— Не бойся, я сказал это просто так.
На сей раз Джулия промолчала и только сжала его локоть обеими руками и прильнула к нему. Ему было неудобно, но отталкивать ее он не хотел. Марчелло снова повел машину к Корсо, но окольным путем. Оказавшись на Народной площади, он оттуда, вйрхом, по Пинчио, направился к вилле Боргезе. Они пересекли Пинчио, темный, уставленный мраморными бюстами, обогнули круг для верховой езды и поехали к улице Бенето. Когда они были уже у выезда из ворот Пинчио, Джулия сказала вдруг печальным, вялым голосом:
— Я не хочу ехать домой.
— Почему? — спросил Марчелло, замедляя скорость.
Не знаю почему, — ответила она, глядя перед собой. — У меня сердце сжимается, как только я об этом подумаю: мне кажется, что из нашего дома мы уедем навсегда. В общем, ничего страшного, — поспешно добавила она, — просто мы должны оттуда переехать.
— Тогда куда ты хочешь сейчас?
— Туда, куда хочешь ты.
— Хочешь, съездим на виллу Боргезе?
— Да, давай поедем.
Марчелло направил машину по длинной темной аллее, в конце которой белело здание музея Боргезе. Когда они доехали до небольшой площадки, он остановил машину, выключил мотор и сказал:
— Хочешь, пройдемся?
— Да, пойдем.
Они вышли из машины и, идя под руку, направились к садам, находившимся за музеем. Парк был пуст, из-за политических событий он обезлюдел, не было даже влюбленных парочек. В полутьме, на темном фоне деревьев белели застывшие в элегических или героических позах мраморные статуи. Они дошли до фонтана и на какое-то время задержались у него, молча глядя на черную неподвижную воду. Джулия сжимала руку мужа, крепко сплетя свои пальцы с его. Они зашагали снова и попали в очень темную аллею в дубовом леске. Сделав несколько шагов, Джулия внезапно остановилась, повернувшись, обхватила рукой шею Марчелло и поцеловала его в губы. Они долго стояли так, обнявшись, и целовались прямо посредине аллеи. Потом оторвались друг от друга, и Джулия шепнула, взяв мужа за руку и потянув в сторону леса:
— Пойдем, займемся любовью здесь, на траве.
— Что ты! — невольно воскликнул Марчелло. — Здесь?..
Да, здесь, — ответила она. — А почему бы и нет? Пойдем, мне нужно это, чтобы снова почувствовать себя уверенной.
— Уверенной в чем?
Все думают о войне, о политике, о самолетах… а ведь можно было бы быть просто счастливыми… Пойдем… Я бы сделала это посредине одной из их площадей, — с внезапным ожесточением сказала она, — хотя бы для того, чтобы показать, что я способна думать о другом.
Теперь она казалась возбужденней и, идя впереди него, углубилась в густую тень, лежавшую под деревьями.
Посмотри, какая чудная спальня, — пробормотала она. — Скоро у нас не будет дома, но эту спальню они не смогут у нас отнять, здесь мы сможем спать и любить друг друга, сколько захотим.
Внезапно она исчезла из его поля зрения, словно провалилась сквозь землю. Марчелло стал искать ее и увидел в темноте, что она лежит на траве у подножия дерева, подложив одну руку под голову, а другую молча протягивает к нему, приглашая его лечь рядом. Он повиновался и едва оказался рядом с ней, как Джулия крепко обхватила его ногами и руками и, ничего не видя и не слыша, стала с силой целовать его лицо, лоб, щеки, словно пытаясь своими поцелуями проникнуть в него. Но почти сразу ее объятия ослабли, она приподнялась и, глядя в темноту, сказала:
— Кто-то идет.
Марчелло тоже поднялся, сел и стал смотреть. Среди деревьев, вдалеке, мелькал свет карманного фонарика, который приближался, мерцая, и по земле полз слабый круг света. Не было слышно ни единого шороха, опавшие листья, покрывавшие землю, приглушали шаги неизвестного. Фонарик двигался в их направлении, и Джулия вдруг пришла в себя и села, обхватив колени руками. Они сидели рядышком, прислонившись к дереву, и смотрели на приближающийся свет.
— Это охрана, — прошептала Джулия.
Свет от фонарика падал теперь на землю неподалеку от них, затем пополз вверх и осветил их. Ослепленные, они смотрели на казавшуюся тенью мужскую фигуру, из руки которой бил белый свет. Марчелло подумал, что охранник, разглядев их как следует, опустит фонарик. Но нет, он по- прежнему молча светил им в лицо, и, как показалось Марчелло, изумленно и задумчиво.
— Можно узнать, чего вы хотите? — спросил Марчелло с возмущением.
— Я ничего не хочу, Марчелло, — сразу ответил мягкий голос. И в ту же минуту луч упал на землю и задвигался, удаляясь от них.
