Хьюберт вошёл улыбаясь. Динни чувствовала, что, останься она с ним вдвоём, он, пожалуй, раскрыл бы ей свои подлинные переживания, но в присутствии отца упорно будет трактовать эту историю как скверную шутку. Генерал, который всю дорогу был угрюм и молчалив, немедленно взял прозаический и даже слегка иронический тон. Динни невольно подумала, что за вычетом разницы в возрасте они до нелепости похожи друг на друга и обликом и манерой держаться. В обоих было что-то ребяческое, вернее, нечто такое, что созрело в них с ранней молодости и навсегда останется неизменным. За эти полчаса о чувствах не было сказано ни слова. Свидание стоило всем большого напряжения и, если говорить об интимной беседе, всё равно что не состоялось. По словам Хьюберта, тюремная жизнь не доставляла ему никаких беспокойств, и вообще он нисколько не тревожился; по словам генерала, вопрос сводился к нескольким дням, в течение которых всё будет улажено. Затем он довольно долго обсуждал с сыном положение на индийской границе. Правда, когда они обменялись прощальным рукопожатием, лица их дрогнули, но и то лишь потому, что они пристально, серьёзно и просто посмотрели друг другу в глаза. Отец отвернулся. Динни пожала брату руку и поцеловала его.
— Как Джин? — чуть слышно спросил Хьюберт.
— Всё в порядке. Шлёт тебе горячий привет. Велела передать, чтобы ты не беспокоился.
Губы Хьюберта дёрнулись и застыли в лёгкой улыбке. Он стиснул сестре руку и отвернулся.
У выхода привратник и два тюремщика проводили их почтительным поклоном. Они сели в такси и до самого дома не сказали ни слова. Все виденное казалось им кошмаром, от которого они в один прекрасный день должны очнуться.
В эти дни Динни находила утешение лишь в обществе тёти Эм, чья врождённая непоследовательность постоянно сбивала мысли девушки с логического пути. Гигиенические свойства такой непоследовательности становились тем очевиднее, чем острее становилась тревога. Тётка искренне беспокоилась о Хьюберте, но её хаотичный мозг не мог сосредоточиться на одном предмете и довести себя до страдания. Пятого ноября она подозвала Динни к окну гостиной, чтобы показать ей, как при свете фонарей, раскачиваемых ветром, мальчишки волокут чучело по безлюдной Маунтстрит.
— Пастор как раз этим занимается, — объявила леди Монт. — Оказывается, был какой-то Тесбери, которого повесили или обезглавили, словом, казнили. Пастор хочет доказать, что так и следовало: он продал посуду или ещё что-то и купил порох, а его сестра вышла за Кейтсби или за кого-то другого. Твой отец, я и Уилмет, Динни, делали чучела Роббинз, нашей гувернантки. У неё были очень большие ноги. Дети такие бесчувственные. А ты?
— Что я, тётя Эм?
— Делала чучела?
— Нет.
— Мы ещё ходили и распевали гимны, вымазав лицо сажей. Уилмет была просто потрясающая. Высокая, ноги прямые как палки, расставлены широко знаешь, как у ангелов на картинах. Сейчас такие не в моде. Я думаю, пора принять меры. А вот и виселица. Мы тоже однажды её устроили и повесили котёнка. Правда, сначала его утопили. Нет, не мы, слуги.
— Какой ужас, тётя Эм!
— Да. Но это же было не всерьёз. Твой отец воспитывал нас, как краснокожих индейцев. Ему хорошо — он делал, что хотел, а плакать нам не позволял. Хьюберт тоже такой?
— О нет! Хьюберт воспитывал, как краснокожего, только себя.
— Это у него от твоей матери, Динни, — она нежное создание. Наша мать была не такая. Разве ты не замечала?
— Я не помню бабушку.
— Да, да, она умерла до твоего рождения. От испанки. Это какие-то особенные микробы. Твой дед тоже. Мне было в то время тридцать пять. У него были прекрасные манеры. Тогда они ещё встречались. Подумай, всего шестьдесят! Кларет, пикет и смешная маленькая бородка. Ты видела такие, Динни?
— Эспаньолки?
— Да, у дипломатов. А теперь их носят те, кто пишет статьи об иностранных делах. Люблю козлов, хотя они бодаются.
— Но от них же так пахнет, тётя Эм!
— Да, пронзительно. Джин тебе пишет?
В сумочке Динни лежало только что полученное письмо, но она ответила: «Нет». Это уже вошло у неё в привычку.
— Такое бегство — просто малодушие. В медовый-то месяц!
Сэр Лоренс, видимо, не поверял своих подозрений супруге.
Динни ушла к себе наверх и, перед тем как уничтожить письмо, перечитала его.
«Брюссель. До востребования.
Дорогая Динни.
