Ознакомительная версия.
Бритва здесь, на столе, широко раскрытая. Ничто не изменилось. Он может протянуть руку и снова взять ее. Безвольная бритва подчинится. Еще есть время; времени еще много, в запасе целая ночь. Он ходит по комнате. Он больше себя не ненавидит, он больше ничего не хочет, он плавает. Гад здесь, у него между ног, прямой и упругий. Мерзость! Если это так тебе противно, мой милый, то бритва здесь, на столе. У м е р г а д... Бритва. Бритва. Он кружит вокруг стола, не отрывая от нее глаз. Значит, тебе ничто не мешает ее взять? Ничто. Все неподвижно и спокойно. Он протягивает руку, щупает лезвие. М о я р у к а с д е л а е т в с е с а м а. Он отпрыгивает назад, распахивает дверь и вылетает на лестницу. Одна из его кошек, обезумев от испуга, скатывается по лестнице впереди него.
Даниель бежал по улице. Наверху осталась распахнутая дверь, зажженная лампа, бритва на столе; кошки бродят по темной лестнице. Ничто не мешает ему вернуться. Комната покорно ждет его Ничто не решено, ничто никогда не будет решено. Нужно бежать, бежать как можно дальше, погрузиться в шум, в свет, в толпу, снова стать человеком среди других, чтобы на тебя смотрели другие. Он добежал до «Ру Улаф», задыхаясь, толкнул дверь.
– Виски! – тяжело выдохнул он.
Глухие удары сердца отдавались в кончиках пальцев, во рту был привкус чернил. Он сел за огороженный столик в глубине.
– У вас усталый вид, – уважительно сказал официант.
Это был высокий норвежец, который говорил по-французски без акцента. Он доброжелательно смотрел на Даниеля, и Даниель почувствовал себя богатым клиентом с причудами, который оставляет хорошие чаевые. Он улыбнулся.
– Я неважно себя чувствую, – объяснил он, – у меня небольшая температура.
Официант покачал головой и удалился. Даниель снова погрузился в свое одиночество. Там, наверху, ждала его комната, совсем готовая, дверь широко распахнута, на столе блестит бритва. «Никогда я не смогу вернуться домой». Он будет пить столько, сколько нужно. А в четыре часа официант с помощью бармена отнесет его в такси. Как всегда.
Официант вернулся с наполовину налитым стаканом и бутылкой воды «Перрье».
– Именно то, что вы любите, месье, – сказал он.
– Благодарю.
В этом тихом баре Даниель был один. Золотистый свет пенился вокруг него; золотистая облицовка перегородок мягко блестела; они покрыты толстым слоем лака, на ощупь он липкий. Даниель налил в бокал воду «Перрье», и виски какой-то миг искрилось, беспокойные пузырьки поднимались на поверхность, они торопились, как кумушки, потом этот маленький переполох успокоился. Даниель смотрел на желтую жидкость с плавающей полоской пены: похоже на выдохшееся пиво. Невидимые, где-то переговаривались по-норвежски официант и бармен.
– Официант, еще!
Он смахнул рукой бокал, и тот разбился на плиточном полу. Бармен и официант сразу замолкли; Даниель нагнулся и заглянул под стол: жидкость медленно ползла по плиткам, продвигая ложноножки к ножке стула.
Подбежал официант.
– Как я неловок! – улыбаясь, простонал Даниель.
– Заменить? – спросил официант.
Он наклонился, чтобы вытереть жидкость и собрать осколки; ягодицы его напряжены.
– Да... нет, – быстро сказал Даниель. – Это профилактика, – шутливо добавил он. – Сегодня вечером мне не следует пить спиртное. Дайте полбутылки «Перрье» с ломтиком лимона.
Официант удалился. Даниель почувствовал себя спокойнее. Непроницаемое настоящее преобразовывалось вокруг него. Запах имбиря, золотистый свет, деревянные перегородки...
– Благодарю.
Официант открыл бутылку и наполнил бокал. Даниель выпил и поставил бокал на стол. «Я знал! Я знал, что не сделаю этого!» Когда он крупным шагом шел по улице, когда через ступеньку бежал по лестнице, он уже знал, что не доведет все до конца; он это знал, когда брал бритву, он ни на секунду не обманывался, какой ничтожный комедиант! Только под конец ему удалось нагнать на себя страху, и тогда он сбежал. Даниель взял бокал и стиснул его в руке: изо всех сил он хотел почувствовать к себе отвращение, и сейчас для этого был прекрасный повод. «Подлец! Трус и комедиант: подлец!» На мгновение ему показалось, что вот-вот это ему удастся, но нет, это были только слова. Нужно было... А, неважно кто, неважно, какой судья, он согласился бы на любого, только н е н а с е б я с а м о г о, не на это жестокое презрение к себе, никогда не имевшее достаточно силы, не на это слабое затухающее презрение, ежеминутно почти исчезающее, но не проходящее до конца. Если бы знал кто-то еще, если бы он мог почувствовать, как на него давит тяжелое презрение другого... «Но я никогда не смогу, лучше я оскоплю себя». Он посмотрел на часы, одиннадцать, нужно убить еще восемь часов, и тогда наступит утро. Время остановилось.
