– Ох ты, бес! – хохочут ребята. – У Тоотса хлеб отбиваешь.
Но Имелика это ничуть не смущает.
– А теперь он на Тоотса страшно зол, – продолжает рассказчик. – Если, говорит, тот когда-нибудь опять придет разыскивать наследство старого Йымма, я его так трахну по голове костью мертвеца, что у него искры из глаз посыплются. Если б, говорит, мне разузнать, какие нужно при этом слова вымолвить, так я бы сам унес горшок с монетами, а на место его сунул кучу осиновых листьев. Вот тогда пусть Тоотс и приходит и берет их себе. Я чуть было не сказал «кивирюнта-пунта-янта», да потом подумал – чего мне в чужие дела вмешиваться! Пусть каждый сам за себя отвечает.
– Ха-ха-ха! – смеются слушатели. – Слышишь, Тоотс, шишига этот злой, как живодер, собирается тебя по голове костью огреть. Смотри, берегись, когда следующий раз пойдешь; захвати свой громобой и застрели его, беса этакого, чего он еще там на кладбище скулит! Да к тому же он и не из наших мест.
Но Тоотс окидывает насмешников презрительным взглядом и отвечает:
– Все вы болваны, сколько вас тут ни есть. Имелик плетет ерунду, а вы за ним повторяете, как па… папугаи.
– А может, мамугаи? – выкрикивает кто-то, но Тоотс и внимания не обращает на эту старую, приевшуюся шутку; усевшись поудобнее, он говорит:
– Все вы дураки, только и умеете, что зубы скалить. Читали бы побольше книг да разбирались, что в них написано, тогда бы знали, что я вовсе не так уж много вру, как вам кажется.
– А все-таки чуточку привираешь, замечает Тыниссон: он стоит в толпе слушателей, заложив руки за спину.
– Ты лучше вытри себе жир на подбородке! – кричит в ответ ему Тоотс и, кусая ногти, продолжает: – Все же знают, что на том месте, где сейчас стоит часовня, в шведские времена была мыза фон Йымма.
Это и в книжке о жизни генерала Зээкрена написано.
– Подожди… – перебивает кто-то.
Но Тоотс, услышав это восклицание, поспешно добавляет:
– В двух местах записано – в книжке про генерала Зээкрена и еще в церковной книге.
– Жаль, что ты немножко раньше не родился – мог бы к Йымму управляющим пойти, – язвительно вставляет Тыниссон. Он не забыл замечания насчет его жирного подбородка.
– И верно, жаль, что я не родился чуть раньше, – отвечает Тоотс, – не пришлось бы мне глядеть сейчас на твою глупую рожу и жирный подбородок. А в книжке про Зээкрена действительно записано, что замок этот построил Хризостомус Зоммервельт, который в году… в году…
– Ого, ты даже годы помнишь, – восторгается кто-то. Но восхищение это преждевременно рассказчик все-таки, оказывается, забыл, когда именно Хризостомус Зоммервельт построил замок фон Йымма. Но не в этом суть, во всяком случае, было это в шведские времена, а годом раньше или позже, не все ли равно. Если некоторые рассказчики начинают свое повествование с тех времен, когда Старый бес был мальчишкой, а Калевипоэга вообще еще не было, почему же Тоотсу не отнести сооружение замка к шведским временам.
– А что замок и вправду существовал, рассказывает Тоотс, оставив в покое исторические даты, – вам, чудакам, должно быть ясно хотя бы из того, что внизу стены часовни толщиной в несколько футов, а кверху становятся все тоньше и тоньше. На высоте человеческого роста они всего в два кирпича, и если постучать снаружи пальцем, внутри все слышно. Часовню построили на развалинах замка; в трех футах от северного угла – это как раз шесть моих пядей – и находится то место, где Розалинда упала в объятия фон Сынаялгу… то есть нет! – фон Сийэпокку.
– Хризостомус Зоммервельт… собирается он продолжать рассказ, но вдруг резко оборачивается: за спиной у него стоит Тоомингас, строит ребятам гримасы и показывает рожки, шевеля указательными пальцами над лбом.
– У Тоотса винтик отвинтился, на котором все остальные винтики держатся! – смеясь, кричит он и отбегает от Тоотса подальше: Тоотс, чего доброго, запустит в него чурбаком, а в том, что чурбак останется цел, а голова его треснет по швам, сомнений быть не может.
– Ладно, говорит Имелик, переводя речь на другое, – ну их, всех этих Йыммов и шишиг, давайте поговорим по-серьезному. Скажи нам лучше, Тоотс, почему твой отец, вдруг забирает из школы да еще посылает скот пасти. Нет, нет, не думай, что я смеюсь. Я же сказал – давай по-серьезному. Я это потому, что без тебя совсем скучно станет, некому будет шутить, всякие штуки с кистером выкидывать.
– Почему, почему… – хмуро отвечает Тоотс. – Потому что пастух, дрянь этакая, вздумал заболеть, а под рукой никого больше нет. Пастух в скарлатине весь, живого места нет, кто его знает, выздоровеет ли. Ну, а мне пока за стадом ходить.
