— Первым его должен исполнить я, — Осман-паша тяжело вздохнул и снял с себя саблю.
Ганецкий встал. Осман обеими руками протянул ему оружие, и старый генерал столь же торжественно, в обе руки принял его.
— Я полвека воюю с вашей страной, генерал, — тихо сказал он. — С двадцать восьмого года, во всех войнах. Но я и мечтать не смел, что когда-нибудь приму оружие из рук лучшего полководца Турции. Может быть, у вас есть какие-либо желания? Если они в моей власти, я исполню их.
— Желание? — Осман-паша чуть улыбнулся. — Я бы хотел увидеть генерала Скобелева.
— Ждите его здесь, генерал.
Осман вежливо склонил голову, вдруг резко вскинул ее и строго посмотрел на своего начальника штаба.
— Чего вы ждете после того, как ваш командир сложил оружие?
И повелительным жестом указал на дверь. Тахир-паша почтительно поклонился и пошел к выходу. Проходя, сказал Струкову.
— Сейчас армия сложит оружие. Соблаговолите присутствовать?
— Проследить, — приказал Ганецкий. — Вызови караульные команды и немедля пошли за Скобелевым.
Струков отдал честь и вышел вместе с Тахиром. В первой комнате по-прежнему толпились офицеры и по-прежнему плавали облака табачного дыма.
— Командующий сдал свою саблю, — сказал начальник штаба. — Прошу вас пройти к частям и обеспечить порядок сдачи оружия.
Сказав это, Тахир-паша вышел из караулки, и Струков последовал за ним. У входа стоял конвой Ганецкого. Распорядившись о караульных командах, генерал отозвал корнета и приказал разыскать Скобелева. Корнет вскочил на коня и помчался в Плевну, а Струков поспешил за Тахиром, который быстро поднимался на холм. Поднявшись, он повернулся к войскам и, воздев руки к небу, начал что-то кричать, а Струков всматривался в угрюмые лица аскеров. Исхудалые, истощенные голодом и боями, они оставались по-прежнему грозной силой, по-прежнему горели решимостью сражаться, и Александр Петрович впервые за этот день ощутил не только восторг победы, но и огромное облегчение. Самая боеспособная, сплоченная и опытная армия противника сдавалась русским войскам во главе с лучшим полководцем Османской империи.
Но сдавалась эта армия крайне неохотно. Глухой рокот пробежал по толпе, кое-где вновь упрямо взметнулись винтовки. Тахир-паша вырвал из ножен саблю, выкрикнул что-то и бросил ее к ногам Струкова. За ним стали бросать оружие офицеры, что-то объясняя аскерам, выталкивая из рядов самых несговорчивых и силой отбирая у них винтовки. Медленно началось разоружение; многие солдаты в знак протеста разбивали о камни свои прекрасные многозарядки, ломали штыки и ятаганы, разбрасывали патроны, рвали патронташи, сталкивали в воду орудия и зарядные ящики.
А над всей этой разоружающейся армией с того берега уже гремело ликующее «Ура!..», и первые караульные команды вступали на мост.
5
Победное «Ура!» донеслось и до Плевны, где его подхватили скобелевские войска. Сам генерал в это время работал со штабом. Только что к нему прискакал отец, получивший приказание главнокомандующего принять под свою ответственность пленных. Одновременно великий князь, уже знавший, что Скобелев 2-й вступил в Плевну, сказал:
— Коли вступил первым, так и быть ему там губернатором.
В тоне Николая Николаевича старшего звучало раздражение, вызванное стремительной самостоятельностью Михаила Дмитриевича, но старый рубака по простодушию не заметил этого, а приказ передал дословно и с удовольствием.
— Растешь, Михаил, — не без гордости добавил он. — Получается, что я у тебя в подчинении. Дожил, как говорится.
Однако Михаил Дмитриевич не склонен был разделять отцовского торжества. Он сразу понял, что главнокомандующий этим почетным назначением обрекает его на сидение в тылу. А за окнами продолжали воодушевленно кричать «Ура!», и это раздражало.
— Олексин, узнай, с чего они там орут, — недовольно сказал он. — И разыщи Млынова.
— Не орут, а воинский восторг выражают, — строго поправил отец, когда ординарец вышел. — Османке хребет сломали, а ты — орут.
— Османке, — проворчал сын. — Нам бы таких «Османок» хоть парочку.
— Корнет от генерала Ганецкого, — доложил Олексин, появляясь в дверях.
Юный корнет, розовый от воодушевления и скачки, влетел в комнату. Звякнув шпорами, доложил, что генерал Ганецкий просит тотчас же прибыть к Осману-паше генерала Скобелева.
