Эрих Мария Ремарк - От полудня до полуночи (сборник)

Ознакомительная версия.

Это легкомыслие уже совершенно невозможно понять: отказ от услуг Центра, раненые вынуждены лежать с переломанными костями на носилках, чтобы не помешать проведению гонок. Рекорды оказались важнее умирающих людей.

С этим прекрасно сочетается поведение руководителя Авуса, который одновременно является членом комиссии по проведению гонок. Этот широкоплечий господин с красивой бело-сине-золотой повязкой на рукаве, живописно закутанный в прорезиненный плащ, беззаботно прогуливался взад-вперед всего в нескольких метрах от места трагедии.

На трибунах люди бились в истерике, раненые стонали, тут же лежал мертвый с раскроенным черепом и разбрызганными по трассе мозгами; каждая рука, способная оказать помощь, была на счету, рук не хватало, не хватало спокойных помощников.

Руководитель Авуса ни разу не взглянул в ту сторону и пальцем не пошевелил, чтобы что-то сделать или хотя бы прикрыть простыней ужасно искалеченного мертвеца; он только проявил потрясающую бестактность, закурив на глазах у обезумевшей публики сигарету, и прошел мимо.

Когда у него попытались спросить, почему он не помогает, он дал классический ответ:

– Это не входит в мои обязанности – я ведь сообщил в санитарную службу…

Вот как ответил руководитель Авуса в двадцати метрах от искалеченного мертвеца; причем он был, без сомнения, самым крепким и спокойным человеком и мог бы несколькими словами и жестами навести порядок и спокойствие среди беспомощных санитаров, которые не знали, что делать. Он предпочел ни во что не вмешиваться. Это не входило в его обязанности.

Личные автомобили руководства гонок были припаркованы в непосредственной близости от гоночной трассы и создавали большую опасность для гоночных машин. Один автомобиль даже стоял на газоне между двумя дорожками (ширина газона всего несколько метров). Когда один из гоночных автомобилей занесло, он выехал на газон и столкнулся со стоявшим на пути личным автомобилем кого-то из руководства. Только по счастью гонщики отделались легкими ранениями, а ведь эта очередная халатность руководства могла бы привести к новым жертвам.

Еще в пятницу во время тренировки произошел несчастный случай со смертельным исходом. С десяти до четырех часов проходила тренировка. После четырех Авус был снова открыт для нормального движения. Несмотря на это, на трассе оставались гоночные автомобили, так как несчастье случилось около половины пятого. Какое легкомыслие! Если бы руководство категорически настояло на том, чтобы все гоночные автомобили покинули трассу, как только ее снова открыли для движения, несчастья не случилось бы. А могло бы быть еще хуже. Гоночным автомобилям со скоростью сто шестьдесят километров в час нечего делать на дороге, открытой для сквозного проезда.

Были еще и чудовищно кощунственные вещи. Через некоторое время после того, как был унесен труп, сообщили:

– Гонщик Розенбергер легко ранен, он уже закурил сигарету…

Крик из публики:

– Это чудесно!.. А что мертвый? Может, он тоже курит сигарету?

Затем мы узнали, что умер еще один участник. Он был безработным. Из-за нескольких пфеннигов его обрекли на смерть. Была ли у него семья? Плачут ли о нем его близкие и грозят ли кулаками тем, кто должен нести ответственность?

Хватит о страшном! Хотел быть гуманным и потому оказался обвинителем. Не отчет о гонках, а суд над гонками!

За ними помпейским красным тепло светятся стены. С потолка на них стекают потоки света – разбиваясь в глянце капотов на сверкающие каскады и пенясь, они заливают сверкающими клубами широкие витрины торговых залов и вечную суету большого города.

Только стекла отделяют их от живых, мчащихся, жужжащих собратьев, летящих по асфальту, – и это уже делает их другими, странно далекими и желанными. Их окружает волшебство нетронутости – волшебство дремоты, предвкушения, еще не ставшего действительностью. Эти моторы еще никогда не пели своей шумной песни на шоссе, эти фары еще никогда не вырывали путь из тенет ночи, из-под этих колес еще никогда не выскакивали облачка из воздуха несущегося им навстречу мира, превращающиеся в мерцающие пылевые знамена.

