— Пресвятая дева, пресвятая дева!
— Ты это совсем не так делаешь, — обратился к нему Швейк. — Вот на улице «На Боишти» в Праге, в подвальчике, жил метельщик Махачек, тот сморкался на оконное стекло и потом так ловко размазывал, что получалась картина, как Любуша пророчествует о грядущей славе города Прага[53]. За каждую такую картину он получал от своей жены такую «стипендию», что у него глаза вылезали на лоб, но он все-таки своего искусства не бросал и продолжал в нем совершенствоваться. Правда, это было его единственное развлечение.
Поляк ничего не ответил: наступило полное молчание, словно люди ехали на похороны и благоговейно поминали покойника.
Они приближались к месту своего назначения, к штабу бригады в Воялицах. Тем временем в штабе бригады произошли некоторые существенные перемены.
Начальником штаба бригады был назначен полковник Гербих. Это был человек с большими «тактическими» способностями, которые почему-то отозвались на его ногах, ибо он страдал подагрой. В военном министерстве у него были хорошие связи; поэтому он не выходил в отставку, а околачивался в разных штабах крупных войсковых соединений, получая усиленное жалованье с соответствующими прибавками военного времени и оставаясь на одном месте до тех пор, пока приступ подагры не заставлял его совершить какую-нибудь из ряда вон выходящую глупость. Тогда его переводили в другой штаб, и обыкновенно с повышением. В офицерском собрании за обедом он беседовал с офицерами большей частью о своем большом пальце ноги, который распухал иногда до чудовищных размеров, так что полковнику приходилось носить специально сшитые сапоги.
Во время еды любимой темой его разговора было повествование о том, что его палец потеет ужасно и что поэтому приходится заворачивать его в вату, а пахнет он при этом, как прокисший мясной бульон.
Поэтому все офицеры с искренним удовольствием прощались с ним, когда его переводили куда-нибудь в другое место. Впрочем, он был довольно добродушный начальник и относился доброжелательно к своим подчиненным, которым охотно рассказывал, сколько ему пришлось выпить и съесть в те времена, когда у него еще не было проклятой подагры.
Когда Швейка доставили в штаб бригады и по приказанию дежурного офицера отвели и полковнику Гербиху, у того в канцелярии как раз сидел подпоручик Дуб.
За несколько дней со времени перехода Санок — Самбор с подпоручиком Дубом снова случилось приключение.
Дело в том, что за Фельдштейном 11-я маршевая рота встретила партию кавалерийских лошадей, направлявшуюся в драгунский полк в Садовую-Вишню. Подпоручик Дуб и сам в точности не знал, с чего это ему вдруг вздумалось показать поручику Лукашу свое искусство в верховой езде; во всяком случае, он вскочил на одну из лошадей, которая неожиданно понесла и умчалась со своим всадником в долину реки, где подпоручика Дуба нашли потом завязшим в топкой грязи так прочно, как будто бы его, словно цветок, нарочно посадил туда искусный садовник. Когда, при помощи досок и веревок, его с трудом вытащили оттуда, подпоручик Дуб ни на что не жаловался, а только тихо стонал, как будто ему пришел конец. Поэтому его отвезли в штаб бригады и положили в лазарет.
Через два-три дня он настолько оправился, что врач заявил, что придется только еще раза два смазать ему иодом спину и живот, а затем он спокойно может возвратиться в свою часть.
Итак, он сидел теперь у полковника Гербиха и рассказывал ему про разные болезни.
При виде Швейка он воскликнул громовым голосом, так как ему было известно исчезновение Швейка при Фельдштейне:
— Вот, вот, попался, голубчик! Многие уходят бестиями, а возвращаются протобестиями. Ты тоже один из таких.
Ради полноты повествования нелишне будет отметить, что при падении с лошади подпоручик Дуб получил легкое сотрясение мозга; поэтому не следует удивляться тому, что, подойдя к Швейку вплотную и призывая силы небесные на борьбу с ним, он возопил:
— Всевышний, тебя я молю… под грохот орудий... в сверканьи штыков... даруй нам победу… все-благий господь… о, дай нам... над этим мерзавцем… Говори, где пропадал, подлец? Что это у тебя за форма ?
Надо еще добавить, что страдающий подагрой полковник завел у себя в канцелярии вполне демократические порядки. Всевозможные воинские чины непрерывным потоком сменялись перед его столом, чтобы выслушать мнение полковника о распухшем пальце на ноге с запахом прокисшего бульона. А в такие дни, когда боль в пальце утихала, канцелярия бывала битком набита людьми; полковник ходил веселый и разговорчивый, рассказывая похабные анекдоты; это доставляло ему видимое удовольствие, а слушатели делали вид, что их очень развлекают анекдоты, которые, пожалуй, были в обращении еще при генерале Лаудоне[54].