Одиннадцать! Он вздрогнул: «Матье сейчас у Марсель. Она с ним говорит. Она с ним говорит именно сейчас, она обнимает его за шею, она считает, что он недостаточно быстро объясняется... Это тоже сделал я». Даниель задрожал всем телом: «Матье уступит, он непременно уступит, все-таки я испортил ему жизнь».
Он отставил в сторону бокал и застыл с остановившимся взглядом, он не мог ни презирать себя, ни забыть. Он хотел умереть, и все-таки он существует, упорно заставляет себя существовать. Но он хотел бы умереть, он думает, что хотел бы умереть, он думает, что думает, что хотел бы умереть... Впрочем, е с т ь о д н о с р е д с т в о. Он сказал это вслух, и к нему подбежал официант.
– Вы меня звали?
– Да, – рассеянно сказал Даниель. – Это вам.
Он бросил на стол сто франков. Есть одно средство. Есть средство все уладить! Он выпрямился и быстрыми шагами пошел к выходу. «Дивное средство!» Он ухмыльнулся: он всегда веселился, когда была возможность под строить себе гнусную каверзу.
Матье тихо закрыл дверь, слегка приподнимая ее на петлях, чтоб не скрипнула, затем поставил ногу на первую ступеньку лестницы, нагнулся и развязал шнурок. Грудь его касалась колена. Он снял туфли, взял их в левую руку, выпрямился и положил правую на перила, подняв глаза на бледно-розовый туман, повисший в сумраке. Матье больше себя не осуждал. Он медленно поднимался в темноте, стараясь, чтобы ступеньки не скрипели.
Дверь комнаты была полуоткрыта; он толкнул ее. Внутри стоял удушливый запах. Казалось, весь зной дня выпал в осадок в этой комнате. Сидевшая на кровати женщина, улыбаясь, смотрела на него – это Марсель. Она надела красивый белый халат с позолоченным поясом и тщательно нарумянилась, у нее был бодрый и торжественный вид. Матье закрыл дверь и застыл на месте, опустив руки, горло его стиснула невыносимая сладость существования. Он здесь, здесь он расцветал, рядом с этой улыбающейся женщиной, полностью погруженный в этот запах болезни, конфет и любви. Марсель откинула голову и лукаво смотрела на него сквозь полузакрытые веки. Он ответил на ее улыбку и направился ставить туфли в стенной шкаф. Голос, полный нежности, выдохнул ему в спину:
– Мой дорогой...
Он резко обернулся и прислонился к шкафу.
– Привет, – тихо отозвался он.
Марсель подняла руку к виску и пошевелила пальцами.
– Привет, привет!
Она встала, обняла его за шею и поцеловала, проникнув языком в его рот. Она наложила на веки голубые тени, в волосах был цветок.
– Тебе жарко, – сказала она, лаская его затылок.
Она смотрела на него снизу вверх, откинув немного голову и просовывая кончик языка между зубов, взволнованная и счастливая, она была красива. Матье со сжавшимся сердцем вспомнил о безобразной худосочности Ивиш.
– Ты нынче весела, – сказал он. – Однако вчера по телефону мне показалось, что у тебя скверное настроение.
– Нет, просто я вела себя глупо. Но сегодня все прекрасно.
– Ты хорошо провела ночь?
– Спала как сурок.
Она снова его поцеловала, и он почувствовал на своих губах бархат ее губ, а потом их гладкую, горячую и быструю нагую изнанку, ее язык. Он мягко высвободился. Под халатом Марсель была голой, он видел ее красивую грудь и ощутил во рту сладковатый привкус. Она взяла его за руку и увлекла к кровати.
– Сядь рядом со мной.
Он сел. Марсель все еще держала его руку в своих, неловко и лихорадочно сжимала ее, и Матье казалось, что тепло этих рук поднимается вплоть до подмышек.
– Как у тебя жарко, – сказал он.
Марсель не ответила, она пожирала его глазами, приоткрыв рот, с видом смиренным и доверчивым. Матье исподволь пронес левую руку мимо живота и запустил ее в карман брюк, чтобы взять сигареты. Марсель перехватила взглядом его руку и негромко вскрикнула:
– Что у тебя с рукой?
– Порезался.
Марсель выпустила его правую руку и на лету схватила левую; она перевернула ее, как блин, и стала внимательно рассматривать ладонь.
– Но повязка ужасно грязная, может быть заражение! Там все черное; откуда такая грязь?
Ознакомительная версия.