А под ногами у них кишат драчливые подростки — елочки-здоровячки, крепкие ребята. Этакий колючий парнишка, лоб его уже рассечен жестоким ударом, долговязый молокосос, а глядит дичком, исподлобья, навесил патлы, корчит из себя взрослого. Говорю вам, не наглядишься досыта на дикорастущий северный лес; и нигде не найдете вы столько своеобразных и замечательных индивидуальностей — разве что среди гор и скал норвежских фьордов.
Да, светел и редок лес на своей северной границе, но что за молодцы деревья, какие крепыши, какие усачи, увешанные куделью мха! Всюду поблескивают черные лесные омуты, всюду навален черный камень, всюду торчит щетина жесткой травы и густое руно черники; ясными огоньками вспыхивает светло-зеленый папоротник. Понемногу, исподволь, тундра сменяется редким лесом из елей, подобных корабельным мачтам, и сосен, величественных, как купол храма. Есть деревья, которые запоминаются на всю жизнь, как иное человеческое лицо. Есть деревья — почти подвижники. Но вот мелькнули широкие вырубки, на свежей просеке белеют срубленные стволы, все чаще рдеет среди них ивняк и колышется рыжая трава. Где северный лес, там добыча древесины: широкие, здесь уже медлительные «эльвы» неторопливо и неустанно уносят из леса немые стволы.
Собственно говоря, от Полярного круга до самого Стокгольма мы ехали через леса. Двадцать, тридцать часов мчится на юг экспресс и все лесом, лесом. Да еще какой экспресс, друзья мои, — нигде не путешествуют так быстро и комфортабельно, как в Швеции. Иногда, правда, лес ненадолго уступает место пастбищам и лугам, как, например, в Норботтенслене, где люди строят сеновалы в виде красивых и забавных деревянных домиков, словно бы пришлепнутых сверху, — они, как сжатая гармоника, шире в середине, чем внизу и вверху.
Чем дальше на юг, тем обширнее крестьянские усадьбы, они похожи на нахохленных наседок. Но даже южнее, в Онгерманланде и Емтланде, дома построены из прочных золотисто-коричневых балок и стоят на деревянных столбах, как и полагается в горном краю. Только уже в Хельсингланде начинается красная с белой каемкой Швеция.
И потом реки: бесконечные чащобы то и дело прорезают «эльвы» — широкие и тихие, как озера реки или молодые речушки, бегущие по порогам, темные, с белой накипью пены. Но по большей части это могучие, спокойные, очень серьезные реки, отдавшие свою буйность там, в горах, турбинам электростанций; теперь они беспрерывно, терпеливо, хотя немного и с ленцой, несут плоты к лесопилкам и портам. Таковы реки, с севера на юг: Луле-Эльв и Пите-Эльв, Аби-Эльв, Уме-Эльв, и Онгерманс-Эльв, и Индальс-Эльв, а потом еще Люсне-Эльв и Даль-Эльв и множество других, названия которых я уже не помню. Даже и наша Лаба или Эльба — не что иное, как древний кельтский «эльв».
Все остальное — это северный лес. Куда хватает взор, от длинных горных хребтов до равнин на юге, пересеченных множеством «эльвов», всюду леса, леса, леса, без конца и края. Пологие волны леса на холмах, черная гладь леса в низинах. Кое-где торчит бревенчатая вышка, похожая на виселицу; не знаю — для чего она, может быть, для наблюдения на случай лесных пожаров. Но как описать вам шведский лес? Надо бы начать с опушки, по опушки, собственно, нет, разве что полоска красноватых зарослей ивы, разве что папоротник по пояс. А сделаешь шаг в глубь леса — и гляди сам, как тебе потом выйти из него, как, измазавшись в чернике и продираясь сквозь колючий малинник, пробраться через все буреломы, валежник, березовую рощу и молодую еловую поросль. Один только шаг сделаешь в лес — и будто ты в таком месте, куда еще не ступала нога человека.
Пожалуй, стоит начать снизу... Э-э, что там, не гриб ли? Гриб, да какой! Глядите, шведы, вот я несу вам из леса полную шапку белых грибов и бурых подосиновиков; я нашел в лесу такое место, где еще не ступала нога человека, — вот почему там столько грибов! Что скажете? Что-о, ядовитые? И вы вообще не собираете грибов?! Никак не уговоришь этих шведов, твердят, что грибы несъедобны. Но я не верю, чтобы такой умный и образованный народ мог поддаваться столь чудовищному предрассудку; наверное, они говорят это только затем, чтобы никто не ходил по грибы, потому что в таких лесах человек обязательно заблудится и не выберется из них до смерти. (Я это испытал: через три минуты я уже не знал, куда класть грибы, но не знал и того, откуда я пришел, куда идти, даже имя свое чуть не забыл. Вот какой здесь дремучий лес. Стою и думаю, найдут ли когда-нибудь мои бренные останки среди грибов, которые я тут посеял? Потом оказалось, что я всего в пятидесяти метрах от шоссе.) Я знаю одну даму, довольно стойкую среди житейских превратностей и невзгод. Но на краю шведского леса она попросту расплакалась: видеть столько белых грибов и подосиновиков и не тронуть их было выше ее душевных сил. Да и мне трудновато покончить разговоры о грибах (например, о темно-смуглых дубовиках в Смоланде, или о светлых «травяных» в Зёдерманланде, или о больших белых грибах, росших у самого асфальта эстергётландского шоссе... А сколько было рыжеватых подосиновиков!). Однажды я полез за грибами в огороженный участок леса, и там за мной погнался большой рыжий конь. Может быть, он просто хотел поиграть со мной, но ведь конь в лесу — это явление почти сказочное; кроме того, там стоял рунический камень, так что, кто его знает, может быть, за всем этим таилось какое-то колдовство... Однако же, чтобы не сказали, будто я за грибами леса не вижу, начну-ка иначе. К примеру, так.
