Согласимся же, что газета – это поистине кладезь человеческих познаний; и если в нынешний век имеется еще какой-нибудь способ остаться невежественным, то этот способ – не читать газет.
Эти и многие другие соображения, которые я далеко не полностью изложил (ибо умалчиваю я всегда о гораздо большем, чем то, о чем говорю), побудили меня стать журналистом. Но не таким, каким хотел бы стать журналист, привязанный к жалованью и чужой воле, а журналистом по своей воле и на собственный риск и страх.
Сказано – сделано, разработаем план. Газета будет называться «Фигаро», то есть носить имя собственное. Оно ничего не означает и ни к чему не обязывает, не придется быть наблюдателем, обозревателем, чьим-нибудь эхом, компилятором чужих идей, не понадобится порхать с цветка на цветок, [346] ни превращаться в черт его знает кого еще. Имя Фигаро заключает в себе лишь некоторую долю лукавства, а это, могу сказать с уверенностью, для меня не составит никакого труда. Надо только ясно и просто рассказать о наших делах, а уж они сами содержат в себе вдоволь соли и перца. Именно в этом состоит одно из преимуществ тех, кто посвящает себя ремеслу комика в нашей стране: умея рассказать о том, что происходит вокруг, каждый вызовет веселье, любой заставит смеяться. Да будет это сказано не в обиду кому-нибудь!
Газета будет касаться… всего на свете. А почему бы и нет? Но так как она не должна быть столь же большой, как наше терпение, и столь же маленькой, как наши надежды, так как к тому же в ней должно найтись местечко для моих статей, то мы не станем публиковать в газете королевские декреты. С другой стороны, мне не по вкусу огорчать кого-либо, а поэтому в газете не будут также публиковаться и королевские назначения. Еще меньше мне нравится все время повторять одно и то же, значит – официальные коммюнике вон! Я полон решимости не бросать слов на ветер; моя газета должна давать квинтэссенцию, так что описание парламентских сессий будет занимать не более двух строк, а в иные дни и того меньше, иными словами – ни одной строки.
Политические статьи. В них не будет недостатка. В отношении этих статей, хотя их никто не понимает, мы превзошли все, дальше ехать некуда. К тому же они связаны с наименьшими затруднениями, ибо менее всего в них смыслить должен цензор. Оппозиционные идеи? Само собой разумеется. Когда я пишу, мне всегда нравится иметь к тому справедливое основание.
О финансах: буду писать длинно, но всегда в шутливом тоне. Для нас это будет только забавной игрой; и в этом отношении всегда найдется кому подражать. Денежные расчеты – дело серьезное только для тех, кто платит. А для тех, кто получает…
О войне: тоже будем помещать статьи, и притом во множестве. Прежде всего, поищем человека, который бы в этом смыслил и умел бы поговорить об этом предмете. Впрочем, хорошо ли, плохо ли, всегда выйдем из положения: статьи неизменно будут лучше, чем положение дел.
О внутренней политике: уйдем в нее с головой. Углубимся в эти дела, и так как мы хотим о них поговорить, то не станем задерживаться на перечислении того, что сделано; будем говорить только о том, что следует сделать.
О государственной жизни: здесь много места мы уделим statu quo [347] и Королевскому статуту; и на этом застрянем; даже пальцем не пошевельнем иной раз.
О флоте. Это сложнее всего. С какой стати «Фигаро» одному говорить об этом? Мне вовсе не нравится тонуть на мелком месте.
О суде и милосердии. Не однажды я уже заявлял, что не являюсь сторонником правительства: посему буду лишь строго судить. Ах, если бы мне позволили также быть и милосердным!
О литературе. Будем публиковать разбор хороших книг по мере их появления; следовательно, отдел будет тощим.
Об испанском театре. Не будем ничего говорить, пока не появится что-нибудь достойное упоминания. К счастью, этого придется ждать долго.
Об актерах. В этом случае по чести будем злыми: говоря об актерах, будем сами актерами.
О музыке. Поищем литератора, который смыслит в музыке; или музыканта, который смыслит что-нибудь в литературе. Тем временем «Фигаро» будет выходить из положения, подобно тому как до сих пор выходили из положения другие газеты. К счастью, мы будем грабить многоопытную публику; она ни в чем нам не уступает.
О модах. В этом отделе будем говорить о налогах, интригах, милостях… Одним словом, обо всем, что следует всегда à la dernière… [348]
О нравах: само собой разумеется, о плохих – уж что есть, то есть: будем писать о тех, кто живет за счет народа «Под этим заголовком «Фигаро» будет говорить о терпении, о мраке, о дурных намерениях, об отставании, о лени, об апатии, об эгоизме. Одним словом, о наших нравах».
