— Это, пожалуй, поубавит им пылу, — заметил Чарли, продолжая, однако, с тревогой следить за движением «Марии-Ревекки», которая шла теперь под гораздо большей парусностью, чем ей полагалось.
— Следующая остановка в Антиохии! — объявил веселый матрос на манер железнодорожного кондуктора, — а за ней Мерривезер!
— Иди-ка сюда поскорее, — позвал меня Чарли. Я пополз по палубе и поднялся на ноги только тогда, когда очутился рядом с ним под прикрытием листа стали.
— Достань из моего внутреннего кармана записную книжку. Так. Вырви листок и пиши то, что я тебе продиктую.
Вот что я написал:
«Протелефонируйте в Мерривезер шерифу, констеблю или судье. Скажите им, что мы идем туда и чтобы они подняли на ноги весь город. Пусть вооружат все население и соберут его на пристани, иначе мы пропали».
— Теперь привяжи покрепче бумажку к этой свайке и стань тут, чтобы выбросить на берег.
Я сделал все, как он сказал. Тем временем мы приближались к Антиохии. Ветер свистел в снастях, и «Мария-Ревекка», сильно накренившись на один бок, неслась, точно морская гончая. Моряки в Антиохии, увидев, что мы подняли марсель и стаксель — что было чрезвычайно рискованно при таком ветре, — стали собираться небольшими группами на концах пристани, стараясь разгадать, в чем тут дело.
Чарли на полном ходу стал поворачивать к берегу, и мы вскоре настолько приблизились к нему, что легко могли бы выпрыгнуть на пристань. Тогда он подал мне знак, и я бросил свайку. Она со стуком ударилась о доски пристани, подскочила на пятнадцать — двадцать футов и была подхвачена изумленными зрителями.
Все это произошло в один миг, ибо в следующий момент Антиохия была уже позади, а мы неслись вверх по реке Святого Иоакима к Мерривезеру, находившемуся на расстоянии шести миль оттуда. В этом месте главное течение реки выпрямляется в восточном направлении, и мы еще быстрее прежнего полетели на фордевинде, с фоком на штирборте.
Оле Эриксен, по-видимому, впал в полное отчаяние, но Чарли и оба матроса были исполнены весьма основательных надежд и держались очень бодро. Население Мерривезера состоит главным образом из углекопов, и так как день был воскресный, то можно было смело ожидать, что все находятся в городе. Кроме того, углекопы никогда не питали особенной любви к греческим рыбакам и, несомненно, с готовностью должны были согласиться помочь нам.
Мы напрягли зрение, стараясь разглядеть город, и первое, что мы увидели, доставило нам огромное облегчение. Пристани были черны от собравшейся толпы. Подойдя ближе, мы увидели, что народ все прибывает, с оружием в руках спускаясь бегом по главной улице. Чарли взглянул назад на рыбаков с таким победоносным видом, какого я еще ни разу не замечал у него до этой минуты. Греки окончательно растерялись, увидев такое количество вооруженных людей, и попрятали свои винтовки.
Мы убрали марсель и стаксель и, подходя к главной пристани, перебросили грот. «Мария-Ревекка» повернула против ветра, и пленные рыбаки описали сзади нее большую дугу. Она продолжала идти вперед, пока не вышла из ветра; затем мы выбросили канаты и крепко привязали ее к пристани. Все это было выполнено под бурное ликование пришедших в восторг углекопов.
Оле Эриксен испустил глубокий вздох облегчения.
— Мой думал, никогда не видал больше жена и дети, — сознался он.
— Почему же? Ведь мы были в полной безопасности, — возразил Чарли. Оле недоверчиво взглянул на него.
— Да, да, я говорю серьезно, — продолжал тот, — ведь нам стоило только освободиться от крюка, что я сейчас и сделаю, чтобы греки могли распутать свои сети.
Он спустился вниз, отвинтил гайку, и крюк выпал в воду. Когда греки вытянули свои сети в лодки и сложили их, мы передали своих пленников гражданской милиции, которая отвела их в тюрьму.
— Какой я был большой дурак, — сказал Оле Эриксен. Но он изменил свое мнение, когда восхищенные горожане, собравшись на борту, стали жать ему руки, а пара предприимчивых репортеров даже сфотографировала «Марию-Ревекку» и ее капитана.
Из того, что я рассказывал о греческих рыбаках, не следует делать вывод, что это были в корне дурные люди. Совсем нет. Но это были люди грубые, жившие обособленными общинами и беспрестанно боровшиеся со стихией за свое существование. Они были далеки от законов, не понимали их и считали тиранией. При этом, конечно, особенно ограничивающими им казались законы о рыбной ловле, а поэтому и на рыбачий патруль они смотрели как на своего естественного врага.