— Кто это? — пробормотала Джулия. — Кажется, он знает тебя…
Марчелло сидел неподвижно, не дыша, в глубоком смятении. Потом сказал жене:
— Прости меня, одну минуту… я сейчас вернусь.
Рывком он вскочил на ноги и побежал за неизвестным.
Он догнал его на границе парка, возле одной из мраморных статуй. Поблизости находился фонарь, и, когда мужчина при звуке шагов обернулся, Марчелло узнал его сразу, хотя прошло столько лет, узнал по бритому аскетическому лицу, по стриженным ежиком волосам. Тогда он видел его в форме шофера, на нем и теперь была черная форма, застегнутая до самого верха, брюки галифе и черные кожаные сапоги. Под мышкой он держал фуражку, а в руке сжимал карманный фонарик. Он сразу сказал, улыбнувшись:
— Как говорится, не умрем, так встретимся!
Фраза показалась Марчелло слишком подходящей к обстоятельствам, хотя была сказана шутливо и, быть может, без заднего смысла. Задыхаясь от волнения и бега, он выговорил:
— Но я думал, что… что убил тебя.
А я, напротив, надеялся, Марчелло, что ты знал, что меня спасли, — спокойно ответил Лино. — Одна газета, действительно, объявила, что я умер, но произошло недоразумение: в больнице умер другой, на соседней со мной койке, и ты считал меня мертвым. Значит, я верно сказал: не умрем, так встретимся.
Теперь Марчелло испытывал ужас не столько оттого, что снова встретил Лино, сколько от вдруг установившегося между ними дружеского, непринужденного, хотя и мрачного тона. Он сказал с болью:
Но то, что я считал тебя мертвым, имело такие последствия… А ты на самом деле был жив!
Для меня, Марчелло, это тоже имело последствия, — сказал Лино, глядя на него почти с состраданием. — Я решил, что это было предупреждение, и женился. Потом моя жена умерла, а потом, — медленно добавил он, — все началось сначала. Теперь я работаю ночным сторожем, в этих садах полно таких же красивых юношей, как ты. — Он сказал это со спокойной и ласковой наглостью, но без тени лести. Марчелло впервые заметил что волосы у Лино стали почти седыми, а лицо слегка растолстело. — А ты женился? Это была твоя жена, не правда ли?
Внезапно Марчелло понял, что не может больше переносить эту негромкую и никчемную болтовню. Схватив Лино за плечи и тряся его, он крикнул:
— Ты говоришь со мной так, словно ничего не случилось! Да ты понимаешь, что разрушил мою жизнь?
Лино ответил, не пытаясь освободиться:
Почему ты говоришь мне это, Марчелло? Ты женат, может, у тебя есть дети, у тебя вид обеспеченного человека, на что ты жалуешься? Было бы хуже, если бы ты меня убил на самом деле.
Но я, — воскликнул, не удержавшись, Марчелло, — я, когда познакомился с тобой, был чист, а потом уже больше не был таким, не был никогда.
Он увидел, что Лино смотрит на него с изумлением:
— Но мы все, Марчелло, были чисты… разве я не был чист? И все мы теряем нашу чистоту и невинность, тем или иным образом… это нормально. — Он без труда высвободился из сжимавших его, но уже ослабевших рук Марчелло и добавил: — Смотри-ка, вон твоя жена… будет лучше, если мы расстанемся.
— Марчелло, — раздался в темноте голос Джулии.
Он обернулся и увидел неуверенно приближавшуюся Джулию. В ту же минуту Лино, надвинув на голову фуражку, сделал приветственный жест и поспешно удалился в направлении музея.
— Можно узнать, кто это был? — спросила Джулия.
— Один мой школьный товарищ, — ответил Марчелло, — он кончил ночным сторожем.
— Поедем домой, — сказала она, беря его под руку.
— Не хочешь еще прогуляться?
— Нет, я предпочитаю вернуться домой.
Они нашли машину, сели и до самого дома больше не разговаривали. Сидя за рулем, Марчелло возвращался к словам Лино, невольно оказавшимся многозначительными: "Мы все теряем нашу чистоту и невинность, тем или иным образом: это нормально". Эти слова в сжатом виде содержали суждение о его жизни. Он сделал то, что сделал, чтобы освободиться от мнимого преступления, и тем не менее слова Лино впервые заставили его понять, что, даже если бы он не встретил шофера, не стрелял бы в него и не убедил себя, что совершил убийство, в общем, если бы даже ничего не произошло, именно потому, что так или иначе он должен был потерять свою чистоту и, значит, захотел бы обрести ее вновь, он сделал бы то, что сделал. Нормальность и была как раз мучительным, хотя и тщетным желанием оправдать собственную жизнь, которой угрожал первородный грех, а вовсе не тот обманчивый мираж, за которым он гнался со дня своей встречи с Лино. Он услышал, как Джулия спросила: "Когда мы уезжаем завтра утром?" — и отбросил прочь эти мысли как докучливых и теперь уже бесполезных свидетелей своей ошибки. "Как можно раньше", — ответил он.
