Том видел, как дядя Джон, отец и проповедник поднимают брезент на шесты, как мать, стоя на коленях, сметает пыль с матрацев. Новых соседей кольцом окружили дети, молчаливые, босоногие, чумазые. Том сказал:
— В наших местах раздавали листки — оранжевые. Там было написано, что здесь требуется много народу на сбор урожая.
Молодой человек рассмеялся.
— Сюда, говорят, триста тысяч понаехало, и, наверно, нет такой семьи, которая не видала бы этих листков.
— Да если нет нужды в людях, какой смысл их печатать?
— А ты пошевели мозгами.
— Я хочу разобраться, в чем тут дело.
— Слушай, — сказал молодой человек. — Предположим, ты предлагаешь работу, а охотник на нее найдется только один. Значит, сколько он ни запросит, столько ты и дашь. Теперь предположим, что охотников не один, а сотня. — Он отложил инструмент в сторону. Взгляд у него стал суровый, голос звучал резко. — Предположим, что до этой работы дорывается сотня человек. Предположим, у них есть дети, и дети сидят голодные. На каких-нибудь десять центов их можно накормить маисовой кашей. Предположим даже, что и на пять центов купишь чего-нибудь. А народу набежала целая сотня. Предложи им такой заработок, да они из-за него горло друг другу перервут. Знаешь, сколько мне платили на последнем месте? Пятнадцать центов в час. За десять часов полтора доллара. А жить там поблизости не позволяли. Пока доедешь, сколько одного бензину сожжешь. — Злоба душила его, глаза горели ненавистью. Вот для этого листки и печатают. Пятнадцать центов в час за полевые работы… А на те деньги, которые хозяева сэкономят, такие листки можно выпускать тучами.
Том сказал:
— Вот дерьмо-то.
Молодой человек резко рассмеялся:
— Дерьмо! Ты здесь поживи немного, — если учуешь, где пахнет розами, позови меня, я тоже понюхаю.
— Но здесь должна быть работа, — гнул свое Том. — Сколько здесь всего — фруктовые сады, виноградники, огороды! Здесь люди нужны. Я же видел, сколько здесь всего растет.
В палатке рядом с машиной заплакал ребенок. Молодой человек прошел туда, и за брезентовой стенкой послышался его тихий голос. Том взял коловорот и стал притирать клапан, водя рукой по пол-оборота в обе стороны. Ребенок утих. Молодой человек вышел из палатки и остановился, глядя на Тома.
— Ничего, справляешься, — сказал он. — Хорошо, когда руки умелые. Это тебе пригодится.
— Ну, а как же все-таки? — снова начал Том. — Я ведь видел, сколько здесь всякого добра растет.
Молодой человек присел на корточки.
— Слушай, — сказал он. — Я работал в одном саду. Громадный — конца-краю не видно. Собирали персики. Круглый год его обслуживают девять человек. — Он выразительно помолчал. — А когда персики поспевают, туда требуется на две недели три тысячи человек. Не найдут столько — все погниет. Так что они делают? Рассылают эти листки во все концы. Требуется три, а приходит шесть тысяч. Воля хозяйская — сколько им вздумается, столько и платят. А не хочешь работать за такую плату, пожалуйста — на твое место зарится тысяча человек. Ну, ты рвешь, рвешь эти персики, и наконец — все, больше не осталось. А ничего другого в тех местах нет. Одни персики, и поспевают все в одно время. Если уж снято, так все до последнего. Больше в этих местах делать нечего. И хозяева теперь не хотят, чтобы ты там торчал. А таких, как ты, три тысячи. Работа кончена. Кто тебя знает — может, ты вор, или пьяница, или скандалист. А кроме того, и вид у тебя не бог весть какой — живешь в старой палатке; местность красивая, а ты смердишь тут. Нечего тебе здесь делать. Ну и гонят в три шеи — поезжай дальше. Вот так-то.
Том посмотрел на свою палатку и увидел, что мать, двигаясь тяжело и медленно от усталости, разжигает небольшой костер из всякого хлама и ставит на огонь котелок. Дети подступили еще ближе, и спокойные, широко открытые детские глаза следили за руками матери. Дряхлый, сгорбленный старик выполз из палатки, точно барсук, и заковылял к ним, втягивая на ходу воздух ноздрями. Он заложил руки за спину и стал рядом с детьми, наблюдая за матерью. Руфь и Уинфилд стояли к ней вплотную и воинственно поглядывали на чужаков.
Том сказал злобно:
— Эти персики надо снимать сразу? Как только поспеют?
— Конечно.
— А что, если всем сговориться и заявить: «Пусть гниют». Небось живо плату повысят!
Молодой человек поднял голову и взглянул на Тома — взглянул насмешливо.
— Нечего сказать, придумал. Своим умом до этого дошел?
