертов. Среди них был один маленький. На нем был бланк «Нью-йоркского обозрения». Мартин немного помедлил, прежде чем решился распечатать его. Едва ли это было извещение о принятии рассказа. За последнее время он не посылал ни одной рукописи в такие журналы. «Может быть, — он весь замер при этой мысли, — они хотят заказать мне статью?» Но Мартин тотчас отогнал от себя эту дерзкую, несбыточную надежду.
В конверте было коротенькое официальное письмо редактора, извещавшее его о получении прилагаемого анонимного письма, причем редактор просил Мартина не беспокоиться, ибо никаким анонимным письмам редакция никогда не придает значения.
Прилагаемое анонимное письмо было безграмотно, написало от руки печатными буквами. Это был нелепый донос, что «так называемый Мартин Иден», посылающий в журналы свои рассказы и стихи, вовсе не писатель, что он просто крадет рассказы из старых журналов, перепечатывает на машинке и отправляет от своего имени. На конверте был штемпель «Сан-Леандро». Мартин сразу угадал автора. Грамматика Хиггинботама, словечки Хиггинботама, мысли Хиггинботама сквозили в каждой строчке. Мартин отлично понимал, что письмо это сработано грубыми руками его любезного свойственника.
— Но зачем это было ему нужно? — спрашивал он себя.
Что сделал он дурного Бернарду Хиггинботаму? Это было так нелепо, так бессмысленно. Нельзя было найти для этого никакого здравого объяснения. В течение недели пришло еще с десяток подобных же писем из разных журналов восточных штатов. Мартину очень понравилось поведение редакторов. Несмотря на то, что он был им совершенно неизвестен, многие из них даже выражали ему сочувствие. Было очевидно, что к анонимным доносам они относились с отвращением. Глупая попытка повредить ему явно не удалась. Напротив, это могло даже пойти ему на пользу, так как привлекло к его имени внимание редакторов. Иной из них, читая теперь его рассказ, вспомнит, что это написал тот самый Мартин Иден, о котором упоминалось в анонимном письме. И — как знать — может быть, это благоприятно повлияет на судьбу его произведений!
Приблизительно около этого же времени случилось событие, после которого Мартин значительно упал в глазах Марии Сильвы. Однажды он застал ее на кухне в слезах, стонущую от боли: она была не в силах сдвинуть с места тяжелые утюги. Он тотчас же решил, что у нее грипп, дал ей хлебнуть виски, оставшегося на дне одной из бутылок, принесенных Бриссенденом, и велел лечь в постель. Но Мария ни за что не соглашалась. Она упрямо кричала, что ей необходимо догладить белье и сдать его сегодня же вечером, иначе завтра ее семерым ребятишкам нечего будет есть.
К своему глубочайшему удивлению (она не переставала рассказывать об этом до самой своей смерти), она увидела, как Мартин схватил утюг и швырнул на гладильную доску тонкую батистовую кофточку. Это была лучшая праздничная кофточка Кэт Флэнегэн, самой большой франтихи в квартале. Мисс Флэнегэн требовала, чтобы кофточка во что бы то ни стало была доставлена к вечеру. Все знали, что она водит дружбу с кузнецом Джоном Коллинзом, и, по частным сведениям Марии, они оба отправлялись завтра в парк Золотых Ворот. Напрасно хотела Мария спасти кофточку. Мартин силою усадил ее на стул, и Мария, выпучив глаза, вне себя от ужаса, увидела, что он яростно заработал утюгами. Через десять минут Мартин подал Марии кофточку, которая была выглажена так, как самой Марии было не выгладить никогда, — в этом Мартин заставил ее признаться.
— Я бы мог выгладить еще быстрее, если бы утюги были погорячей, — объяснил он.
Но, по мнению Марии, он и так уже раскалил утюги до последней возможности.
— Вы неправильно сбрызгиваете, — сказал он ей в довершение всего, — давайте-ка я вам покажу, как это делается. Если вы хотите гладить быстро, надо держать сбрызнутое белье под определенным давлением.
Мартин притащил из погреба ящик, приделал к нему крышку и положил на нее куски старого железа, которое собирали ребятишки. Белье сбрызгивалось, клалось в ящик и покрывалось крышкой с грузом железа. Делать это было вовсе нетрудно.
— А теперь смотрите! — воскликнул Мартин, раздевшись до пояса, и схватил утюг, накаленный чуть не докрасна.
Мария потом всем рассказывала, как, кончив гладить, Мартин учил ее стирать шерстяные вещи:
— Он говорит: «Мария, больша дура, я буду учити вас». И он учила. В десять минута он строил уна машина. Бочка, два палка и колесна ступица. Вота!
Этой науке Мартин научился у Джо, в прачечной «Горячих Ключей». Ступица от старого колеса, приделанная к палке, служила поршнем. К другому концу была привязана веревка, пропущенная через стропило кухонного потолка, что давало возможность приводить поршень в движение одной рукой; шерстяные вещи, положенные в бочку, прекрасно выколачивались с помощью этого сооружения. Мария приспособила даже одного из мальчиков дергать веревку и только удивлялась хитроумию Мартина Идена.
