Ознакомительная версия.
Браун мне признался, что, глядя на это зрелище, он, несмотря на все свое презрение и веру в себя, вдруг почувствовал, будто наконец налетел и ударился головой о каменную стену. Если бы его шлюпка лежала на воде, он, кажется, попытался бы улизнуть, рискнул бы подвергнуться преследованию на реке или умереть голодной смертью на море. Сомнительно, удалось ли бы ему скрыться. Как бы то ни было, но этой попытки он не сделал. На секунду у него мелькнула мысль ворваться в город, но он понимал, что в конце концов попадет на освещенную улицу, где их, как собак, пристрелят из домов. Врагов было двести на одного, — думал он, — а его люди жевали последние бананы и поджаривали остатки ямса, полученного благодаря дипломатии Кассима. Корнелиус сидел возле них и дремал.
Тут один из белых вспомнил, что в лодке остался табак, и решил отправиться за ним; придал ему смелости тот факт, что туземец Соломоновых островов вернулся из этого путешествия невредимым. Остальные стряхнули с себя уныние. Браун выразил свое одобрение, презрительно заявив:
— Ступай, черт с тобой.
Он считал, что вполне безопасно в темноте спуститься к речонке. Парень перешагнул через ствол дерева и скрылся. Через секунду они услышали, как он влез в лодку, а затем снова выкарабкался на берег.
— Достал! — крикнул он.
За этим последовал выстрел у самого подножия холма.
— Меня ранили! — заорал парень. — Слышите, меня ранили!
И тотчас же с холма стали палить из ружей. Словно маленький вулкан, холм стал выбрасывать в ночь огонь и дым, а когда Браун и янки проклятиями и тумаками положил конец стрельбе, — с речонки донесся глубокий протяжный стон; за ним последовала душераздирающая жалоба, от которой, словно от яда, кровь стыла в жилах. Затем где-то за речонкой сильный голос отчетливо выкрикнул непонятные слова.
— Да не стреляйте! — крикнул Браун. — Что это значит?
— Слышите вы, на холме? Слышите? Слышите? — трижды повторил голос.
Корнелиус сейчас же перевел.
— Говорите, — закричал Браун. — Мы слушаем!
Тогда человек где-то у края пустыря громко и высокопарно объявил, что между племенем Буги, живущим в Патюзане, и белыми людьми и их союзниками не может быть ни переговоров, ни доверия, ни мира. Зашелестели кусты, раздался выстрел, сделанный наугад.
— Черт побери! — пробормотал янки, с яростью ударяя о землю прикладом ружья.
Корнелиус перевел. Раненый, лежавший у подножия, выкрикнул два раза: «Втащите меня на холм! Втащите!» — и стал жалобно стонать. Пока он спускался по темному склону, а затем скорчился на дне лодки, — он не подвергался опасности. Найдя табак, он, видимо, обрадовался и, вскочив на борт лодки, лежавшей высоко на сухом берегу, забыл об осторожности. Речонка в этом месте имела не больше семи ярдов в ширину, и случилось так, что на другом берегу притаился в кустах человек. Это был Буги из Тондано, совсем недавно приехавший в Патюзан, родственник человека, застреленного в тот день. Удачный выстрел из дальнобойного ружья действительно устрашил жителей поселка. Человек, считавший себя в безопасности, был убит на глазах у своих друзей, с улыбкой на губах упал на землю, и такая жестокость пробудила в них ярость. Родственник убитого Си-JIana находился в то время с Дорамином за частоколом в нескольких саженях от того места. Вы ведь знакомы с этим народом, и должны согласиться, что парень проявил необычайное мужество, вызвавшись отнести один, в темноте, весть пришельцам на холме. Ползком пробравшись через открытый пустырь, он свернул налево и очутился как раз против шлюпки. Он вздрогнул, услыхав крик человека, отправившегося за табаком. Присев, он вскинул ружье на плечо и, когда тот выпрямился, спустил курок и всадил бедняге три пули дум-дум в живот. Затем, припав к земле, он прикинулся мертвым, а град свинцовых пуль со свистом прорезал кусты направо от него; после этого, согнувшись и все время держась под прикрытием, он произнес свою речь. Выкрикнув последнее слово, он отскочил в сторону, снова припал на секунду к земле и, целый и невредимый, вернулся к домам, завоевав в ту ночь такую славу, что и при детях его о ней будут помнить.
А тем временем на холме шайка следила, как угасали две маленькие кучки золы. Понурив головы, сжав губы, с опущенными глазами, головорезы сидели на земле, прислушиваясь к стонам товарища внизу. Он был сильный человек и мучился перед смертью; громкие стоны его болезненно замирали. Иногда он вскрикивал, а затем, после паузы, снова начинал бормотать в бреду длинные и непонятные жалобы. Ни на секунду он не умолкал.
— Что толку? — невозмутимо заметил Браун, увидев, что янки, проклиная всех и все, собирается в путь.
— Пожалуй, что и так… — согласился дезертир, неохотно возвращаясь. — Здесь раненому не поможешь. Но его крики заставляют остальных призадуматься, капитан.