Объявления. Стремясь сделать эту часть газеты возможно более краткой, будем давать объявления только о хороших спектаклях, нормальных книгах, реформах, достижениях, открытиях. О потерях и тем более обо всем, что у нас продается, не будет ни слова: иначе нам пришлось бы говорить без конца.
Такова газета Фигаро. Замысел ее уже ясен. Это, однако, еще не все. Надо попросить лицензию. А чтобы просить лицензию, надо либо представить залоговую сумму (но если бы я ее имел, я не стал бы заставлять себя писать глупости для развлечения других людей), либо «служить на жалованье» (но если бы у меня была служба, и начальник, и приемные часы, и служебный распорядок, и исходящие, и отставка в перспективе, – у меня не было бы настроения писать в газеты), либо «быть профессором» (но если бы я был профессором, я бы что-нибудь да знал и, значит, не годился бы в журналисты…).
Очевидно, я не подхожу для получения лицензии. Пусть другой отдувается – подставное лицо. Все пойдет как надо: жалованье подставному лицу, поручительство за поручительством, налог, взнос и, наконец, лицензия. Я теперь таким образом получил право на «Фигаро», – не права, столь пугающие нас, не то призрачное право, которое будто бы должно нас вернуть к деспотизму; не те права, которые притаились, подстерегая момент, министра и… Нет, это только право печатать газету.
Теперь дело только за типографией. Бегу в одну…
– О, у нас невозможно: нет шрифтов!
Отправляюсь в другую:
– У нас, скажу вам откровенно, нет печатных машин.
Спешу в третью:
– Мы не хотим заниматься газетами: ведь пришлось бы работать ночью. А бог сотворил ночь для сна.
– Да, ночь, но не издателя! – отвечаю я вне себя от ярости.
– Чего вы добиваетесь? К тому же на этой работе не заработаешь: так как в Испании мало наборщиков, то они требуют к себе внимания и знают себе цену. Публика не желает дорого платить, а рабочие не хотят по дешевке трудиться.
– Так что печатать газету невозможно?
– Почти что так, сударь. А если вам ее и напечатают, то это будет дорого и плохо. Одни буквы заменят другими.
– Черт возьми, но это значит – напечатать газету не мою, а наборщика!
– Что же, сударь, бывает и так. Составив план и подобрав материалы для газеты, вы вдруг обнаруживаете, что у вас нет наборщиков. А если вы однажды рассердитесь на опечатки, наборщики вас покинут; впрочем, это же они сделают, если вы промолчите.
Возможно ли это? Значит, «Фигаро» не выйдет? О нет, выйдет, во что бы то ни стало выйдет! Преодолеем все затруднения… Ах, да, я совсем забыл: бумага. Спешу на одну фабрику, на другую, на третью… Эта бумага – не но формату, та – дорога, третья – темновата, четвертая – слишком клейкая…
– Видите ли, сударь, такой, какой вы хотите, нет, – отвечают мне наконец. – Ее надо заказать.
– В таком случае я ее заказываю, пусть изготовят за неделю.
– Сударь, фабрика находится в шестидесяти лигах отсюда; надо изготовить формы, затем – бумагу; затем надо просушить ее, а если пойдет дождь… К тому же надо еще и доставить ее. Так что, как обычно, вам дней через пятнадцать – двадцать бумагу отправят и…
– Отправляйтесь вы сами ко всем чертям! – восклицаю я в отчаянии. – Что за страна, где на каждом шагу – помехи!
Но приходится смириться и ждать… В конце концов все будет… Даже кое-что излишнее… Ведь мне приходит на ум, что когда я буду иметь, наконец, издателя, сотрудников, печатников, наборщиков, бумагу… тогда я получу также и цензора… Этого-то без всяких затруднений, их всегда хватает… Его не нужно заказывать и дожидаться не придется… Тут я уже окончательно теряю голову, запираюсь дома, проклятие! И все же «Фигаро» должен выйти, да, сударь; именно поэтому он должен выйти и говорить обо всем, абсолютно обо всем!
Сказав это себе, я возвращаюсь домой, сажусь за конторку, чтобы отдать распоряжения…
– Чем вы заняты? – спрашиваю я угрюмо своего секретаря.
– Сударь, – отвечает мне он, – я перевожу, согласно вашему приказанию, монолог вашего тезки из «Женитьбы Фигаро» Бомарше, монолог, который надо поставить эпиграфом к издаваемому вами сборнику статей.