— Какого именно Скобелева? — спросил Михаил Дмитриевич.
— Обеих, ваши превосходительства! — не задумываясь, гаркнул корнет, поскольку не получил от Струкова ясных указаний.
Оба Скобелева прискакали к шоссейной караулке, когда разоружение уже закончилось. Офицеры строили молчаливых, покорившихся участи аскеров под наблюдением русских конвойных команд, Ганецкий уехал с докладом к великому князю главнокомандующему, а всем распоряжался Струков. Он радостно приветствовал Михаила Дмитриевича, с некоторым удивлением — старика и приказал Нешед-бею доложить об их прибытии Осману-паше.
— Он вас представит, а меня извините, господа. Дел по горло.
— Аскеров накормить надо, — сказал Михаил Дмитриевич.
— Хлеб сейчас подвезут, а с мясом до утра обождать придется.
Вернулся Нешед-бей и с поклоном пригласил генералов в караулку. Оба Скобелева последовали за ним; в первой комнате уже не было офицеров, а размещались тяжелораненые: здесь работали Хасиб-бей и двое русских врачей. Адъютант распахнул дверь во вторую комнату, и генералы вошли туда.
Осман-паша сидел на прежнем месте, но встал с помощью подскочившего адъютанта. С недоумением посмотрев на седого генерала, сначала почтительно поклонился ему, а затем протянул руку Скобелеву-младшему и что-то сказал, улыбнувшись.
— Его превосходительство говорит, что пожимает сейчас руку будущему русскому фельдмаршалу, — перевел Нешед-бей.
— Передайте паше мою признательность и скажите, что я искренне завидую ему. Он оказал своей родине неоценимую услугу.
Когда Нешед-бей перевел это, Скобелев представил отца. Осман-паша еще раз почтительно поклонился старику, но продолжал смотреть только на молодого генерала.
— Я отдал свою саблю генералу Ганецкому, но было бы справедливее, если бы я вручил ее вам, Ак-паша. Вы дважды заставили меня думать о поражении, а значит, дважды победили. — Осман-паша вежливо улыбнулся старику: — Я с удовольствием поздравляю вас, генерал, с великим сыном.
— Ничего, — невпопад ответил Дмитрий Иванович, растерянно погладив усы. — Пил бы поменьше, так и цены бы ему не было.
Неизвестно, как перевел эту фразу Нешед-бей, но Осман-паша тихо рассмеялся.
— Кровный скакун спотыкается чаще рабочей лошади.
Скобелева обидела эта покровительственная похвала. Он был военным не просто по призванию, а по особому складу души, где все решительно подчинялось восторженному азарту боя, ослепительной уверенности в победе, твердой убежденности в своей правоте. Он всегда уважал противника, но при этом требовал и ответного уважения. Не к себе — для этого он был достаточно самоуверен — к русской армии.
— Этот же афоризм я могу адресовать и вашему высокопревосходительству.
Осман-паша продолжал улыбаться, но из улыбки уже уходила теплота.
— После третьего штурма с поля боя выбрался солдат. Я навестил его в госпитале, и он рассказал, как на его глазах добивали моих раненых.
— Война жестока. Кроме того, это были башибузуки.
— Это были ваши воины, Осман-паша, — отчеканил Скобелев. — Вам известно, что у нас действуют лазареты для пленных?
— Мне известно, что вы оказываете помощь раненому противнику, но аскер этого не знает и не узнает никогда, — сухо сказал Осман. — Аскер знает одно: с ним поступят так, как поступает он. И чтобы он не сбежал в ваши лазареты, я вынужден закрывать глаза на его жестокость. Это — закон войны, генерал.
— Это нарушение законов войны, паша. Вы не уверены в своих солдатах, а потому и повязываете их страхом за совершенные преступления. Вам не кажется, что вы заменили солдатскую честь круговой порукой бандитов?
— Мне кажется, что вы — последний генерал в истории, который еще верит в эту самую честь.
Вошел Струков, сообщивший, что по повелению великого князя Осман-паша должен отбыть в Плевну и что экипаж паши уже подан. Турецкие офицеры на руках вынесли раненого командующего и усадили в коляску, запряженную буланой парой в английских шорах. Хасиб-бей устроился напротив паши, Струков верхом ехал сбоку, а сзади двигался конвой улан и турецкая свита паши.
— Генералам и в тылу ни жарко, ни холодно, — вздохнул старший Скобелев, когда они остались одни. — Тебя, поди, тоже на руках носить будут, коли в плен угодишь?
— Нет уж, ваше превосходительство, я всегда застрелиться успею, — неожиданно зло отрезал сын.