Эти новые автомобили – само прохладное, волнующее совершенство, еще не включенное в ритм времени, спящее, ожидающее, манящее; покорные соблазнители в одурманивающем триединстве никеля, стали и сияющей краски, окруженные желаниями, тоской и мечтами…

Стекло витрины медленно ползет вверх. Стартер гудит, как потревоженная пчела. Автомобиль мягко выезжает в декабрьский вечер, скользит сквозь рождественскую суету по улицам и площадям. Потом мотор замолкает, хлопает дверца, и поспешные шаги теряются в темноте.

Но уже через несколько минут кто-то спускается вниз по лестнице, с торопливыми вскриками едва подавляемого восторга выскакивает из двери и стоит, обомлев, перед сверкающим рождественским чудо-сюрпризом. Тонкие руки нетерпеливо тянутся к рулю, пятьдесят стальных лошадей начинают бить копытами; руки судорожно охватывают руль, как драгоценную добычу, стройная фигура устраивается на сиденье с мягкой обивкой, и все тело, вжавшись в кресло, воспринимает тихую вибрацию мотора в момент блаженства первого выезда как самую волнующую музыку.

Автомобиль – упаковка современной дамы. Ее мальчишеской грации подходит элегантность и рафинированная практичность этого чуда техники, ставшего эстетическим наслаждением, возвращающим существованию элемент игры, расширяющим возможности этой игры, делающим ее более необузданной и создающим предпосылки для необычных идей и импровизаций.

Можно поехать за покупками… Можно поехать на чай… Можно наносить визиты… Можно забросить в автомобиль лыжи, закутаться в шерсть и кожу и поехать куда-нибудь к манящим трамплинам и спускам… Можно, как цыгане, бесцельно бродить по свету – романтика двадцатого столетия…

Колебания стрелки тахометра сокращают расстояния. Когда она, дрожа, поднимается, черты лица становятся жестче, губы сжимаются, ноздри жадно втягивают воздух, а глаза упиваются летящим навстречу миром, пока автомобиль и сидящая за рулем дама не сольются воедино и граница между человеком и машиной не исчезнет в этом звенящем урагане, бесконечном безрассудстве, безграничной гонке от горизонта к горизонту.

Моя приятельница Гвен никогда бы не присягнула в том, что битва под Замой[145] произошла в 202 году; было бы также ошибкой начать с ней разговор о теореме Пифагора; к тому же она не всегда уверена, Шуман или Шуберт написал симфонию си минор; но если завязать ей глаза и поставить на Фридрихштрассе, то она, ни секунды не сомневаясь, скажет, какой марки каждый проезжающий мимо автомобиль, сколько в нем лошадиных сил, какой у него стартер и сколько ему лет.

Такова Гвен. Девятнадцатилетняя. Современная. Не сентиментальная. Мышление она рассматривает как неприятную инфекционную болезнь. И только один раз Гвен впала в очень глубокую задумчивость…

Это случилось недавно, когда ей рассказали, что в цивилизованном мире, включая Панков и Вильмерсдорф,[146] по слухам, еще живут неандертальцы, которые не в состоянии отличить кабриолимузин от городского купе.[147]

Гвен молчала три дня. Потом она решила, что надо что-то изменить, чтобы предотвратить экономическую катастрофу. Планы множились в ее головке, как грибы, и выросли до настоящих хлебных деревьев познания.

Гвен хочет изложить свои взгляды в двух больших трудах. Первая работа должна называться «Астрология автомобиля» и будет посвящена представлениям о кузове и кармическим кривым характеров. К ней будет приложено руководство, как по звездам вычислить предназначенный тебе судьбой автомобиль, а также обзорная таблица автомобилей. Кроме того, будет предпринята попытка проследить влияние солнечных пятен на форму карбюратора… Гвен не мелочится.

Вторая работа имеет название «Какой автомобиль подходит к цвету моей кожи? Какую пудру выбрать для лимузина цвета павлиньего глаза, для алого кабриолета, для лимонно-желтого купе. Фасон шляпы и форма дверцы автомобиля. Вес тела и выбор кузова».

Гвен собирается телеграфировать Дарвину, чтобы он высказал свое мнение о Генри Форде… Рихард Штраус должен попытаться из пошлого четырехтактного мотора сделать современный синкопированный. Герхарт Гауптман якобы согласился сыграть главную роль в фильме «Гёте в автомобиле».

Как я уже сказал, это – моя приятельница Гвен. Талантливая. Девятнадцатилетняя. Не ведает сомнений. Дитя успеха…

Ознакомительная версия.