Всё идёт как нельзя лучше и доставляет мне массу удовольствия. Тут говорят, что я в этой стихии, как рыба в воде. Теперь уже не скажешь, кто лучше — я или Ален, а рука у меня даже уверенней. Страшно благодарна за твои письма. Трюк с дневником меня ужасно порадовал. Допускаю, что он сотворит чудо. Однако мы обязаны быть готовы к худшему. Почему не пишешь, как подвигаются дела у Флёр? Кстати, не достанешь ли мне турецкий разговорник с указанием произношения? Твой дядя Эдриен наверное знает, где его купить. Здесь он мне не попадался. Привет от Алена. От меня тоже. Держи нас в курсе дела; если нужно, телеграфируй.
Преданная тебе Джин».
Турецкий разговорник! Это первое указание на то, куда направлены мысли молодых Тесбери, задало работу и Динни. Она вспомнила, что Хьюберт рассказывал, как в конце войны спас жизнь одному турецкому офицеру, с которым до сих пор поддерживал связь. Итак, Турция избрана убежищем на тот случай, если… Но план всё-таки отчаянный. Нет, до этого не дойдёт, не должно дойти! Тем не менее на другое утро Динни отправилась в музей.
Эдриен, с которым она не виделась со дня ареста Хьюберта, принял её, как обычно, со сдержанной радостью, и она чуть было не поддалась искушению все ему рассказать. Неужели Джин не понимает, что посоветоваться с ним насчёт турецкого разговорника значит неминуемо пробудить его любопытство. Однако девушка удержалась и сказала только:
— Дядя, нет ли у вас турецкого разговорника? Хьюберт, чтобы убить время, хочет освежить свой турецкий язык.
Эдриен посмотрел на неё, прищурив один глаз:
— Освежать ему нечего, — турецкого он не знает. Но неважно. Вот тебе…
Он выудил с полки тоненькую книжку и подал племяннице:
— Змея!
Динни улыбнулась.
— Не стоит хитрить со мной, Динни, — продолжал Эдриен. — Я все уже угадал.
— Тогда расскажите мне, дядя.
— Видишь ли, — сказал Эдриен, — тут замешан Халлорсен.
— О!
— И поскольку моя дальнейшая деятельность связана с ним, мне остаётся только сложить два и два. В итоге получается пять, и я убеждён, что к сумме прибавлять ничего не надо. Халлорсен — замечательный парень.
— Это я знаю, — невозмутимо ответила Динни. — Дядя, скажите мне толком: что они замышляют?
Эдриен покачал головой:
— Они, видимо, и сами не могут сказать, пока не узнают, каков будет порядок выдачи Хьюберта. Известно одно: боливийцы Халлорсена уезжают не в Штаты, а обратно в Боливию, и для них изготовляется ящик с мягкой обивкой изнутри и хорошей вентиляцией.
— Вы имеете в виду его черепа?
— Или их копии. Они уже заказаны.
Ошеломлённая Динни уставилась на дядю. Тот пояснил:
— И заказаны человеку, который считает, что копирует сибирские черепа, и притом не для Халлорсена. Вес черепов измерен совершенно точно сто пятьдесят фунтов, то есть примерно вес взрослого мужчины. Сколько весит Хьюберт?
— Около одиннадцати стонов.
— Правильно.
— Продолжайте, дядя.
— Раз уж я зашёл так далеко, изложу тебе мою гипотезу, а ты хочешь принимай её, хочешь — нет. Халлорсен с ящиком, набитым копиями, отправляется тем же пароходом, что и Хьюберт. В первом же порту, где будет остановка, скажем, в Испании или Португалии, он сходит на берег с ящиком, в котором спрятан Хьюберт. Предварительно он ухитряется вытащить и выбросить за борт все копии. Настоящие кости уже дожидаются его в порту. Он наполняет ими ящик, а Хьюберт удирает на самолёте. Вот тут в игру входят Ален и Джин. Они улетают — видимо, в Турцию, судя по тому, что тебе понадобилось. Перед твоим приходом я как раз обдумывал — куда. Если власти начнут приставать, Халлорсен выкладывает подлинники черепов, а исчезновение Хьюберта будет объяснено прыжком за борт — копии-то падали с плеском! — или просто останется загадкой. По-моему, довольно рискованная затея.
— А если корабль не зайдёт в порт?
— Вероятнее всего, зайдёт. Если же нет, им остаётся устроить что-нибудь, пока Хьюберта будут везти на пароход или по прибытии в Южную Америку. Последнее мне кажется наиболее безопасным, хотя самолёт в данном случае исключается.
— Но чего ради профессор Халлорсен идёт на такой риск?
— Тебе ли спрашивать, Динни!
— Это чересчур. Я… я не согласна.
— Ну, дорогая, помимо всего прочего, он сознаёт, что сам втравил Хьюберта в эту историю и обязан вытащить его. Не забывай — он представитель нации, которая воплощает собой энергию и убеждена, что каждый имеет право осуществлять закон своими руками. Но он не из тех, кто торгует услугами. К тому же он ходит в одной упряжке с Аленом Тесбери, а тот сам увяз ещё глубже, чем он. Словом, тебе ничто не угрожает.