Служить с полковником Гербихом в такие дни было одно наслаждение; все делали, что им вздумается; считалось установившимся порядком, что в каждом штабе, где появлялся полковник Гербих, происходили хищения и всякого рода недопустимые вещи.
Вот и теперь вместе со Швейком в канцелярию полковника прошли разные воинские чины в чаянии предстоящей потехи, в то время как полковник читал препроводительную бумагу майора из Перемышля.
Подпоручик Дуб продолжал в своей обычной приятной манере начатую беседу со Швейком:
— Погоди, ты меня еще не знаешь, но когда узнаешь, то от страха подохнешь.
Полковник никак не мог понять, что писал майор, потому что тот продиктовал бумагу еще под влиянием легкого отравления алкоголем.
Тем не менее полковник Гербих был в прекрасном настроении, потому что ни в этот день, ни накануне боль не возобновлялась, и палец держался спокойно, как будто его и не было.
— Что же вы, собственно говоря, такое натворили? — приветливо обратился он к Швейку, так что у подпоручика даже кольнуло под сердцем и он поспешил ответить за Швейка.
— Этот человек, господин полковник, — сказал он, указывая на Швейка, — прикидывается идиотом, чтобы оправдать свои гнусные проделки слабоумием. Я, правда, не знаком с содержанием препроводительной бумаги, но, тем не менее, предполагаю, что этот субъект опять выкинул какую-нибудь невероятную штуку и на сей раз в более грандиозном размере, чем до сих пор. Разрешите, господин полковник, заглянуть в эту бумажку; тогда я, несомненно, смогу вам посоветовать, как поступить с ним.
И, повернувшись к Швейку, он промолвил по-чешски:
— Ты из меня всю кровь высосал! Так?
— Так точно, господид поручик, — с достоинством ответил Швейк.
— Вот извольте, господин полковник! Слышали? — продолжал подпоручик Дуб по-немецки. — Вы не можете его ни о чем спросить. С ним вообще нельзя говорить. Ну, да ладно! Сколько вору ни воровать, а кнута не миновать. Придется его примерно наказать. Разрешите, господин полковник…
Подпоручик Дуб углубился в составленный перемышльским майором документ, а затем, дочитав до конца, торжествующе крикнул Швейку:
— Ну, брат, теперь тебе крышка! Говори, куда девал казенную амуницию?
— Я оставил ее на дамбе у пруда, когда хотел попробовать, как должны чувствовать себя русские солдаты в этих отрепьях, — ответил Швейк. — Все это дело, дозвольте доложить, одно сплошное недоразумение.
И вот Швейк начал рассказывать подпоручику Дубу все, что пришлось ему перенести из-за этого недоразумения; а когда он кончил, подпоручик Дуб заорал на него:
— Вот когда ты меня узнаешь-то! Да ты понимаешь, что значит потерять казенное имущество, дурак, понимаешь, что значит потерять на войне всю свою амуницию?
— Так точно, господин подпоручик, — отчеканил Швейк, — я понимаю, что, если солдат потеряет амуницию, ему должны выдать новую.
— Иисус-Мария! — вне себя закричал подпоручик Дуб. — Обормот, с-скотина, ты у меня доиграешься до того, что будешь служить еще сто лет после войны.
Полковник Гербих, который до сих пор смирно и благовоспитанно сидел за столом, состроил вдруг ужаснейшую гримасу, ибо его успокоившийся было палец неожиданно превратился из кроткого ягненка в кровожадного тигра, в электрический ток в шестьсот вольт, в многотонный паровой молот. Полковник Гербих только махнул рукой и заревел, как человек, которого поджаривают на раскаленной плите:
— Убирайтесь все вон! Дайте мне револьвер!
К этому все уже привыкли и потому опрометью бросились из комнаты, вместе со Швейком, которого конвой также вытащил в коридор. Остался только подпоручик Дуб, намереваясь воспользоваться этой, по-видимому, благоприятной минутой, чтобы восстановить полковника против Швейка.
— Разрешите, господин полковник, — начал он, — обратить ваше внимание на то, что этот человек…
Но тут полковник взвыл от боли и запустил в подпоручика чернильницей, после чего тот в испуге козырнул, пробормотал что-то вроде «слушаю, господин полковник!» и поспешил скрыться за дверью.