— Я устал, — ответил Том. — Всю ночь сидел за рулем. Я сейчас из-за любого пустяка могу сцепиться. Устал как собака. Ты уж меня не задирай. Ответь, когда спрашивают.
Молодой человек усмехнулся.
— Да нет, это я просто так. Ты здесь недавно. А те, кто тут поработал, они уже понимают, что к чему. И те, у кого сады, те тоже понимают. Вот слушай: если сговариваться и действовать заодно, нужен вожак — без вожака не обойдешься: ведь говорить кому-то надо. А стоит только ему открыть рот, его сейчас же схватят и посадят в тюрьму. Появится другой, и его туда же.
Том сказал:
— Что ж, в тюрьме, по крайней мере, кормят.
— Тебя кормят, а твоих детей — нет. Хорошо получится? Ты сидишь в тюрьме, а твои дети умирают с голоду.
— Н-да, — протянул Том. — Н-да.
— Это еще не все. Про черные списки слыхал?
— Это еще что такое?
— А вот попробуй только заикнись насчет того, чтоб действовать заодно, тогда живо узнаешь. С тебя сделают снимок и разошлют его во все концы. Тогда уж работы нигде не достанешь. А если у тебя ребята…
Том снял кепку и скрутил ее жгутом.
— Значит, что подвернулось, то и бери или подыхай с голоду; а если посмеешь пикнуть — тоже подыхай с голоду! Так?
Молодой человек широко повел рукой, показывая на рваные палатки и дряхлые машины.
Том снова посмотрел на мать, чистившую теперь картошку. Дети подступили к ней еще ближе. Он сказал:
— Нет, я так не согласен. Мы, черт возьми, не овцы. Я вот возьму да сверну кому-нибудь шею.
— Полисмену?
— Да кому придется.
— Рехнулся, голубчик, — сказал молодой человек. — С тобой живо разделаются. Ты человек безвестный, собственности у тебя никакой нет. Найдут где-нибудь в канаве, когда у тебя уж кровь на лице запечется. А в газете будет всего одна строчка — знаешь, какая? «Обнаружен труп бродяги». Вот и все. В газетах таких заметок сколько угодно, сам увидишь. «Обнаружен труп бродяги».
Том сказал:
— Около этого бродяги еще один труп обнаружат.
— Рехнулся, голубчик, — повторил молодой человек. — Что ты этим докажешь?
— Ну, а ты как поступаешь? — Том посмотрел на измазанное тавотом лицо молодого человека, посмотрел ему в глаза, вдруг словно подернувшиеся пленкой.
— Никак. Вы издалека?
— Мы? Из Саллисо, Оклахома.
— Недавно приехали?
— Только сегодня.
— И долго думаете здесь оставаться?
— Не знаю. Где найдем работу, там и останемся. А что?
— Ничего. — И глаза его снова подернуло пленкой.
— Пойду посплю, — сказал Том. — Завтра с утра выедем искать работу.
— Что ж, попробуйте.
Том повернулся и пошел к своей палатке.
Молодой человек взял банку наждачной смеси для притирки и запустил туда пальцы.
— Эй! — крикнул он.
Том оглянулся.
— Ну?
— Слушай, что я скажу. — Он поманил его пальцем, на котором сидела нашлепка мази. — Слушай… Ты не нарывайся. Помнишь того — очумелого?
— Из этой лачуги?
— Да. Дурной такой, будто ничего не понимает.
— Ну и что?
— Когда сюда пожалуют полисмены, — а они то и дело к нам наведываются, — ты тоже таким прикинься. Ничего ты не знаешь, ничего не понимаешь. Полисмены только к таким и благоволят. А затевать с ними драку и не думай. Это все равно что руки на себя наложить. Прикидывайся, будто совсем очумел от страха.
— Значит, пусть полисмен что хочет делает, а ты молчи?
— Да нет, слушай. Я к тебе загляну вечерком. Может, не следует мне этого делать. Тут куда ни плюнь — везде шпики. Я иду на риск, а у меня ребенок. Но все равно, я к тебе загляну. А если увидишь полисмена, прикинься дурачком. Этаким Оки, понял?
— Что ж, это можно, если дело делать, — сказал Том.
— А ты не беспокойся. Мы без дела не сидим, только на рожон не лезем. Ребенку много ли надо? Поголодает дня два-три, и конец. — Молодой человек снова принялся за работу. Он смазал гнездо клапана, и его рука, державшая инструмент, заходила взад и вперед. Лицо его потеряло всякую выразительность, взгляд стал тупой, бессмысленный.
Том медленно побрел к своим.
— Значит, очумелый, — тихо проговорил он.
Отец и дядя Джон подошли к палатке с охапками хвороста, сложили его у костра и присели на корточки.
— Тут поблизости все подобрали, — сказал отец. — Пришлось далеко идти. — Он посмотрел на окруживших палатку детей. — Господи помилуй! Откуда вас столько набежало? — И дети смущенно потупились.