Если соединить все родники и ручьи, все заросшие ряской темные озерца и сельские пруды с гусями, все скучные лужи и светлые веселые потоки, все капли росы на траве и листве, все серебристые струи из водосточных труб на человеческих жилищах, — наверное, собралось бы много воды, но это не было бы морем. И если насажать сосен, елей, берез, пихт и лиственниц от Парижа до самой Варшавы, то получилось бы, правда, ужасно много деревьев, но это еще не был бы северный лес. Тут дело не только в его протяженности и количестве деревьев. Правда, и в самом их множестве есть что-то, я бы сказал, стихийное и бессмертное; но в понятие северного леса входит еще некое доисторическое первозданное качество — он подобен геологической формации. Впечатление такое, что все это, все, что стоит и лежит в этом лесу, природа извергла на земную поверхность в один геологический момент так же, как она извергла гранит или настелила меловые пласты. А теперь — иди, человек, ломай камень, руби деревья! Ты можешь даже уничтожить северный лес, — почему бы и нет? — а вот воссоздать его, сотворить его ты не в состоянии. Что такое «лес»? Он стоит на миллионах стволов, но это сплошная стена, единая гладь, единая необозримая зеленая волна, которая катится от полярного круга, за тысячу километров, сюда, на юг. Словно там — на Севере, на Севере! — находится неиссякаемый источник бессмертной жизни, который устремляется гудящими порогами и водопадами лесов, каскадами и потоками лесов, разливами и тихими заводями лесов все дальше, на Юг, на Юг! И только тут, в Гестрикланде, Емтланде, над Даль-Эльвом, на его пути становится человек с топором дровосека: не пущу тебя дальше, северный лес! Правда, есть еще лесные участки и около Дьюрсгольма и близ Меларена, но это всего лишь лесочки, так, для украшения. Отсюда, с Юга, наступает на необузданную стихию северного леса человек со своими коровками и усадьбами.
Suecia omnis divisa est in partes duo, или вся Швеция, — хотя она административно разделена на двадцать четыре провинции, или лена, — фактически состоит из двух основных частей: на юге, от Эресунна до Свеаланда, стало быть, несколько севернее Уплана, простирается старая историческая Швеция, усеянная кафедральными соборами, крепостями, замками, старинными городами, статуями королей, руническими камнями и вообще историческими памятниками. А дальше на север, до самого Заполярья, Швеция усеяна уже только гранитом, водопадами и северным лесом. Это — доисторическая Швеция.
В старой Швеции путешественник прежде всего замечает великое множество церквей. Среди них — величественные старинные соборы с гробницами королей, графов де Браге и святых Бригитт. Но я не могу зарисовать для вас такой собор, какой видел в Линкёпинге или Лунде, потому что, хочешь не хочешь, а готика должна быть воплощена в камне — иначе получается совсем не то. В Лунде, кроме того, есть прекрасный романский мавзолей, с которым связано множество легенд и исторических преданий о великане Финне и его жене. К сожалению, я не владею шведским языком и не понял ни слова из того, что рассказывал об этом тамошний гид; так что могу только поведать о том, что видел.
А видел я и знаменитый монастырь Врета, окруженный красивым кладбищем. Его я нарисовал, чтобы вы увидели, что и церкви здесь строят, как сельские усадьбы, — сплошь пристройки, божьи сарайчики, хлевики и амбарчики, напиханные как попало, теснятся вокруг главной конторы по распространению слова божия. Но больше всего нам встречалось небольших деревенских церквушек, окруженных старыми дубами, липами и ясенями и высунувших из зелени свои башенки, фронтоны, кровли, купола и луковки. Я нарисовал их целую коллекцию — от тоненьких и островерхих, похожих на веретено, до типичных шведских куполов, широких и низких, смахивающих на пожарные каски или на шляпы-котелки. Иногда шведская церковь считает себя вправе обойтись без башенки и ограничивается деревянной колокольней. И вообще эти церковки расположились удобно и по-граждански прочно на раскрытой ладони мира, в них совсем не заметно демонстративного и патетического устремления в небо. Таков, видимо, дух трезвого и гуманного протестантизма.