1 — Всщы! — крикнул вдруг раненый громко и отчетливо, а потом снова застонал.
— Да, воды! Вода скоро положит этому конец, — пробормотал Браун про себя. — Много будет воды. Прилив начался.
Наконец вода поднялась в речонке, смолкли жалобы и стоны, и близок был рассвет, когда Браун, подперев рукой подбородок, — он смотрел на Патюзан, словно на неприступный склон горы, — услышал короткий выстрел из медной шестифунтовой пушки где-то далеко в поселке. t _ Что это? — спросил он Корнелиуса, вертевшегося около него.
Корнелиус прислушался. Заглушённый шум пронесся над поселком вниз по реке. Раздался бой большого барабана, другие ему отвечали вибрирующим гудением. Огоньки замелькали в темной половине поселка, а оттуда, где пылали костры, послышался протяжный гул голосов. |i — Он вернулся, — сказал Корнелиус.
— Как? Вы уверены? — спросил Браун.
— Уверен! Прислушайтесь к этому гулу.
I — Почему они так галдят? — осведомился Браун.
— От радости, — фыркнул Корнелиус. — Он здесь — важная персона, а все-таки знает он не больше, чем ребенок; вот они и галдят, чтобы доставить ему удовольствие, так как ничего иного придумать не могут.
— Как к нему пробраться?
— Он сам к вам явится, — объявил Корнелиус.
— Что вы хотите сказать? Явится сюда, словно на прогулку?
Корнелиус энергично закивал в темноте.
— Да, да! Он придет сюда и будет с вами говорить. Он попросту идиот. Вы увидите, что это за идиот.
Браун не верил.
— Вот увидите, — уверял Корнелиус, — Он не боится — ничего не боится. Он придет и прикажет оставить его народ в покое. Вы должны оставить в покое его народ. Он — словно ребенок. Он к вам явится.
Да, он хорошо знал Джима — этот «гнусный хорек», как называл его Браун.
— Он явится, — продолжал он с жаром, — а потом, капитан, вы прикажите этому высокому парню убить его. Вы только его пристрелите, а тогда все гак перепугаются, что вы сможете делать с ними все, что угодно… получите все, что нужно… и уйдете, когда захотите. Ха-ха-ха! Здорово…
Он чуть не скакал от нетерпения, а Браун, оглянувшись на него через плечо, мог видеть в лучах рассвета своих головорезов, промокших от росы. Они сидели между кучками холодной золы, сидели подавленные и оборванные.
Пока не стало совсем светло, ярко пылали на западном берегу костры; а затем Браун увидел среди красочных фигур, неподвижно стоявших между передними домами, человека в белом европейском костюме и шлеме.
— Это он. Смотрите! — возбужденно крикнул Корнелиус.
Все вскочили и, столпившись за спиной Брауна, таращили тусклые глаза. Группа темнолицых людей в ярких костюмах и человек в белом, стоявший посредине, смотрели на холм. Браун видел, как туземцы на что-то указывали. Что было ему делать? Он огляделся: со всех сторон вставали перед ним леса, стеной окружавшие арену неравного боя. Еще раз посмотрел он на свою шайку. Презрение, усталость, жажда жизни, желание еще раз померяться с судьбой, поискать иную могилу, — все эти эмоции сразу его охватили.
Ему показалось, что белый человек рассматривал его позицию в бинокль. Браун вскочил на бревно и поднял руки ладонями вверх. Красочная группа сомкнулась вокруг белого человека, и тот не сразу от нее отделился; наконец, он один пошел вперед. Браун стоял на бревне до тех пор, пока Джим, то показываясь, то скрываясь за колючими кустами, не подошел почти к самой речонке; тогда Браун спрыгнул с бревна и начал спускаться ему навстречу.
Думаю, они встретились недалеко от того места, а может быть, как раз там, где Джим сделал второй отчаянный прыжок — прыжок, после которою он принят был в Патюзане, завоевал доверие и любовь народа. Между ними была речонка, и раньше чем заговорить, они пристально всматривались, стараясь понять друг друга. Должно быть, их враждебность сказывалась в тех взглядах, какими они обменивались. Мне известно, что Браун сразу возненавидел Джима. На что бы он ни надеялся, этим надеждам суждено было тотчас же развеяться. Не такого человека думал он увидеть. За это он его возненавидел. В своей клетчатой фланелевой рубахе с засученными рукавами, с седой бородой и осунувшимся загорелым лицом он мысленно проклинал молодость и уверенность Джима, его ясные глаза и невозмутимость. Этот парень намного его опередил! Он что-то был не похож на человека, который нуждается в помощи. На его стороне были все преимущества: власть, уверенность в себе, могущество; на его стороне была сила! Он не был голоден, не приходил в отчаяние и, видимо, нимало не боялся. Даже аккуратный костюм Джима, его белый шлем, парусиновые гетры и белые ботинки вызвали в Брауне раздражение, ибо эту самую аккуратность он презирал и осмеивал с того дня как себя помнил.
Ознакомительная версия.