Мы угрожали их жизни или, вернее, мешали им добывать средства к жизни, что во многих отношениях совершенно одно и то же. Мы отбирали у них незаконные приспособления и сети, которые стоили дорого и изготовление которых требовало много времени и труда. Мы мешали им ловить рыбу в определенное время года и тем самым лишали их возможности хорошо зарабатывать, что им удавалось бы, если бы нас не было. А когда мы арестовывали их, то за этим следовал суд и большие штрафы. В результате все они, конечно, смертельно ненавидели нас. Подобно тому как собака является естественным врагом кошки, а змея — человека, так и мы, рыбачий патруль, являлись естественным врагом рыбаков.
Но чтобы доказать вам, что они были в такой же мере способны на великодушие, как и на ненависть, я расскажу о Димитрии Контосе. Димитрий Контос жил в Валлехо. После Большого Алека это был самый могучий, храбрый и влиятельный человек среди греков. Он не доставлял рыбачьему патрулю никаких хлопот, и нам, пожалуй, так и не пришлось бы никогда столкнуться с ним, если бы он не приобрел нового судна для ловли лососей. Эта лодка и послужила причиной всех бед. Он построил ее по собственной модели, которая несколько отличалась по внешнему виду от обыкновенных лодок этого типа.
К великому его удовольствию, судно оказалось очень быстроходным — быстроходнее всех лодок в заливе и реках. Вот это-то обстоятельство и заставило Контоса преисполниться необыкновенной гордости и чванства. Услыхав про наш набег на «Марии-Ревекке», набег, вселивший страх в сердца рыбаков, он послал нам в Бенишию вызов. Один из местных рыбаков передал его нам. Димитрий Контос заявлял, что в ближайшее воскресенье он выйдет из Валлехо, поставит свою сеть на виду у всей Бенишии и будет ловить лососей; пусть-де патрульный Чарли Легрант поймает его, если сможет. Конечно, мы с Чарли не имели никакого понятия об особенности его новой лодки. Наша лодка была достаточно быстроходна, и мы не боялись состязания с каким угодно другим парусным судном.
Настало воскресенье. Слух о вызове распространился повсюду, так что все рыбаки и моряки Бенишии как один человек высыпали на пароходную пристань; глядя на эту толпу, можно было подумать, что тут должен состояться большой футбольный матч. Мы с Чарли относились скептически к вызову, но вид толпы убедил нас в том, что это не простая похвальба со стороны Димитрия Контоса.
После полудня, когда морской ветер подул сильнее, вдали показались его парус и лодка, идущая на фордевинде. В нескольких футах от пристани грек переменил галс и сделал театральный жест, словно рыцарь, выходящий на поединок. В ответ на это с пристани раздались дружеские приветствия, и Димитрий Контос бросил якорь в проливе в нескольких сотнях ярдов от нас. Затем он спустил парус и, поставив лодку по ветру, начал забрасывать сеть. Он выбросил немного, не больше пятидесяти футов; однако дерзость этого человека поразила нас с Чарли. Мы только потом узнали, что сеть эта была старая и никуда не годилась. Правда, ею можно было еще поймать рыбу; но мало-мальски значительный улов изорвал бы ее в клочки. Чарли покачал головой.
— Сознаюсь, этот малый совершенно сбил меня с толку, — сказал он. — Что из того, что он выбросил только пятьдесят футов? Ведь он все равно не успеет собрать их, если мы тотчас же двинемся к нему. И чего ради он, собственно, явился сюда? Чтобы щегольнуть перед нами своей наглостью, да еще в нашем городе? Выходит, что так!
В голосе Чарли зазвучала обида, и он не переставал несколько минут возмущаться бесстыдством и озорством Димитрия Контоса.
Тем временем герой этого происшествия, небрежно развалившись на корме, следил за поплавком своей сети. Когда в сеть попадает крупная рыба, поплавки тотчас же начинают дергаться и таким образом предупреждают рыбака. По-видимому, это как раз и случилось, ибо Димитрий вытащил футов двенадцать сети и, продержав ее минуту в воздухе, бросил на дно лодки большого блестящего лосося. Толпа, стоявшая на пристани, встретила это громкими восторженными криками. Такой дерзости Чарли уже никак не мог вынести.
— Идем, парнишка, — позвал он меня, и мы, не теряя времени, прыгнули в нашу лодку и наставили парус.
Толпа криком предупредила Димитрия, и пока мы отчаливали от пристани, он успел быстро отрезать ножом свою негодную сеть; его парус был наготове и тотчас затрепетал на солнце. Димитрий побежал на корму, наставил шкот и помчался по направлению к холмам Контра Косты.