– А если не выздоровеет, ты все лето так и будешь за стадом ходить?
– Черт знает. Все лето не буду. Сбегу куда-нибудь. Недели две, может, и выдержу, а потом удеру.
Тоотс опускает голову. Как только зашла речь о том, что ему придется идти в пастухи, его на миг поднявшееся было настроение снова упало ниже нуля; даже голос у него стал печальным и сдавленным.
– Не горюй, Тоотс, – утешает его кто-то, кому грусть Тоотса западает, видимо, в самое сердце. – Ходить в пастухах – тоже не самый горький хлеб. И до тебя были пастухи, и после тебя будут.
– Еще бы! – подтверждают другие ребята.
– В пастухи-то идти можно, – отвечает Тоотс. – Только вот Юри-Коротышка, дьявол.
– А тебе что за дело до него, раз ты будешь коров пасти?
– В том-то вся и штука, что больше у меня с ним никаких дел не будет. Дьявольски быстро все случилось. Знал бы раньше, я бы уже… Нет, мой старик все-таки страшно бестолковый – что стоило ему вовремя сказать, что пастух скарлатиной заболеет. А теперь вот вдруг…
– Да подожди, откуда же твой отец мог знать, что пастух заболеет скарлатиной? И какие у тебя дела с кистером не доделаны? Довольно у тебя было с ним стычек зимой. Верно?
– Я бы ему, дьяволу, за все отплатил – и за ругань, и за то, что после уроков оставлял. Как он меня вечно донимал! Как всю зиму меня грыз!
– А, вот оно что! – восклицают мальчишки. – Ну да, теперь-то поздно, сразу всего не сделаешь.
– В том-то вся и штука! Нет, дурачье, за эти полдня я ничего не успею. Будь еще несколько недель, я бы что-нибудь придумал, надолго бы Юри-Коротышка меня запомнил, а сейчас все пропало.
Да, да. У Тооса есть все основания грустить.
Городошники закончили игру и подходят поближе. Среди них и Арно Тали. За последнее время он как-то вдруг окреп. На щеках его теперь играет румянец, глаза смотрят открыто и весело. Со смехом рассказывает он ребятам, как их команда потеряла было всякую надежду на победу, а в последний момент все-таки выиграла. Видя, что Тоотс сидит, окруженный ребятами, он прислушивается к их разговору.
– А если ничего другого сделать не удастся, – рассуждает Тоотс, – так возьму да загоню свое стадо к нему в огород, пусть сожрут и потопчут все, чтоб одна каша осталась. Пусть знает!
– Что такое? Что здесь такое? – спрашивают только что подошедшие ребята.
– Тоотс завтра уходит из школы, – отвечают им.
– Да, без меня остаетесь, повышая голос, добавляет Тоотс. – Но не беда, я к вам буду в гости приходить. По воскресеньям после обеда… Пошлю бобылиху за стадом присмотреть, а сам приду сюда. Тогда и обсудим вместе, как нам с этим Юри-Коротышкой быть. Ведь так этого нельзя оставить.
– Нельзя, нельзя! – поддерживают его ребята. Перед разлукой симпатии целиком п<| стороне Тоотса, чему немало способствует и подавленное настроение отъезжающего. Без Тоотса будет скучно. Что бы там Тоотс ни делал, сколько бы ни врал, а все-таки он парень удалой.
– А осенью вернешься и школу? – спрашивают его.
– Да кто знает, где я осенью буду, – отвечает Тоотс. – Начинай тут опять с кистером ноевать. И так он вечно твердил, что я здесь как на лезвии ножа держусь и о своей душе не забочусь. Неизвестно еще, что осенью скажет. Впрочем, не знаю, может, и приду, если не получу местечко в России.
Последнее замечание Тоотса вызывает у окружающих улыбку, но до насмешек дело не доходит. В час разлуки насмешки неуместны. Расставаться надо всегда по-хорошему. Да, по правде говоря, ни у кого из ребят и нет к Тоотсу злобы, нет за ним и старых грехов, за которые надо бы расплатиться. Верно, случалось иной раз… Но разве мало было других ребят, которые своим лицемерием и ябедами докучали куда больше, чем он.
– У меня здесь кое-какие вещи есть, – говорит Тоотс, вставая и шаря по карманам, – берите, если хотите. Вот ручка, это тебе, Имелик. Хоть ты и болтун порядочный, зато ябедничать не ходишь. Ты, Тоомингас, возьми себе эти два новомодных перышка, тебе зимой пришлось из-за меня стоять в углу, когда я спрятался у тебя под партой. Помните, ребята, как Юри-Коротышка тогда бесновался? Ох ты черт, как он меня тыкал своей бамбуковой палкой, прямо как злодей какой! Я тогда сам сглупил, высунул ногу из-под парты.
– Ты, бес, чуть мне подошву с сапога не срезал, – говорит Тоомингас, разглядывая подаренные перышки.
